Хан Кене - Есенберлин Ильяс. Страница 10

А маленькая «невеста» плакала и рвалась назад, когда ее увозили из родного аула. Что это было: любовь, особая симпатия, привычка — сколько помнишь себя, считаться нареченной рослого черноглазого мальчика? Она не понимала ничего, но чувствовала, что происходит что-то страшное, непоправимое. В детских снах остался мальчик…

Не в детских чувствах было тут дело. Расстройство помолвки и возвращение задатка являлось оскорблением. И оскорблен был не кто-нибудь, а предводитель древнего рода табынцев, знаменитый батыр Жоламан, стоявший у основания этой помолвки. Трудно было тогда еще прямо обвинить в чем-нибудь самого хана, имевшего неписаное право взять любого человека себе в туленгуты, но всем было понятно, к чему идет дело. А переступить дорогу батыру — такое в степи никому еще не проходило даром, будь он хоть трижды ханом или султаном. Но начинать свару в такие трудные времена Жоламан-батыр не хотел. Тучи надвигались на степь, и неизвестно было, кто какую займет позицию. Даже честь батыра была ничто перед общим делом. Теперь же, когда туленгуты хана Сергазы вместе с карателями усмиряют восставшие аулы, все стало ясно. Пять дней назад Жоламан-батыр вызвал к себе племянника и при всех биях и аксакалах сказал:

— Ходят слухи, что против нас должны выступить из Оренбурга каратели. Мне известно, что и на этот раз тут не обошлось без Сергазы. Съезди в их аулы и разузнай подробней. К счастью, как ни принуждает своих людей этот севший на чужую цепь старый пес, многие из них помогают нам…

Это был открытый разрыв с ханом Сергазы. А оставшись наедине с Байтабыном, он положил ему большую руку на плечо:

— Родной мой, я тоже был молодым и все понимаю. Счастье — это дикий гусь. Силком или сетью ловят его настоящие джигиты… Бери моих двух лучших серых коней. Прямо в ханский аул езжай. Сделай все, что нужно для общего дела. И потом, если согласна Акбокен, увези ее ночью. Если же не получится, узнай, когда хочет сыграть свадьбу старый кобель. Ничего не пожалею, все свои табуны на ветер пущу, но праздник я ему испорчу!..

Жоламан-батыр высказал то, о чем уже говорила вся степь. Хан Сергазы хочет взять Акбокен очередной женой. Не то было диковинкой, что хан имеет несколько жен, а что на этот раз обида наносилась целому роду. Когда две недели назад Байтабын услышал об этом, он ушел в степь, бросился на сухую прошлогоднюю траву и катался по ней, забив корнями рот, чтобы не кричать. Никто не знал этого, но четыре раза за эти год виделись они с Акбокен. Это было на далеких джайляу, где переплетались пути многих племен Младшего жуза. Ничего не было между ними, просто всякий раз они долгую ночь простаивали вместе в степи. И даже ничего не говорили друг другу…

Но кто знает, не большими ли были страдания Жоламан-батыра, когда услышал он эту весть. К переживаниям за племянника, которого любил он сильнее себя самого, прибавились страдания оскорбленной батырской чести. Гнев затмил ему глаза…

Известные всей степи серые аргамаки Жоламан-батыра обгоняли ветер, на лету хватая зубами быстрокрылых птиц. Так о них говорили в степи, и это было правдой. Не взяв с собой ни одного джигита, чтобы не привлекать внимания, через полтора дня скачки упал в траву на окраине ханского аула Байтабын. Отдышавшись и спутав ноги лошадям, он заполз в аул. От верных людей он узнал о выходе из Оренбурга двух отрядов карателей для разгрома и усмирения табынского рода во главе с Жоламан-батыром. И еще он узнал, что не сегодня-завтра состоится свадьба старого хана и Акбокен. Но времени не оставалось у него…

— Может быть, можно было увидеть ее?.. — спросил батыр, не глядя на племянника.

— Эта заноза только в мою душу! — тихо ответил Байтабын. — А каждый час приближает к нам солдат…

— Ты говоришь, как подобает будущему батыру. А что касается Акбокен, будь также мужествен. Нет неизлечимых недугов.

— Эта болезнь неизлечима, — твердо сказал молодой джигит.

— Может быть, ты и прав, — вздохнул батыр. — Значит, у тебя это серьезно. Но крепись. Если не погибнем в этом бою, в прах разнесем всю ханскую свору!..

