Последний кольценосец - Еськов Кирилл Юрьевич. Страница 82

Дела за Осгилиатом шли так себе; Итилиенский полк сражался заметно успешнее прочих – и, как уж водится в таких случаях, пополнение получал в самую последнюю очередь. Впрочем, с пополнениями вообще обстояло кисло (у тех в Минас-Торите, кто перед войной громче всех витийствовал о необходимости «раз и навсегда освободить Средиземье от Тьмы с Восхода», как-то вдруг сразу обнаружилась масса неотложных дел по эту сторону Андуина, простонародье же с самого начала видало эту самую Войну Кольца в гробу в белых тапках), так что выговоренный некогда Фарамиром пункт по комплектации полка – «хотя бы и прямо из-под виселицы» – приходилось теперь использовать на всю катушку. Собственно говоря, «под виселицей» продолжал ходить и сам Грагер, но в разгар войны тронуть фронтового офицера – для такого у судейских чернильниц Гондора просто были руки коротки.

Превратить мешок костей, извлеченный бароном из харлондского застенка, в нечто напоминающее человека стоило полковому лекарю итилиенцев немалых трудов, но знаменитый разбойник того стоил. Стрелять из лука так, как прежде, Ранкорн больше не мог (изувеченный плечевой сустав навсегда потерял подвижность), однако следопытом он остался отменным, а его опыт засад и иных боевых действий в лесу был поистине бесценен. Войну он закончил в сержантском чине, затем посильно поучаствовал под началом своего лейтенанта в освобождении и возведении на итилиенский престол Фарамира и совсем уж было собрался приняться за возведение собственного дома – где-нибудь подальше от людей, скажем, в долине Выдряного ручья… Тут-то рейнджера и пригласил Его Высочество князь Итилиенский: не согласится ли тот сопровождать двоих его гостей на Север, в Темнолесье?

«Я больше не на службе, мой капитан, а благотворительность не по моей части». «Мне и нужен такой, чтоб не на службе. А благотворительность тут ни при чем, они готовы хорошо заплатить. Назови свою цену, сержант». «Сорок серебряных марок», – брякнул Ранкорн, просто чтоб от него отвязались. Но жилистый крючконосый орк (он, как видно, был у тех за старшего) лишь кивнул: «Идет», и принялся развязывать плетеный кошель с эльфийским узором; ну а уж когда на столе возникла пригоршня разнообразного золота (Халаддина давно занимало – откуда у Элоара взялись вендотенийские ньянмы и квадратные ченги с Полуденных архипелагов?), отыгрывать задний ход рейнджеру стало неприлично.

Халаддин с Цэрлэгом наслаждались теперь полной безответственностью: всю подготовку похода к Дол-Гулдуру взял на себя Ранкорн. Правда, купленные для них в поселке кожаные ичиги разведчик примерял с явной опаской (обуви без твердой подошвы орокуэн решительно не доверял), но вот поняжка, которую здесь используют вместо заплечного тюка, ему определенно пришлась по душе: жесткий каркас из двух черемуховых дуг, соединенных на взаимозажим под углом девяносто градусов (гнут черемуху свежей, только что срезанной, а засыхая, она обретает твердость кости), позволяет нести угловатый стофунтовый груз, не заботясь о том, как тот прилегает к спине.

Орокуэн на эти дни, к некоторому удивлению доктора, предпочел перебраться из гостевых апартаментов Эмин-Арнена, отведенных им принцем, в казарму Фарамировой личной охраны. «Я, сударь, человек простой и во всей этой роскоши чувствую себя как муха в сметане: плохо и сметане, и мухе». Назавтра он появился с изрядно заплывшим глазом, но вполне довольный собой: оказалось, итилиенцы, наслышанные о подвигах сержанта в ночь освобождения принца, раскрутили того на спарринг с двумя лучшими рукопашниками своего полка. Одну схватку Цэрлэг выиграл, вторую проиграл (а может – хватило ума проиграть) – к полному взаимоудовлетворению сторон; теперь даже открывшаяся во время вечерних посиделок нелюбовь орокуэна к пиву встречала у рейнджеров понимание: авторитетный мужик, в своем праве… А как там у вас?.. Кумыс? Ну уж извиняй, не завезли… А как-то раз Халаддин заглянул в казарму к своему спутнику и отметил, как при его появлении разом увял оживленный разговор на всеобщем и воцарилось неловкое молчание: для крестьянских парней, избавленных наконец от необходимости стрелять друг в дружку, высокоученый доктор был сейчас лишь досадной помехой, начальством.

