Последний кольценосец - Еськов Кирилл Юрьевич. Страница 69

24 июня 3019 года

Ореховому дереву, в тени которого они устроили привал, было лет двести – никак не меньше; оно в одиночку держало своими корнями здоровенный участок склона по-над тропою, что ведет из Игуатальпы к перевалу, и с работою этой, похоже, справлялось превосходно: весенние дожди, небывало обильные в нынешнем году, не оставили здесь ни оползней, ни свежих промоин. Ветерок временами ерошил роскошную крону, и тогда солнечные блики начинали бесшумно капать сквозь нее на желтовато-кремовую палую листву, скопившуюся у подножия ствола меж основаниями могучих корней. Тангорн с наслаждением вытянулся на этом дивном ложе (все ж таки для его раненой ноги здешние тропы не подарок), откинулся на левый локоть и тут же ощутил под ним некое неудобство. Сучок? Камешек? Пару секунд барон расслабленно решал дилемму: то ли разворошить этот плотный эластичный ковер в поисках помехи, то ли плюнуть и сдвинуться самому чуть правее: оглянулся, вздохнул и передвинулся сам – нарушать здесь что-нибудь, пусть даже такую неприметную малость, не хотелось.

Открывающаяся его глазам картина была исполнена удивительного покоя: даже водопад Уруапан (триста футов овеществленной ярости речных богов, пойманных в ловушку своими горными собратьями) казался отсюда просто шнуром серебряного шитья, пущенным по темно-зеленому сукну лесистого склона. Чуть правее, формируя центр композиции, высились над туманною бездной башни монастыря Уатапао – старинный подсвечник из темной меди, сплошь покрытый благородною патиной плюща. «Интересная архитектура, – думал Тангорн, – все, что я в свое время повидал в Кханде, выглядело совершенно иначе: впрочем, оно и неудивительно: сам местный вариант хакимианской веры весьма отличен от кхандской ортодоксии. Ну а по большому-то счету горцы как были, так и остались язычниками; принятие ими два века назад хакимианства – самой жесткой и фанатичной из мировых религий – было не более чем поводом лишний раз противопоставить себя кисельно-веротерпимым жителям Островов, всем этим ничтожествам, которые обратили свою жизнь в сплошное «купи-продай» и всегда предпочтут выгоду чести, а виру – вендетте…» Тут неспешные раздумья барона были прерваны самым бесцеремонным образом, ибо спутник его, успевший к тому времени опорожнить заплечный хурджин и разложить прямо на нем, как на скатерти, неостывшие еще утренние хачапури и бурдючок с вином, отложил вдруг кинжал, которым строгал на лепестки твердую, завяленную до прозрачности красного витражного стекла бастурму, поднял голову и, не отрывая взгляда от заворота тропы, привычным движением потянул к себе лежащий чуть в сторонке арбалет.

Впрочем, на сей раз тревога оказалась ложной, и парою минут спустя прохожий уже сидел, скрестив ноги, у их расстеленного хурджина и произносил тост – длинный и затейливый, как петли карабкающегося на заоблачную кручу серпантина. «Родственник, – был он кратко представлен Тангорну (тот лишь плечами пожал: в этих горах все друг другу родственники – а которые не родственники, так свойственники или, в крайности, кумовья), – из Ирапуато, через долину». Затем горцы завели чинный разговор о видах на урожай кукурузы и о способах закалки клинка, практикуемых кузнецами Игуатальпы и Ирапуато; барон же, чье участие в застольной беседе все равно сводилось в основном к вежливым улыбкам, принялся воздавать должное местному вину. Невероятно терпкое и густое, оно таит в своей янтарной глубине мерцающие розоватые блики – точь-в-точь первый солнечный отсвет легший на влажную от росы стену из желтоватого ракушечника.

