Тайные учения Тибета (сборник) - Давид-Ниэль Александра. Страница 10

Спиритические сеансы в Тибете совсем не похожи на такие же сеансы в европейских странах: не требуется ни темноты, ни тишины. Иногда сеансы проводят на открытом воздухе. Медиум не спит и не сидит в неподвижной позе. Наоборот, он буйствует, как одержимый.

Аккомпанируя себе на маленьком барабане и позванивая ручным колокольчиком, медиум начинает монотонно тянуть священные напевы, в то же время исполняя нечто вроде танцевальных па – сначала медленно, потом все быстрее и быстрее. Вскоре им овладевает конвульсивная дрожь: в него входит какое-то существо из иного мира: божество, гений, демон или дух умершего. Тут медиум впадает в исступление и прерывающимся голосом выпевает обращение невидимого существа к присутствующим. Разобрать отрывистые выкрики пао или памо очень трудно, и, так как чрезвычайно важно знать, кто говорит голосом медиума, и понять его, обязанность внимать ему доверяют самым мудрым людям селения.

Во время сеансов медиумом попеременно овладевают различные божества или духи. Порой, повинуясь наущению очередного духа, он внезапно набрасывается на кого-нибудь из присутствующих и нещадно его колотит. Такое неожиданное назидание обычно переносят очень покорно. Тибетцы думают, что избиение производится с целью изгнать незаметно вселившегося в беднягу беса, обнаруженного духом, вошедшим в тело медиума.

Страдающие на том свете покойники, как правило, ограничиваются рассказами о своих злоключениях.

– По дороге, – заявил дух на одном сеансе (я на этом сеансе присутствовала), – я встретил демона. Демон затащил меня в свое жилище и превратил в раба. Он меня тиранит и заставляет работать без передышки. Сжальтесь надо мной! Освободите меня, чтобы я мог устремиться к «Обители великого блаженства».

Мать страдальца, его жена и дети заливались горькими слезами. Родственники, услышав посмертные мольбы злополучного покойника, только и думают, как бы облегчить его мучения.

Прежде всего нужно войти в сношение с демоном и договориться о выкупе раба.

Обычно избирают посредником кудесника-Бена. Последний ставит родственников незадачливого духа в известность, что демон требует в качестве выкупа принесение в жертву свиньи или коровы.

После жертвоприношения Бен впадает в транс. Теперь его дух, или «двойник», отправился в логово демона.

Вот Бен в пути – путь долгий, тягостный, усеянный препятствиями. Это можно заключить, наблюдая, как колдун корчится. Но, в отличие от пао, Бен сидит, ограничиваясь движениями головы и туловища. Стремительный поток прерывистой речи слетает с его уст, повествуя об удивительных похождениях.

Он говорит еще невнятнее, чем пао, и даже самым сметливым слушателям стоит больших усилий следить за смыслом его рассказа.

Наконец колдун доходит до цели своего путешествия, хватает злополучного духа, чтобы его увести: демон получил условленный выкуп. Однако он часто проявляет вероломство и не желает расставаться со своей жертвой. Бен вступает с демоном в единоборство – он извивается, тяжело дышит, вскрикивает.

Семья и друзья умершего с замиранием сердца следят за всеми перипетиями разыгрывающейся драмы и бывают вне себя от радости, когда изнемогающий колдун заявляет, что одержал верх и отвел дух в безопасное и приятное место.

Далеко не всегда первая попытка Бена бывает удачной. На многих сеансах спасения духов, на которых мне удалось присутствовать, колдун после инсценировки неслыханных усилий и отчаянной борьбы в конце концов оказывался побежденным: демон снова завладевал духом. В таких случаях приходилось все начинать сначала.

Когда спасение духа от рабства доверяют ламе, никакого жертвоприношения для выкупа не требуется, а исполняемые обряды никогда не носят характера торговли. Ученый лама, знающий ритуальную магию, считает себя достаточно могущественным, чтобы заставить демона подчиняться своей воле.

Под влиянием буддизма обитатели подлинного Тибета отказались от принесения в жертву животных. Среди тибетцев в Гималаях дело обстоит иначе. Влияние на них ламаизма очень незначительно – в действительности они настоящие шаманисты.

