Матрица жизни на Земле. Том 4 - Мулдашев Эрнст Рифгатович. Страница 19

– Именно два.

– А водку какую?

– Любую.

– Именно в графине?

– Да. И… не забудьте, что чай должен быть именно в граненом стакане, – добавил я.

– Но… таких уже нет, – возразила официантка.

– Тогда в любом стакане.

– Хорошо.

Я остался один. Закурил. Официантка принесла в графине водку. Поставила рядом с ним рюмку.

– Воды минеральной не желаете? – спросила она.

– Нет, – отрезал я.

Я налил себе треть рюмки водки и выпил.

Воспоминания нахлынули на меня. Вспомнился 1987 год, когда именно здесь, в этом ресторанчике, который тогда назывался «Шашлычная», я сидел и с горящими от счастья глазами ел шашлык с двумя кусочками черного хлеба и запивал это ста граммами водки, после чего с удовольствием пил поганый чай из граненого стакана.

А радоваться в тот далекий день 1987 года было чему. В тот день я держал в руках долгожданный и драгоценный приказ Минздрава СССР о разрешении широкого клинического применения моего главного изобретения «Аллоплант» на территории СССР.

О, как я был рад этому! Как рад! Ведь с 1982 года, после того как меня выгнали из Уфимского института глазных болезней за «еретические научные мысли» с помощью маститой московской комиссии, у меня не оставалось другого пути, как официально легализовать «Аллоплант» в СССР, чтобы люди им могли пользоваться на полную катушку, да и хотелось восстановить свое имя, к которому был пришит ярлык – «эксперимент над советским человеком». Но как трудно было пробить эти препоны с таким ярлыком! О, как трудно!

Я никогда не боялся так называемых «бюрократических инстанций». Там тоже работают люди. И среди них много хороших людей. Надо только общий язык с ними найти. По-хорошему поговоришь, смирно просидев в приемной несколько часов, с придыханием в голосе расскажешь о своем изобретении, опустив голову, попросишь о поддержке… того и гляди, что-нибудь, да и сдвинется. Хороших людей ведь больше, чем плохих.

Министерство здравоохранения СССР (теперь Минздрав РФ)

Именно в те годы я понял, что москвичи, вообще-то, хорошие люди, а бытующее мнение о том, что москвичи зажрались, мне кажется неверным. Наоборот, москвичам жить труднее из-за иногородних родственников и друзей, – люди редко ездят в Тамбов, Брянск или Уфу, но почти все по делам ездят в Москву, где надо где-то остановиться. Вот и несут москвичи тяжелую «квартирную ношу» с более частой стиркой наволочек и простыней и с более крупного размера кастрюлями для супа. Родственники и друзья ведь тоже спят и едят. А в подарок привозят почти всегда одну бутылку местной водки или местного бальзама, расхваливая ее как нечто самое драгоценное.

Легализация «Аллопланта» для получения разрешения на широкое клиническое применение в СССР проводилась в Москве (не в Уфе же!) в Министерстве здравоохранения СССР. Поэтому мне приходилось часто ездить в Москву. Но тут возникли две проблемы – деньги и еще одна проблема, которую трудно выразить одним или несколькими словами, а надо объяснить.

В те времена я получал на руки 93 полновесных «деревянных» советских рубля. А билет на самолет «Уфа – Москва» стоил 27 рублей и столько же обратно. В итоге только на самолет уходило 54 рубля, и от зарплаты оставалось: «93–54 = 39 рублей». А ведь нужно было в Москве еще и кушать, и где-то жить.

К счастью, мне очень повезло с женой. Татьяна всегда понимала и понимает меня. В те годы мы жили практически на ее зарплату (такую же врачебную), а свою зарплату я почти полностью тратил на поездки в Москву. А командировочные мне, с «ярлыком», давали крайне редко.

