Дитя с зеркалом - де Куатьэ Анхель. Страница 2
ДИТЯ С ЗЕРКАЛОМ
Испытание на самодостаточность… Один… «Дневник канатного плясуна»… О чём теперь писать?
Наверное, мне обидно. Да, мне обидно.
Это из детства. Всегда этого хотелось, этого очень хочется, это нужно: кто-то должен быть рядом. Не кто-то, а тот, именно тот, с кем вечность кажется сиюминутной, настоящей, свершившейся, сложившейся в одно мгновение «сейчас». Думал ли я в своём детстве, что это будет странный перс с загадочным именем — Заратустра? Нет. Мне не хватает его.
Человек не может быть один и должен.
Избавиться от желаний, они говорят, что надо избавиться от желаний. А зачем тогда жить?
Не зависеть от желаний… Хорошо, но разве не значит это — не желать?
Здесь что-то другое.
Он ушёл — значит, хотел. Его желание свято — он Другой, и он дорог. И что теперь?
Этого никогда не будет… Всё временно, наверное, это нужно принять. Радоваться, пока это есть, и не печалиться, когда этого не будет. Всё приходит, и всё уходит — череда перемен. Это и есть жизнь?
Что-то не так.
Проблема не в том, что меня одолевает желание, желания. Проблема в том, что я в действительности не знаю чего хочу. Предположим: звонок в дверь (он ведь оставил ключи), и входит Зар.
«Привет!»
«Привет!»
«Как дела?»
«Нормально».
«А ты?»
«Хорошо».
«Ты вернулся?»
«Как видишь».
«А чего?»
Вот, хороший вопрос! — главное, сам выпал: и чего, собственно говоря, ты вернулся? Это надо же! Обида? Или правда: неизвестно зачем. Чего мы хотим на самом деле?..
Кажется, что мы хотим чего-то, что не только невозможно, а чего нет даже в желании.
Хочется танцевать: буйно, неуёмно, безумно!
Не хочется. Всё тщетно.
Пора спать. Сон — апогей одиночества. Пусть будет сон…
Мне приснился сон, хотя сны мне почти не снятся. Мне снилось.
Маленький мальчик, кудрявый как ангелочек, с большими голубыми глазами, шустрый, весёлый, смеющийся, подошёл ко мне и показал зеркальце. Он словно хвастался им, как умеют хвастаться любимой игрушкой маленькие дети. Он покрутился вокруг меня, а потом побежал прочь, взобрался на гору, поймал зеркальцем и направил на меня солнечный зайчик. Свет на мгновение ослепил меня и тотчас скользнул дальше. Не знаю почему, но в этот миг мне отчаянно захотелось во что бы то ни стало поймать это солнечное отражение, и я побежал. Казалось, я обезумел! В костюме и при галстуке, как оголтелый я гонялся по бескрайнему изумрудно-зелёному полю моего сна и ловил этот то падающий на меня, то вновь ускользающий солнечный зайчик.
Мальчик смеялся. Он смеялся весело, задорно, заливался, как маленький колокольчик. Были моменты, когда и я отвечал ему тем же — в короткие секунды моего обладания светом, — но счастье моё было мимолётным. Через какое-то мгновение пятнышко света срывалось с места и вновь покидало меня, а я, не успев перевести дыхание, снова бросался за своей добычей.
В этом сне были безысходность, отчаяние — болезненное, дикое. Я бежал, выбивался из сил, задыхался, падал, закусывал губу, вставал и снова бежал. Я ловил, но не обретал, я гнался и не находил.
Подумать только, я гонялся за каким-то слабым отблеском, за лучиком, зайчиком, я, окружённый со всех сторон ярким солнечным светом! Бездной света!
Безумие, которому я оказался не в силах противостоять, открылось мне внезапно, с окончанием игры: нужно остановиться. Поздно, игра закончена.