Путь на север избрали водный: неизвестно, кто сейчас хозяйничает в Бурых землях на андуинском левобережье. До водопадов Рэроса (это примерно две трети пути) поднимались под парусом, благо в это время года по долине Великой Реки дуют сильные и ровные южные ветры. Дальше пришлось идти на легких долбленых обласках. Эту часть пути Халаддин с Цэрлэгом провели в статусе корабельного груза: «Вы с Рекой не знакомы, и лучшее, что можете сделать для отряда, – это ни при каких обстоятельствах не отрывать задницы от донышка челнока и вообще не делать резких движений». Второго июня экспедиция достигла кольцеобразной излучины Андуина перед впадением в него берущей начало в фангорнском лесу Светлянки. Дальше начинались Зачарованные леса – Лориен по правому берегу, Темнолесье по левому; отсюда до Дол-Гулдура оставалось чуть больше шестидесяти миль по прямой. Люди Фарамира остались сторожить челны, перегнав их от греха на правый, роханский, берег, а они – трое – спустя день пути увидали перед собою зубчатую черно-зеленую стену из темнолесских елей.

Лес этот совершенно не походил на заполненные солнцем и жизнью дубравы Итилиена: полное отсутствие подроста и кустарника делало его похожим на необозримую колоннаду циклопического храма. Под сводами царила глухая тишина – толстенный ковер из ядовито-зеленого мха, испещренный кое-где мелкими белесыми цветами, смахивающими на картофельные проростки, полностью скрадывал звуки. Безмолвие и прозрачный зеленоватый сумрак создавали полную иллюзию подводного мира, которую еще усиливали «водоросли» – неопрятные седеющие бороды лишайника, свисающего с еловых ветвей; ни солнечного лучика, ни дуновения ветерка – Халаддин физически ощущал, как давит ему на грудь многометровая толща воды. Деревья были огромны; истинный размер их становился понятен лишь по упавшим стволам – перебраться через них было невозможно, а обходить – футов по сто – сто пятьдесят в каждую сторону, так что попадавшиеся кое-где участки бурелома были совершенно непроходимы, их приходилось огибать стороною. К тому же внутренность этих колод была источена в кружево исполинскими – в ладонь величиной – муравьями, которые яростно атаковали всякого, кто имел неосторожность прикоснуться к стене их жилища. Дважды натыкались они и на человеческие скелеты, довольно свежие: над ними бесшумно роились изящные угольно-черные бабочки – и это было до того страшно, что даже навидавшийся всякого орокуэн тихо осенял себя знаком Единого.

Стаи волков-оборотней и пауки размером в тележное колесо – все это оказалось детскими сказками: лес не снисходил до прямой враждебности человеку, будучи абсолютно ему чуждым, как чужд океанский простор или холодное пламя заоблачных ледников Эфель-Дуата; сила леса проявляла себя не в противодействии, а в неприятии и отторжении, оттого острее всего ощущал ее именно лесовик Ранкорн. Эту-то силу и собирал – век за веком, каплю по капле – в свои заговоренные камни Дол-Гулдур: три магические твердыни – Дол-Гулдур в Темнолесье, Минас-Моргул у Кирит-Унгольского перевала и Аг-Джакенд посреди безжизненного высокогорного плато Шураб в северном Кханде – заключали Мордор в защитный треугольник, питаемый древнею силой лесов, светом горных снегов и молчанием пустынь. Воздвигшие эти колдовские «резонаторы» назгулы, желая скрыть их истинное назначение, придали им вид крепостей; надо думать, они от души забавлялись, когда очередной закатный полководец очумело бродил по растрескавшимся плитам дол-гулдурского двора, тщетно пытаясь отыскать хотя бы след того гарнизона, что ратоборствовал с его воинством. (Последний раз этой уловкой воспользовались два месяца назад: «зеркальный гарнизон» почти две недели отвлекал на себя эльфов Лориена и эсгаротское ополчение, позволив настоящей Северной армии практически без потерь вернуться к Мораннону). Только вот в подземелья замка соваться не рекомендовалось никому – о чем, впрочем, честно упреждали выбитые на стенах надписи на всеобщем языке.