По Южной Индии - Шапошникова Людмила Васильевна. Страница 23

— У вас тоже делают браслеты? — спрашивает мастер.

— Делают, но только не такие.

— А частные мастерские у вас есть?

— Нет.

— И много получают ваши мастера?

— Им хватает.

— А мне нет.

— Но почему? Ведь вы за день делаете много дорогих браслетов.

— Ну что ж из этого? Не все их можно сбыть в этот же день. Кроме того, я плачу налоги. И потом браслеты я сам не продаю. Обычно их забирает скупщик. А платит он мне немного. Да я ему и должен все время. Материал мне приходится покупать на его деньги.

— И сколько же вы получаете в день?

— Совсем немного. Рупии две-три. А семья у меня большая.

— Вы получаете почти столько же, сколько на фабрике, а там работают восемь часов. Вам же, я вижу, приходится сидеть в мастерской целый день.

— Да, — соглашается мастер, — 12–14 часов — это обычный мой рабочий день. Но бросить это дело я не могу. Я всю жизнь делал браслеты, как я буду жить без них? Вот подрастут дети, я их тоже обучу этому ремеслу. Получат они от меня мою профессию и мои долги.

— А у вас большой долг?

— Очень. Если бы не этот долг, я, может, и ушел бы отсюда. Теперь я плачу каждый месяц проценты, а выплачу ли я сам долг, неизвестно.

— Не повезло только вам или и у соседних мастеров такое же положение?

— Нам всем не повезло. Всей улице не везет. Везет только скупщикам и ростовщикам.

На соседней улице дородный марвари держит несколько мастерских. Там делают расшитые туфли с загнутыми носами. Такие туфли носили сказочные герои «Тысячи и одной ночи». Но жизнь мастеров у марвари совсем не похожа на сказку. За пару расшитых золотом туфель, над которыми мастер трудится целый день, а иногда и больше, он получает две-три рупии. Многие из ремесленников плохо видят: им приходится вышивать замысловатые узоры в темном помещении.

Марвари сбывает свою продукцию на базарах города. Одна пара «сказочных» туфель стоит 20–30 рупий. Хозяин мастерской в то же время и ростовщик. Каждый вышивальщик ему должен. Ремесленники слепнут и живут впроголодь. А марвари заказал для своего любимого единственного сына флейту. Флейта была украшена драгоценными камнями и стоила десять тысяч рупий.

Золотом и серебром расшивают не только туфли, но и тонкие дорогие сари. Такие сари — плод кропотливой работы искусных мастеров — стоят сотни рупий. А талантливые художники, целыми днями запертые в тесных неудобных мастерских, получают за них гроши.

На хайдарабадских базарах, в лавках и магазинах можно видеть изящные изделия из черного металла. По металлу чеканены серебром сложные и хитрые узоры и орнаменты. Это — «бидри». Мастерские «бидри» делают вазы, блюда, шкатулки, пепельницы, подсвечники, сосуды для духов. Ремесло это пришло в Хайдарабад в давние времена из Аравии и Персии. Труд в мастерских тяжел и тоже низко оплачивается.

В последние годы правительство штата провело ряд мер, в какой-то степени облегчающих положение ремесленников и кустарей. В городе создан Государственный отдел по продаже кустарных изделий. Сюда стекается все богатство ремесленного производства Андхры: домотканые хайдарабадские сари, ковры, бамбуковые изделия, безделушки из слоновой кости, затейливые деревянные игрушки и т. д. Отдел по продаже освобождает часть ремесленников от дорогостоящих «услуг» скупщиков-посредников и ростовщиков. Согласно пятилетним планам, правительство содействует организации кустарных кооперативных обществ. Так, в городе создан кооператив резчиков по слоновой кости. Кооперативу предоставляются кредит и краткосрочные ссуды. Кроме того, организовано специальное бюро по кустарной промышленности и Художественный институт.

