Шафранная мантия. (THE SAFRON ROBE) - Рампа Лобсанг. Страница 3

Мое восприятие было обострено уже давно, и поэтому знакомый аромат сразу же привлек мое внимание. Сильно хромая, я прошел по коридору и повернул налево, где запах был особенно сильным. Здесь, возле огромного медного котла, монахи-повара жарили ячмень и засыпали его в бурлящий чай. Один из них отрезал несколько фунтов масла и бросил его в котел, другой в это время высыпал туда из кожаного мешочка соль, которую, как правило, приносили из района высокогорных озер. Третий монах смешивал и растирал все это десятифутовой палкой. Котел бурлил и пенился. На поверхность то и дело поднимались веточки чая, но их тут же увлекала вниз недремлющая палка.

Навоз под котлом горел, обдавая все вокруг не слишком приятным запахом. Черная копоть клубилась под потолком, а вся комната была наполнена дымом. Лоснящиеся от пота лица поваров, казалось, принадлежали обитателям преисподней. Плавающее масло часто прилипало к палке и капало в огонь. Это сопровождалось шипением, вспышкой пламени и новой порцией смрада.

— А, Лобсанг! — радостно прокричал монах сквозь звон и шум. — Пришел за едой? Возьми сам, мальчик.

Из-под мантии я вытащил маленькую кожаную сумку, в которой монахи обычно хранят дневной запас ячменя. Разогнав дым, я доверху наполнил ее свежеподжаренным ароматным ячменем. Затем я вытащил свою чашку и внимательно посмотрел на нее. Она была немного грязноватой. Я зачерпнул горсть песка из корзины у стены и тщательно вычистил чашку. После этой процедуры мои руки тоже стали намного чище. Это мне понравилось. Но оставалось сделать кое-что еще. Емкость для чая была пуста, вернее, все, что в ней было сейчас, это песок, маленькие палочки и другой мусор, который всегда можно было обнаружить в чае.

Я перевернул ее, высыпал все на землю, а затем взял молоток и отколол от чайного брикета кусок подходящей величины.

Подошла моя очередь. Я снова вытащил из-под мантии и протянул свою чашку. Монах поднял ковш, и тсампа с плеском до краев наполнила ее. Благодарный, я отошел в угол и удовлетворенно принялся за еду. Я ел и осматривался вокруг. Кухня была заполнена обычными, надоедливыми, праздными людьми, которые развязно болтали, пересказывая все, что знали о последних скандалах, и сдабривая свои рассказы только что услышанными слухами.

— Оказывается, лама Тенчиг собирается переселиться в монастырь Роуз-Фене. Говорят, он поссорился с господином Настоятелем. Мой друг сам все это слышал.

У людей много предрассудков, связанных с монастырской жизнью. Часто думают, что монахи проводят целые дни в молитвах, созерцании и медитациях. Всем почему-то кажется, что они всегда ведут себя прилично и говорят только о высоких материях. Официально монастырь представляет собой место, куда люди приходят, руководствуясь религиозными побуждениями, с целью поклоняться Духу и очищаться созерцанием. Это официально! На самом же деле одной мантии недостаточно, чтобы можно было утверждать, что тот или иной человек — монах. Во многотысячной общине жителей монастыря должны быть те, кто занимается ведением хозяйства и ремонтом зданий. Здесь должны быть люди, которые следят за счетами, поддерживают порядок, обучают, проповедуют…

Довольно! Монастырь напоминает большой город, населенный исключительно мужчинами. Рабочие, составляющие низший класс монахов, не проявляют интереса к религиозным аспектам жизни, уделяя им поверхностное внимание. Некоторые монахи заходят в храм только для того, чтобы вымыть в нем пол.

В большом монастыре должны быть места для молитв, школы, лазарет, а также склады, кухни, гостиница, тюрьма — одним словом, все то, что есть в любом «мирском» городе. Главным отличием монастыря является то, что все в нем делается мужчинами и для мужчин и что каждый монах руководствуется в своей деятельности так называемыми религиозными предписаниями. В каждом монастыре есть и усердные труженики и бездельники-трутни. В больших монастырях, как и в крупных городах, имеется множество зданий и парков, которые иногда занимают немалую площадь. Можно сказать, что за высокими стенами таких монастырей живет своей жизнью целое общество.

