Все тайны Москвы - Попов Александр. Страница 9

Дмитрий вырвал у одного из стражников алебарду, открыл дверь и стал кричать: «Прочь! Я вам не Борис!» Басманов спустился на крыльцо, пытаясь уговорить толпу разойтись, но Татищев ударил его ножом в сердце.

Дмитрий, поняв, что все чересчур серьезно, дверь запер и попытался, перебравшись через окно на стоящие у дворца ремонтные леса, спуститься вниз и смешаться с толпой, но сорвался и упал. Его нашли стрельцы: царь был без сознания, с вывихнутой ногой и разбитой грудью. Очнувшись, он пообещал стрельцам боярство и имущество бунтовщиков. Они внесли его назад в палаты и стали держать оборону. Заговорщики принялись пугать стрельцов, что истребят их жен и детей, если те не выдадут «вора». Стрельцы захотели еще раз услышать подтверждение Марфы Нагой, что царь настоящий, а если нет – «то Бог в нем волен».

Пока гонец Иван Голицын ездил к Марфе за ответом, заговорщики все-таки добрались до Дмитрия, сорвали с него царское платье, нарядили в лохмотья и потребовали сказать, кто его отец. Он же твердил, что отец его Иван Грозный, и слова его матери, Нагой, тому порукой. Но заговорщики снова повторяли свой вопрос, дергали Дмитрия за уши и тыкали пальцами в глаза.

Наконец Голицын вернулся и крикнул, что Марфа говорит: ее сына убили в Угличе, после чего боярский сын Григорий Валуев сказал: «Что толковать с еретиком: вот я благословлю польского свистуна!» – и выстрелил в Дмитрия. Окружающие тут же добили царя мечами и алебардами.

Затем тела Дмитрия и Басманова через Фроловские (Спасские) ворота выволокли на Красную площадь, где сорвали с них одежду. Поравнявшись с Вознесенским монастырем, вновь толпа потребовала ответа от Нагой – ее ли это сын. Та коротко ответила: «Не мой». Затем день тела лежали в грязи посреди рынка. На второй день принесли стол, и Дмитрия положили на стол, водрузив ему на лицо маску, что он готовил к карнавалу, а в рот вставив дудку. Басманова же бросили под стол. Три дня тела посыпали песком, мазали дегтем и «всякой мерзостью».

Многие москвичи, видя это, плакали, и Шуйский тут же включил контрпропаганду. Было объявлено, что маска – это и есть та «харя», которой Лжедмитрий поклонялся, и тут же на рынке стали зачитываться «грамоты» о жизни Отрепьева в монастыре. А в Углич отправили срочно созданную комиссию по канонизации царевича Дмитрия для обретения его мощей.

Затем Басманова похоронили у церкви Николы Мокрого, а Дмитрия на кладбище для упившихся или замерзших, за Серпуховскими воротами.

И тут же многие москвичи стали видеть, что мертвый Дмитрий ходит по городу, а над его могилой по ночам светятся огоньки. Ударившие тут же морозы, которые погубили траву на полях и посеянное зерно, убедили народ в истинности этих видений и в том, что расстрига явно колдует и после смерти. После такого предвестья голода над его могилой стали уже слышать бубны и дудки.

Другие, впрочем, рассказывали, что уже на следующий день после погребения тело само собой оказалось у богадельни, а рядом с ним вились два белых голубя, которых никто не мог отогнать. Труп «вора» закопали поглубже, но через неделю он обнаружился на другом кладбище. Стали говорить, что русская земля не хочет принимать польского «вора», и попытались труп сжечь. Но огонь тоже отказался его брать. Но все же каким-то образом труп сожгли и, перемешав пепел с порохом, выстрелили в ту сторону, откуда «вор» появился, – в сторону Польши.

Однако по Москве стали распространяться подметные письма, что Дмитрий спасся, а вместо него убит двойник. Шуйский прямо обвинил в авторстве этих писем Филарета Романова. Но это уже совсем другая история.

Лжедмитрий I, по воспоминаниям очевидцев, снова появился в Москве в дни Февральской революции. Когда уже стало известно о беспорядках в Петрограде и о перестрелке Волынского полка с полицией, московский врач Федор Сыров записал в дневнике: «Возвращаясь поздно вечером по Арбату, увидел странного человека, с острым неприятным лицом и в старинной одежде. Он хохотал и что-то кричал. Разобрал только одно слово: „Так!“ Когда я обернулся, чтобы посмотреть на него еще раз, то он будто исчез. Думал, что это, возможно, упившийся актер, но Мишель (брат автора дневника. – Прим. ред.) сказал мне, что первый самозванец тоже ходил полностью

бритый. Нашли в книге его портрет, и мне стало жутко – почти полное сходство. Что нас ждет?» Запись в этом же дневнике от 7 марта: «Говорят, что в Кремле видели призрак Лжедмитрия. Описывают его точно так же, как видел и я. Страшно».