Я уже не спал, но ещё и не проснулся полностью. В моей голове сверкали, подобно вспышкам, слова Заратустры: «Нет смерти в смерти, смерть только в жизни — смерть», «Ваше желание — это свет, но вы не знаете своего хочу», «Суета мелочна», «Возможность есть», «Танец больше, чем жизнь», «Целомудрие — это близость», «Сердце эгоиста полно», «Радуйся движению», «Не бойтесь смерти, страшащиеся, вы уже мертвы», «У вас одна жизнь», «Хочешь — действуй», «Внешнее иллюзорно», «Все ценности уже есть», «Мир создан для Двух»…
Слова… Много солнечных зайчиков. Зачем мы обмениваемся словами, этими коронованными пустотами? Что мы хотим донести другому своим нескончаемым говорением? Мысль, учение, мнение? Святая наивность!
«Моё учение в опасности», — как смешна эта фраза! С равным волнением можно, вскинув руки, театрально воскликнуть: «Взгляните, какой ужас — крот ослеп!» Комично.
Мы обмениваемся словами, а мысль остаётся внутри — невысказанной, неразъяснённой, неясной. Неизбежного не избежать, а невозможное невозможно. Надо ощутить, надо стать, надо быть, причём самому.
Слово — это только пусковое звено, и запускает оно лишь тот процесс, который уже есть, который уже готов, который уже созрел и даже идёт своим чередом, но пока ещё слишком медленно, слишком вяло, скрыто, чтобы мы могли его заметить.
И это другой процесс Другого, слово — лишь эстафетная палочка, лишь символ. Здесь нет со-общения, здесь только условность.
Слово никогда не сравнится с опытом. Кто не знает, что ощущать самого Себя — счастье, тому не объяснишь этого словами, не расскажешь, не покажешь на пальцах. Счастливый несчастному не товарищ…
Мысль — это лишь слабое течение в бесконечном пространстве одиночества, одинокий Гольфстрим в холодном, бескрайнем арктическом океане. Зачем мы говорим внутри собственного холода?
Разговор — это способ получить удовольствие, это не близость, это только суррогат близости, ибо нет близости на словах и в словах её тоже нет, она затерялась между слов, она затерялась.
«Новая речь» — это лишь новая форма в прежнем жанре. Содержание, поскольку нельзя его передать, даже более пусто, чем голая форма. Слова не позволяют переступить грань одиночества.
Разговор — это способ развлечься, это возможность развлечь. Иногда эта возможность блаженна, иногда мучительна. Избежать мучительности разговора — вот задача чуткого, и для этого он просто не должен ставить перед собой цели донести в разговоре мысль.
Зачем, скажите на милость, заранее обрекать себя на разочарование? Но как всё-таки хочется понять и быть понятым! Как хочется говорить с Другим! Как ни хотеть соприкоснуться с Ним своей мыслью? Передать ему самое дорогое из того, что кажется тебе дорогим… Но ведь Другой всё равно не примет твоего дара, он ведь Другой.
Допустить, что твоя мысль может быть принята другим так, как её понимаешь ты, значит отказать другому в праве быть Другим, значит отказать себе в радости ощущать Другого. Таким образом, называющий себя влюблённым уничтожает своей псевдолюбовью возлюбленного — вот в чём вся чудовищность этой мистификации!
Между Сциллой и Харибдой смерть неизбежна. Так, может, не плыть? «Нет любви, есть лишь контакт», — так говорил Заратустра. Это ли он имел в виду?
Как идти навстречу, если не знаешь направления? Если слова — лишь миражи, что же тогда укажет мне путь? Может быть, мне не нужно никуда идти?
Разве движение не есть иллюзия?
Буря, буря, буря… Молнии, сверкающие молнии, гром.
Я в пустоте. Странное дело, я уже не хочу говорить. Я не хочу даже слушать.
Заратустра всё сделал правильно: мне нужно, чтобы он уехал. Нельзя потерять то, чем не обладал.
Нужно остановиться, перестать искать. Всё уже есть. Оглядеться, мне нужно оглядеться. Стоп.
Минула неделя. Я хожу на работу, смотрю на людей. Самое загадочное — это благодарность. Всякий раз удивляюсь, когда меня благодарят за помощь. Чем я помог? Разве что остановиться. Может быть…
От Зара стали приходить письма. Вот они…