Другие монастыри малы и в них насчитывается не более сотни монахов, живущих в одном здании. В удаленных местностях можно встретить монастырь, в котором обитает не больше десяти монахов. Таким образом, число живущих в монастыре может изменяться в широких пределах: от десяти до десяти тысяч. Монахи могут быть долговязыми и коротышками, толстыми и худыми, хорошими и плохими, вялыми и энергичными. Кроме того, монастырская дисциплина иногда походит на военную — это зависит от конкретного настоятеля. Он может быть добрым, рассудительным человеком, а может быть и тираном.

Я зевнул и вышел в коридор. Мое внимание привлек шелест, доносившийся из ниши. В тот же момент я увидел черный хвост, показавшийся между кожаными мешками с зерном. Это был кот, «охранявший зерно» и ловивший по ходу дела себе на ужин мышей. Через некоторое время я увидел его сидящим на мешке. С довольным видом он вытирал лапой усы и, казалось, улыбался от удовольствия.

Запели фанфары. Их звук раскатывался по гулким коридорам и эхом возвращался обратно. Под звуки множества шаркающих сандалий и шлепающих босых ног я направился во внутренний храм.

В этом помещении царили сумерки раннего вечера. Пурпурные тени метались по полу, освещая эбонитовые колонны. Окна были окаймлены золотом, и создавалось впечатление, что заходящее солнце своими лучами, словно длинными пальцами, пытается в последний раз приласкать нашу обитель. Клубящиеся облака фимиама распространялись повсюду, и когда солнечный луч, словно копьем, пронизывал их, казалось, что в один миг оживали мириады разноцветных пылинок.

Монахи, ламы и робкие послушники вошли в храм и заняли свои места. При этом, пересекая луч света, каждый из них становился причиной своеобразной цветной вспышки, отражавшейся в трепещущем воздухе. Здесь были золотые мантии лам из Поталы, шафранные и красные мантии остальных монахов, а также наши темно-коричневые одеяния и выцветшие одежды подсобных работников. Все сидели в одном ряду в традиционных позах. В связи с тем, что поврежденные ноги не давали мне возможности занять нужную позу, я расположился так, как мне было удобно. Чтобы не нарушать «общий порядок», я спрятался в тени рядом с колонной, утопающей в дыму от благовоний.

Оглядываясь по сторонам, я рассматривал собравшихся — среди них были и мальчики, и седовласые старцы. Эти люди пришли сюда, каждый руководствуясь своим пониманием преданности. Я думал о своей матери, которая не успела даже попрощаться со мной, когда — ах, как давно это было! — я уходил из дома, направляясь в Чакпори. Меня окружали одни мужчины. Интересно, как выглядят женщины? Я знал, что в других районах Тибета есть монастыри, в которых монахи обоих полов живут вместе, женятся и растят детей.

Клубился фимиам. Служба продолжалась. Сумерки сгущались, превращаясь в темноту, едва оживляемую мерцанием масляных ламп и тусклым тлением благовоний. Мужчины! Правильно ли то, что мужчины живут в монастыре без женщин? Интересно, какого мнения об этом сами женщины? Мне казалось, что у них одно любимое занятие — болтать о моде, прическах и прочих глупостях. Правда, иногда они могли еще становиться пугалами, намазывая себе на лицо какие-то краски.

Служба окончилась. Превозмогая боль, я поднялся на непослушные ноги и, держась за стены, чтобы не упасть, направился к выходу. Я вышел в коридор и пошел в спальню.

В открытое окно дул студеный ветер с Гималаев. Звезды ярко и холодно сияли в чистом ночном небе. Из окна подо мной доносился дрожащий голос:

— Вот Первая Благородная Истина о происхождении страданий: лишь страстное желание порождает новые перевоплощения…

Тут я вспомнил, что завтра и, возможно, в течение нескольких последующих дней известный индийский Учитель собирается прочесть нам несколько лекций по буддизму. Буддизм, который мы исповедуем в Тибете, — то есть ламаизм — отделился много веков назад от ортодоксального индийского буддизма почти так же, как единая христианская вера распалась на множество конфессий, среди которых можно назвать католицизм, лютеранство, православие и другие.