Автобиография духовно неправильного мистика - Раджниш Бхагаван Шри "Ошо". Страница 47

А я стараюсь создать нерелигиозную религию. Мы видели, что происходит с теми религиями, которые помещают в центре Бога. Мы знаем, что случилось с революционной идеей Адинатхи, религией без Бога. Мы видели, что произошло с буддизмом — организованной религией без Бога.

Но я добиваюсь большего: отбросить не только Бога, но и саму религию. Оставим только медитацию — так мы не забудем главного. Ее нечем заменить. Бога нет, религии нет — а под религией я понимаю организованную доктрину, символы веры, ритуалы и духовенство.

Прежде всего, я хотел бы, чтобы религия была сугубо индивидуальной. Все организованные религии, как с Богом, так и без него, заводили человечество в тупик. И единственной причиной этого была организованность, потому что у любого института есть свои идеалы, которым мешает медитация. Это явления, скорее политические, чем духовные. Институты идут путем власти и тянутся к власти. Каждый христианский священник мечтает когда-нибудь стать хотя бы епископом, а то и кардиналом, если не самим папой. Это новая иерархия, новая бюрократия — но все молчат, потому что дело касается духовности. Да будь ты епископом, будь папой, кем угодно! Никто не возражает, лишь бы ты не мешал жить другим. Это просто абстрактное звание.

Но я намерен полностью уничтожить духовенство. Оно есть в религиях, где признают Бога, есть и в религиях, где Бога не признают. А теперь нам пора избавиться и от Бога, и от религии, тогда и духовенство не сможет существовать, а человек станет совершенно свободным. Он будет сам отвечать за свой духовный рост.

Я чувствую, что чем больше людей будут отвечать за себя, тем труднее придется священникам. Если ты несчастен, сам виноват. Если тебе плохо — ты сам за это в ответе. Не умеешь расслабляться? Это твоя ответственность. Страдаешь? Ты сам тому причиной. Нет Бога, нет священников, к которым можно сбегать, чтобы выпросить какой-то особый обряд. Ты остаешься наедине с отсутствием счастья — и предпримешь что-то сам, потому что никто не хочет быть несчастным.

Духовенство потчует вас опиумом, оно постоянно дает вам надежду: «Не бойся, это просто испытание твоей веры, твоего доверия. Если тебе удастся вынести несчастья и страдания тихо и спокойно, то после смерти на том свете тебя ждет великая награда». Если бы не попы, каждому пришлось бы понять, что он сам за все в ответе — и никто другой. И само понимание того, что ты несешь ответственность за свои невзгоды, распахивает перед тобой дверь. Ты начинаешь искать средства и пути, ты ищешь счастье.

Это и есть медитация. Это то, что противоположно тоске, страданиям, мукам и страхам. Это состояние мирного, блаженного цветения Вселенной — такого безмолвного и вечного, что ничего лучше нельзя и вообразить. Ничего лучше и нет.

Итак, было три качественных скачка.

Адинатха отбросил идею Бога, поскольку понял, что для человека это тяжкое бремя. Вместо того чтобы помогать человеку, Бог стал для него обузой. Но Адинатха не знал, чем заменить Бога. В трудные минуты жизни, в часы мучений человеку нужно что-то особое. Прежде он молился Богу, но Бога отняли, молитву отняли. Что делать теперь? Но в джайнизме нет медитации.

Будда сделал еще один шаг вперед: он понял, что если нет Бога, то нужно заполнить чем-то образовавшуюся пустоту, иначе она поглотит человека. И он заполнил пустое пространство медитацией. Однако он не понимал — возможно, и не мог понимать, ведь мы понимаем только то, что есть, — что не нужно никакой организации и священников. Религия должна исчезнуть, как и Бог. Но Будде можно простить, он вообще об этом не задумывался, а в прошлом ничего подобного не случалось. Он не мог учиться на чужих ошибках.

Но подлинная проблема кроется в духовенстве. Бог — выдумка попов. Можешь даже Бога отбросить, но попы все равно отыщут лазейки, придумают новые ритуалы, поставят новых божков.