Одна за другой появились в почерневшем небе семь ярких звезд, явственно обозначив ковш. Как только засветилась последняя из них, с разных сторон на холм стали подниматься аксакалы. Тихо подходили они и молча рассаживались вокруг Жоламан-батыра. Когда все собрались, Жоламан-батыр обратился к ним с краткой речью. Он рассказал все, что было известно о солдатах и хане Сергазы, попросил у стариков совета. Каждый из аксакалов коротко высказался, и мнения их совпали. Ничего не оставалось табынскому роду, как принять бой. Для этого решено было перевести родовую кочевку в Мугоджарские горы. Немногим больше дня пути до них, а женщины и дети укроются там в густых зарослях тамариска. Из тысячи имеющихся сарбазов половина будет прикрывать кочевку, а другая половина встретит карателей. По расчетам Жоламан-батыра, они должны подойти на рассвете, а если сменят лошадей, то и сегодня ночью. Поэтому десяток джигитов останется здесь и будет продолжать жечь костры, как будто кочевка и не трогалась с места…

Аксакалы отправились по своим караванам, а Жоламан-батыр вместе с находившимся при нем Байтабыном приступил к распределению джигитов. При свете ярко горящих костров проходили перед ними они, вооруженные луками, копьями, секирами и дубинами. Тускло мерцали серебристые кружочки у закинутых за спину щитов. Все это было уже в полной власти батыра. По взмаху его левой руки сарбаз шел за кочевкой, знак правой оставлял сарбаза с ним для того, чтобы встретить врага. Не прошло и времени между двумя дойками кобыл, как окруженный джигитами громадный караван табынского рода собрался в дорогу. Привыкшие к тревожной походной жизни, люди без ропота и суеты тронулись в новый, неизведанный путь. Лишь плач во внеурочное время проснувшихся детей да глухой недовольный рев потревоженных верблюдов слышались в ночи. Постепенно и эти звуки затихли. Все дальше и дальше уходил караван…

А оставшимся казалось, что аулы все еще не снялись с насиженного места. Ровно горели многочисленные костры, разгоняя белесую от появившейся луны полутьму. Время от времени всхрапывали кони, слышались негромкие голоса, собачий лай. И с какой стороны ни подойди — казалось, только что остановился здесь караван, люди варят себе еду, готовятся ко сну…

Оставшийся отряд Жоламан-батыр разделил на две группы. Одну из них он спрятал в заросшей караганником лощине, а другую повел на ту сторону холма. Но не успели сарбазы дойти до предназначенных им мест, как из степи послышался быстро приближающийся топот. Сердца у людей тревожно сжались, но условный сигнал — крик птицы — предупредил, что это свои. Группа всадников выехала к южному склону холма. Они держали пики наперевес, как делают это только табынцы…

Оказалось, что это разведчики — ертоулы, высланные со специальным заданием вверх по Жаику несколько дней назад. Но кого это они ведут с собой? Трое чужих среди них. Один — маленький, белолицый, закутан в чапан. Двое других тоже одеты не так, как табынцы: невысокие шапки оторочены белым мехом, домотканые черные кафтаны на них, как у русских переселенцев, а сапоги с непонятными узкими голенищами. Еле плелись их лошади среди табынских коней, а когда остановились, то расставили все четыре ноги. Видно, неблизкий путь проделали они. Старший из ертоулов подошел к молча поджидавшему Жоламан-батыру, чтобы доложить обо всем. Не успел он открыть рот, как стоявший рядом с батыром Байтабын вздрогнул:

— Япыр-ау!..

— Что с тобой?

Жоламан-батыр удивленно посмотрел на племянника с проследил его взгляд. Маленькая фигурка склонилась с лошади, вглядываясь:

— Это ты, Байтабын?..

Оказалось, что это девушка, у нее был голос Акбокен. Спохватившись, она поклонилась окружающим:

— Амансыздар, агалар!.. Здоровья вам, уважаемые люди!..

Да, это была Акбокен, и ошибиться было невозможно. Блики луны светились на чуть продолговатом белом лице, и, словно ночные озера в степи, глубоко и спокойно смотрели большие и черные, как у верблюжонка, глаза. Темный алтайский соболь на шапке, увенчанной высокими перьями, оттенял это прекрасное лицо. Бархатный бешмет серебрился на высокой груди и у тонкой талии, потому что она откинула с себя дорожный мех. А когда девушка сняла шапку, то все остолбенели. Она не закручивала на дорогу волосы в косу, а бечева, которой они были привязаны к поясу, в пути развязалась, и сейчас эти волосы рассыпались до самой земли. Словно темным волнистым светом вдруг залило ее всю…