Проблему питания в Москве я, чаще всего, решал так. Покупал в магазине плавленый сыр «Дружба» за 14 копеек, шел с ним в какую-нибудь столовую и брал там стакан чая (за 2 копейки) и два кусочка хлеба (по 1 копейке каждый), садился за стол, вынимал из кармана плавленый сыр и ел все вместе. Получалось довольно вкусно. Да, к тому же, в сыре белки и жиры присутствуют. А затрачивалось на все это: «14 + 2 + 1 + 1 = 18 копеек». Дешево и сытно!

Плавленый сыр «Дружба»

Что касается ночевок, я, естественно, пытался остановиться у кого-нибудь из знакомых. Но это не всегда удавалось. В гостиницы устроиться было трудно, да и дорого это было для меня. Поэтому я довольно часто ночевал на вокзале или в аэропорту, предпочитая Центральный Аэровокзал на Ленинградском проспекте. Чисто там. И спится лучше. К счастью, у меня хороший сон, даже объявления отправляющихся и прибывающих рейсов не мешают.

Но если в отношении денег удавалось как-то «сводить концы с концами», то решить вторую проблему, о которой я упоминал выше, было значительно труднее. А суть этой проблемы состояла в том, что «Аллоплант», легализацией которого я занимался в Москве, был рожден чисто на интуиции, говоря иными словами – по божьей подсказке. Эта божья подсказка была столь сильна, что я решился изготовить из трупных тканей человека то, что мы впоследствии назвали «Аллоплантом», сделать эксперименты на животных, после чего перейти к операциям на людях, удивляясь хорошим результатам.

Я всегда сам себе признавался в том, что, являясь изобретателем «Аллопланта», не понимаю самой сути его. Будучи во власти безбожной коммунистической пропаганды и сдав в институте экзамен по атеизму, я боялся даже слова «интуиция», а уж слово «Бог» произнести в научных кругах не решался никогда. Нельзя было. Но я очень часто, особенно в периоды научных страстей, чувствовал, что в голову невесть откуда приходит совершенно неожиданная и, как правило, простая мысль, от которой ты приходишь в восторг и в дальнейшем следуешь только ей, нисколько не сомневаясь и не утруждая себя сбором приземленных доказательств правомерности этой мысли. Ты просто веришь этой мысли, да и все… как Богу веришь. И только иногда, сторонясь людей, поднимаешь глаза к небу и тихо шепчешь: «Спасибо тебе, боженька!»

Мои друзья-ученые (Рафик Нигматуллин, Венера Галимова, Сагит Муслимов, Клара Захваткина, Валя Яковлева и другие) почему-то всегда верили мне и никогда не говорили: «А ты докажи это вначале!» Божий шепот, видимо, распространялся и на них.

Зато с официальной легализацией «Аллопланта» в Минздраве СССР все было намного сложнее. Там ведь не объяснишь, что мысль пришла интуитивно, не говоря уж о том, чтобы сказать, что… Бог послал тебе эту идею! Засмеют, да и все.

Ох, и изощрялся я! Чего только не придумывал, чтобы все выглядело наукоподобно, и не надо было бы говорить слов «интуиция» и «Бог»! Я даже стал мастером этого дела – все что угодно «онаукоподоблю». Хотя… мне всегда было грустно это делать. Ну а куда деваться… в нашем мире! Ведь цель-то благородная – для людей ведь это все!

Разве в официальном учреждении объяснишь, что мысль пришла интуитивно… от Бога?!

Но однажды, в ходе своих горемыканий, я заметил, что все равно, даже здесь – в обители официоза – главное решают не слова, а глаза. Не знаю почему, но я к каждому чиновнику относился как к очень доброму, очень прогрессивному человеку, стараясь передать ему свою увлеченность. В этот момент у меня, наверное, блестели глаза, и это, наверное, нравилось людям. Ведь любому человеку приятно, когда ему что-либо рассказывают не только с доверительными нотками в голосе, но и с горящими глазами, как самому близкому человеку. Короче говоря, я ориентировался на то, что люди, и даже чиновники, в основной своей массе хорошие и добрые.