Но я пытаюсь оставить вас наедине с медитацией, чтобы между вами и Вселенной не осталось никаких посредников. Пребывая вне медитации, ты отгораживаешь себя от всего мира, и это причиняет страдания. Представим рыбу, которую выловили из океана и швырнули на песок, — какие страдания, какие муки она испытывает! Как она бьется, пытаясь вернуться в воду, — потому что там ее жизнь. Она сама — частица океана и не может существовать без него. Страдания указывают лишь на то, что вы отделены от Вселенной, как выброшенная на берег рыба — от океана.

Медитация — это стирание всех границ, всех мыслей, чувств и ощущений, которые стеной отгораживают человека от Вселенной. Но когда стена рушится, ты оказываешься внезапно в согласии со всем миром. И не просто в согласии — ты сам становишься целым миром! Капля росы, соскользнувшая с листа лотоса в океан, не ощущает себя частицей океана — она становится всем океаном. Это понимание и есть конечная цель, окончательное прозрение. Больше нет ничего.

Адинатха отбросил Бога, но не отбросил организацию, а та придумала взамен Бога обряды. Глядя на джайнизм, превратившийся в ритуализм, Будда отказался от Бога, отбросил все церемонии и настаивал только на медитации. Но он не подумал, что священники, которые извратили джайнизм, могут сделать то же самое и с медитацией. И это случилось. Они сделали Богом самого Будду. Они, конечно, говорят о медитации, но буддисты, по существу, просто поклоняются Будде. Они ходят в храмы — а там вместо статуи Христа или Кришны возвышается статуя Будды. Бога не было, и создать ритуалы было трудно. Вокруг медитации церемоний не создашь. И потому они вылепили статую и начали твердить то, что твердят все религии: «Верьте в Будду, положитесь на Будду — и будете спасены».

Обе революции захлебнулись, и потому мне очень хочется, чтобы то, что я делаю, не было утрачено. Я изо всех сил стараюсь отбросить все то, что в прошлом не позволило этим революциям развиваться и добиться цели. Я не хочу, чтобы кто-то или что-то разделяло личность и Вселенную — ни молитвы, ни священники. Чтобы любоваться рассветом, нам не нужны помощники. Нам не нужно, чтобы кто-то истолковывал происходящее и объяснял, как это прекрасно.

Вы тут, каждый человек уже тут, а перед нами — вся Вселенная. Остается просто замолчать и прислушаться. Не нужно никаких религий, никаких представлений о Боге, никаких священников, никакой организации.

Я целиком и полностью доверяю личности. До сих пор никто еще не доверял ей так сильно. Все прочее можно отбросить, и остается только состояние медитации, а оно означает просто внутреннее безмолвие. Слово «медитация» звучит громоздко, наукообразно. Лучше называть это просто, по-детски: «тишина». И в этой тишине Вселенная являет тебе все свои чудеса.

Когда она растет, ты растешь. И наступает миг, когда ты достигаешь вершины потенциально возможного. Называйте это состоянием Будды, просветлением, бхагватта, благодатью, как угодно. Это не имеет названия, так что сгодится любое слово.

Медитация двадцать первого века

Десять лет подряд я упорно обучал прямому расслаблению. Мне это дается просто, и я считал, что у других будет так же. Но со временем я понял, что это не так. Я ошибся. Я говорил: «Расслабьтесь». Слушатели понимали смысл этого слова, но расслабиться не могли. И тогда мне пришлось придумывать новые подходы к медитации. Сначала я вызывал напряжение, очень большое напряжение. Такое напряжение, что люди с ума сходили. И только потом я говорил: «Расслабьтесь».

Когда напряжение доходит до вершины, тело и разум жаждут расслабления. Человек напряжен, ему нужно отдохнуть, но я заставляю его продолжать, тянуть до самого конца. Делайте что угодно, лишь бы вызвать у себя сильное напряжение, а потом, когда уже нет сил сдерживаться, вы просто рухнете с этой вершины в бездну расслабленности. Это и есть цель. Цель — отсутствие всяких усилий, но в качестве пути к этой цели можно использовать напряжение.

Когда я преподавал в университете, один мой коллега пожелал научиться медитации. У меня там была маленькая школа медитации, и он пришел туда. В первый же день он, едва ощутив безмолвие, выскочил из храма, где мы собирались, и убежал со всех ног! Я не понимал, что случилось, и побежал за ним. Он оглянулся и, увидев, что я бегу следом, помчался еще быстрее. «Вот это да! — подумал я. — Что с беднягой стряслось?»