СОРЕВНОВАНИЕ ПОЭТОВ. О ЯЗЫКЕ

На полу тесными рядами сидят студенты, учителя, торговцы, городская интеллигенция. Перед сидящими на низком помосте расположилось человек двадцать. Одни в фесках, другие в тюрбанах. Некоторые с седыми бородами, другие совсем еще юноши. Это — поэты. Послушать их собралось не менее тысячи человек. Такие собрания называются мушаира, или соревнования поэтов. Нередко на них бывает от трех до восьми тысяч слушателей. Тогда соревнование поэтов устраивают на открытом воздухе. Мушаира существовали в Хайдарабаде издавна. Они ведут свое начало от двора Великих Моголов. И в самом Хайдарабаде долгое время эти собрания были ограничены стенами дворцов низама и его знати. Теперь мушаира стали достоянием широких слоев города. Да и сам их характер изменился. Давно отзвучали стихи, льстиво воспевавшие деяния мусульманских владык, их ум и несуществующие качества. Все реже читаются стихи, написанные в традиционной манере персидской поэзии. Стихи о розах, соловьях, разочарованных любовниках и луне больше не волнуют слушателей. Город требует других стихов. Стихов, связанных с жизнью, отражающих труд, борьбу и переживания простого народа.

Мушаира по существу является творческим экзаменом каждого поэта. Конечно, можно издать книжку своих стихов, получить в прессе хвалебные или сдержанные отзывы. Но совсем другое дело, когда твои стихи слушают тысячи самых разных людей, которые реагируют сразу на любую удачную строчку, сравнение, мысль. Хайдарабадские завсегдатаи соревнований поэтов — народ взыскательный, с хорошим литературным вкусом, не терпящий фальши и искусственности. Если стихи плохи, неудачливому поэту нет необходимости ждать, что скажет о них официальная критика, слабые стихи тут же беспощадно осмеиваются и освистываются. И назавтра весь город будет знать о неудаче. Такого рода критика намного действенней любой газетной рецензии, которую читают немногие. Поэтому участие в мушаира накладывает большую ответственность на поэта. Ну, а если человек не читает своих стихов на соревновании, то никто его за поэта и не будет считать. Не каждый решится выступить с плохими стихами. Но есть и такие, которые решаются.

Они очень похожи на безголосых певиц, упорно не соглашающихся с тем, что у них нет голоса, и продолжающих терзать многострадальные уши публики. Только в Хайдарабаде публика на мушаира не такая безобидная.

Перед микрофоном стоит седобородый старик. Ему предоставили право читать стихи первому, потому что он самый старший из присутствующих поэтов. Сидящий рядом со мной студент тихо говорит мне:

— Он хоть и старый, но совести у него нет. И никакой он не поэт. Только вообразил себя им.

Седобородый начинает читать. Стихи действительно очень плохи. Какое-то путаное и слабое подражание персидским поэтам, в каждой строчке — корявая и сомнительная мыслишка. Мне становится немного стыдно за этого седобородого человека, который за всю свою долгую жизнь так и не смог понять сущности поэзии. В зале поднимается шум.

— Старый осел! — громко кричит мой сосед-студент. Я ужасаюсь, но почему-то испытываю и тайное удовлетворение. Люди смеются. Не добродушно, а зло и обидно.

Но «поэт», видимо, привык к такому приему и продолжает читать. Он закатывает в экстазе глаза и смешно трясет бородой.

— Эй, тебе бы столько ума, сколько волос в твоей бороде! — раздается возглас из задних рядов.

— Что ты говоришь? — откликается кто-то. — Если бы у него было столько ума, он не читал бы свои стихи. А разве мы могли бы прожить без них?

Смех нарастает. Замечания и реплики вызывает каждая строчка. Студенты приходят в неистовство. Обидные прозвища сыплются одно за другим. Голос читающего заглушен, и понять что-либо невозможно. Наконец седобородый садится. Вместо аплодисментов раздаются свистки.

Потом выступает известный поэт Махдум. Мой сосед притих. Время от времени по залу проносится одобрительное: «ввах, ввах» и «бахут ача» (очень хорошо). Махдум — один из руководителей хайдарабадских коммунистов и автор многих революционных стихов и песен. Он смотрит горячими глазами в зал, четко читает строчку за строчкой. Это стихи о рабочих. Шум уважения поднимается в зале.

Вслед за Махдумом один за другим к микрофону подходят поэты. Многие из них не читают, а поют свои стихи. Это тоже традиция. Пение хорошо передает ритм стихотворения. Возгласы одобрения чередуются с обидными выкриками и насмешками.