В следующий раз, уже не в Кремле, а на Кремлевской стене призрак Лжедмитрия показался поздним вечером 18 августа 1991 года. Радовался он или печалился – никто не понял…

Призрак Марины Мнишек

Столешников пер., ст. м. «Охотный Ряд»

Призрак неудачливой московской царицы Марины видят на набережной Москвы-реки и в Столешниковом переулке. Многие, будучи наслышаны про ее хитрости и коварство, воспринимают полячку как женщину вполне зрелую, но между тем дожила Марина всего лишь до двадцати шести лет. Успев, правда, весьма изрядно побаламутить за эти невеликие годы страну московитов. Марина, кстати, стала первой женщиной, коронованной как русская царица. Вторая – уже Екатерина I, жена Петра I.

Марина, или Марианна Юрьевна, Мнишек родилась около 1588 года в семье сандомирского воеводы Ежи Мнишека и Ядвиги Тарло. Марина, по общим отзывам, была весьма красива, с тонкими чертами лица, черными волосами, небольшого роста. Историк Н. И. Костомаров пишет: «Глаза ее блистали отвагою, а тонкие сжатые губы и узкий подбородок придавали что-то сухое и хитрое всей физиономии».

Марина в своих записках излагала ту историю Лжедмитрия, в которую, возможно, верила, но, скорее всего, просто принимала на веру. По ее словам, когда по Угличу прошел слух, что царевича хотят убить, его лекарь, влах (валах, румын. – Прим. ред.), нашел простого мальчика и велел тому весь день быть с царевичем, и даже ложиться спать в одной постели. Когда же дети засыпали, то лекарь брал царевича и уносил его ночевать в другое место. Так что ворвавшиеся ночью заговорщики удавили вместо царевича просто ребенка. Но лекарь, видя настроения в стране и опасаясь за жизнь царевича, открываться не стал, а уехал вместе с царевичем к самому «Ледовитому морю», никому не говоря, кто этот ребенок на самом деле. Когда же Дмитрий подрос, то поступил в монахи и, меняя монастыри, постепенно добрался до Москвы. Но, поняв, что в роли царя он тут никому не нужен, отправился монашествовать в Польшу. Там он на исповеди, в 1604 году, открыл, кто он есть, и его уговорили объявить об этом публично. Когда Дмитрий согласился, то его переодели в цивильное платье и отвели к сандомирскому воеводе, который тут же начал хлопотать о возвращении престола Дмитрию.

Между одной из дочерей воеводы и русским царевичем случился роман. А вскоре и помолвка, при которой Марине, кроме денег и бриллиантов, были обещаны Новгород и Псков. Помимо того, ей предоставили право исповедовать католичество и получить развод, если Дмитрий не выполнит своих обещаний. Ко всему прочему, в договоре указывалось, что Дмитрий постарается подчинить Московское государство римскому престолу. То есть роль Марины оказывалась даже апостольской.

Однако, став царем, Дмитрий не спешил выполнять обещания, данные в Польше. Тянул он и с браком: все лето развлекался с женщинами, и лишь в ноябре 1605 года дьяк Власьев, посланный послом в Польшу, заявил о желании государя обручиться. Тут же состоялось заочное обручение, а 8 апреля 1606 года Марина вместе с родственниками и обширной свитой пересекла польско-русскую границу. По всей дороге для нее устраивались мосты и гати, и в каждом населенном пункте Марину встречали иконами, хлебом и солью. Под Москвой Марина остановилась в специально для нее подготовленных шатрах, и к ней с богатыми дарами потянулось купечество и бояре.

3 мая Марина въехала в столицу. Н. И. Костомаров писал: «Народ в огромном стечении приветствовал свою будущую государыню. Посреди множества карет, ехавших впереди и сзади и нагруженных панами и паньями, ехала будущая царица, в красной карете с серебряными накладками и позолоченными колесами, обитой внутри красным бархатом, сидя на подушке, унизанной жемчугом, одетая в белое атласное платье, вся осыпанная драгоценными каменьями. Звон колоколов, гром пушечных выстрелов, звуки польской музыки, восклицания, раздававшиеся разом и по-великорусски, и по-малорусски, и по-польски, сливались между собою. Едва ли еще когда-нибудь Москва принимала такой шумный праздничный вид». Через пять дней Марина стала женой государя и царицей.