Раньше Тангорн не понимал прелести этого напитка, что неудивительно: тот совершенно не выносит транспортировки – ни в бутылях, ни в бочонках, и все, что продается внизу, не более чем подделка. Пить здешнее вино можно только прямо на месте, в первые часы после того, как его зачерпнули кувшином на бамбуковой ручке из пифоса, где оно выбродило, – дальше оно годится лишь утолять жажду. Сарракеш во время их вынужденного безделья на борту «Летучей рыбки» с удовольствием просвещал барона по части местного виноделия: как измельчают виноград в деревянном шнеке – прямо вместе с кистью (отсюда и берется необычная терпкость этих вин) – и по желобкам сливают сок в закопанные по садам пифосы, как потом впервые откупоривают пробку, аккуратно зацепив ее сбоку длинным крючком и отвернувшись в сторону, чтобы вырывающийся из сосуда густой и буйный винный дух – джинн – не ударил в лицо и не свел человека с ума…

Впрочем, большая часть воспоминаний старого контрабандиста о своем сельском житье-бытье не отличалась особой теплотой. То был весьма специфический мир, где мужчины вечно настороже и не расстаются с оружием, а одетые во все черное женщины обращены в безмолвные тени, всегда скользящие по дальней от тебя стене: где крохотные окошки в толстенных стенах домов – лишь бойницы под арбалет, а главный продукт местной экономики – трупы, образующиеся в результате бесконечной бессмысленной вендетты: мир, где время остановилось, а каждый твой шаг предрешен на десятилетия вперед. Нечего удивляться, что веселый авантюрист Сарракеш (которого в ту пору звали совсем иначе) с самого детства ощущал себя там инородным телом. А рядом между тем было море, открытое для всех и уравнивающее всех… И теперь, когда он недрогнувшей рукою направлял фелюгу наперерез взмыленным штормовым валам, рявкая на замешкавшуюся команду: «А ну, шевелись!! Р-р-ракушки, зелень подкильная!..» – всякому становилось ясно: вот он, человек на своем месте.

Именно поэтому морской волк позволил себе категорически упереться, когда Тангорну приспичило в город непременно к двадцатому числу:

– И думать не моги! Сгорим как пить дать.

– Мне завтра надо быть в городе.

– Слушай, мил-человек, ты ведь меня подрядил не как гондольера, чтобы прокатиться вечерком по Обводному каналу. Тебе нужен был профессионал, верно? И если этот профессионал говорит: «Сегодня не пройти», – значит, так оно и есть.

– Я должен попасть в город, – повторил барон, – кровь из носу!

– Непременно попадешь – прямиком на нары. Береговая охрана два дня как перешла на усиленный вариант несения службы, ты понимаешь, нет? Горло лагуны сейчас заткнуто так, что там даже дельфин не пронырнет незамеченным. Надо выждать – долго-то в таком режиме они и сами не продержатся… хотя бы до начала той недели, чтоб по крайней мере луна пошла на ущерб.

Некоторое время Тангорн обдумывал ситуацию.

– Ладно. Если засыплемся – чем это тебе грозит? Полгода тюрьмы?

– Тюрьма – пустяки, главное – конфискуют судно.

– А сколько стоит твоя «Летучая рыбка»?

– Да уж никак не меньше трех десятков дунганов.

– Отлично. Я ее покупаю – за полсотни. Идет?

– Ты просто псих, – безнадежно махнул рукою контрабандист.

– Пусть так. Но монеты, которыми я плачу, чеканили не в сумасшедшем доме.

А дальше все вышло в точности как предрекал Сарракеш. И когда в полусотне саженей прямо по носу фелюги взметнулся пронизанный лунными бликами фонтан – это настигшая их галера дала предупредительный выстрел из катапульты, – шкипер, прищурясь, оценил дистанцию до кипящих по левому борту бурунов («Летучая рыбка» пыталась в ту ночь, пользуясь своей ничтожною осадкой, проскользнуть вдоль самого берега Полуострова – по утыканным рифами мелководьям, недоступным для боевых кораблей), обернулся к барону и скомандовал: «Давай-ка за борт! До берега чуть больше кабельтова [3] – не растаешь. В поселке Игуатальпа отыщешь дом моего двоюродного брата Боташанеану – там отсидишься. Пятьдесят дунганов отдашь ему. Руби концы, торопыга…» «Ну и что, интересно, я выгадал тогда, – размышлял барон, – сунувшись очертя голову в ту авантюру? Верно говорят: «короче – не значит быстрее»; все равно неделя потеряна – что так, что эдак… Ладно, все мы крепки задним умом…» Тут в застольной (хотя правильнее, наверное, – «захурджинной»?) беседе горцев всплыло новое словечко – «альгвасилы», и с этого момента он начал слушать более чем внимательно.