Верования ученых лам и в еще большей степени ламаистов-созерцателей, относящиеся к судьбе духа на том свете, очень отличаются от верований невежественных масс. Прежде всего они считают многочисленные дорожные приключения духа в Бардо явлениями субъективного порядка. По их мнению, характер загробных видений определяется нашими взглядами и представлениями. Райские обитатели, преисподняя, суд над мертвыми и прочее являются за гробом только тем, кто в них верил при жизни.

Один гомштен (отшельник-созерцатель) из Восточного Тибета рассказал мне по этому поводу следующую историю.

Специальностью одного художника была роспись стен храмов. Среди прочих фигур он писал фантастические существа с человеческим туловищем и головой животного – условное изображение подручного судьи над душами. Пока он работал, его маленький сын часто играл возле него. Ребенка забавляло смотреть, как рождались на фресках чудовищные образы. Случилось так, что мальчик умер. Попав в Бардо, он встретил там разных страшилищ и узнал своих старых знакомых. Ребенок радостно засмеялся. – «О, – сказал он, – я вас всех знаю, это вас мой папа рисует на стене», – и мальчик захотел поиграть с ними.

Однажды я спросила ламу из Энше, какие видения после смерти могут быть у материалистов, считавших смерть абсолютным уничтожением личности.

– Возможно, посмертные видения такого человека, – ответил лама, – соответствуют религиозным верованиям его детства и окружающей его среды. В той степени, в которой позволяют ему его умственные способности, развитие и ясность мышления после смерти, он наблюдает и анализирует все, что видит. Перед ним возникают факты и собственные его рассуждения, на основе которых при жизни он отрицал реальность этих фактов. Таким образом, он мог бы прийти к выводу, что спит и видит сон. У человека с менее развитым умом вера в полное уничтожение после смерти скорее результат безразличия, умственной лени, чем убеждения, и он может и совсем ничего не увидеть. Но это нисколько не помешает энергии, порожденной его прежними поступками, следовать своим путем и проявиться в новых формах. Выражаясь иным языком, все это помешает новому воплощению материалиста.

Со времени моего приезда в Сикким я очень много работала. Об этом свидетельствовали многочисленные тетради, заполненные выписками и конспектами. Я решила, что имею право на каникулы. Наступило лето, стало жарко. Мне захотелось совершить экскурсию на север страны.

Выбранный мною путь шел по превосходной вьючной тропе, ведущей из Гангтока в Кампа-Дзонг, из Шигацзе – в Тибет. Тропа вилась по пологому склону потонувшего в тропических лесах Дикшу, по берегам Тисты и поднималась вдоль русла одного из ее притоков до самого верховья среди восхитительных пейзажей. Почти в восьмидесяти километрах от Гангтока, на высоте 2400 метров тропа пересекала селение Лаштен, которому суждено было сыграть важную роль в истории моего знакомства с ламаистским мистицизмом.

Лаштен – небольшое горное селение, жители его наполовину земледельцы, наполовину скотоводы – расположено на крайнем севере Сиккима. Это последний населенный пункт по дороге к перевалу на тибетской границе.

Над хижинами возвышается убогий монастырь, прилепившийся к одному из горных отрогов.

Я отправилась туда на следующий день по приезде. Убедившись после беглого осмотра, что храм никакого интереса не представляет, я собиралась уже уходить, как вдруг на ярко освещенный пролет широко открытой двери легла тень, и на пороге появился лама.

Я говорю «лама», хотя на незнакомце не было монашеского одеяния. Но платье его ничем не напоминало одежд мирянина. На нем была белая длинная – до самого пола – юбка и китайского покроя жилет гранатового цвета, с проймами для очень широких рукавов желтой рубахи. На груди висело ожерелье-четки из кругляшек какого-то сероватого вещества (как я узнала позже, эти кругляшки были выточены из человеческих черепов) вперемежку с коралловыми бусинами; в ушах у него блестели большие золотые кольца с украшением из бирюзы. Собранные в длинную толстую косу волосы ниспадали до пят.