Тринадцать полнолуний - Рок Эра. Страница 25

— Да видишь, как ногу располосовала, ни как кровь остановить не могу, думала, и помру здесь, — Василиса сидела на земле, качаясь из стороны в сторону.

— Да, рана глубокая, ну да ничего, сейчас дело поправим, — сказал Зенек, осмотрев рану, — потерпи, больно будет.

Нагнулся он к ноге, положил ладонь на хлеставшую кровь. Закричала Василиса от боли, закатила глаза и откинулась навзничь. Но быстро пришла в себя. Посмотрела туда, где рана страшная была, а там, только маленькая белая полоска, тонюсенький шрамчик остался. — Боже, боже, вот чудо, да и только?! Как же ты сделал это? Глазам не верю? — поднялась, оперлась на ногу, — и не слышно ничего.

Сделала робкий шаг, потом ещё один, потом ещё.

— Смотри-ка, и хромота прошла? Да как же это? Ведь, от роду хромала, куда всё делось? — топнула ногой, пританцовывая, пошла вокруг Зенеша, — ты, прямо, волшебник! Вот, спасибо так спасибо! Кажется, что помолодела лет на двадцать.

— Вот и хорошо, я рад. Мне пора идти, до заката ещё травы надо набрать. До свиданья, тётка Василиса, — повернулся и пошёл в лес.

Уже не до косьбы стало. Побежала Василиса в село, рассказать всем о своём чудесном исцелении. Возле колодца, как обычно, собрались бабы.

— Смотрите, кто это бежит? — Груня присмотрелась, — никак, Василисаторопиться.

— Да ты что, хромоножка что бы так поспешала, где это видано, — Бася прищурилась.

— Да точно она! Сама не пойму, что с ней, — Груня утвердительно кивнула.

Рассеяв всяческие сомнения кумушек, к ним, и в правду, легко подбежала Василиса.

— Посмотрите, бабы, какое чудо со мной произошло, — переводя дыхание, она притопнула ногой, отдышалась и пошла плясать, руки в боки вокруг обалдевших подруг.

— Ну, надо же, глядите, не хромает совсем, да что ж такое? — Бася упала на колени, дёрнула Василису за юбку, стараясь приподнять её, — дай-ка посмотреть, может, молодую ногу в лесу нашла?

— Да нет же, моя ноженька. Махнула косой на поляне, да до кости распорола, кровищи-то было, море-океан, смотрите, весь подол залила. На моё счастье, Зенек из лесу на крики мои вышел, положил руку на рану, такая боль началась, что света белого не видно, а потом, прошло всё. Затянулась она, смотрите, только тонюсенький шрамчик остался, и хромота прошла, вроде и не было вовсе, — показала ногу всем, притопнула и продолжала рассказ, — ушёл обратно в лес, даже опомниться не дал. Поблагодарить не успела. Побегу, соберу гостинец да к ним пойду, дождусь его, спасибо за чудосказать.

Домочадцы обрадовались чудесному исцелению. Только Касе радость не в радость была. После того праздника, где Зенек её милого опозорил, возненавидела она эту парочку. Как встретится с Марылей, то еле сдерживала себя, чтоб не вцепиться в её лицо, счастьем озарённое. Пыталась Марыля поговорить с ней, но Кася сказала как-то:

— Не подходи ко мне, не доводи до греха, видеть тебя не могу. — Напрасно ты так, Кася, не виновата я, что так вышло и Зенек не виноват, не держи на нас зла.

Но не было у Каси ни в сердце, ни в уме покоя и понимания. Задыхалась от злобы не в силах совладать с собой. С того случая не видела она Милоша, избегал он её. Да и в селе никто его не видел. Среди дня не выходил он на улицу, чтобы не встречаться ни с кем, не ловить на себе взгляды сочувствия или злорадства. Только детвора дотошная, передавала родителям, что иногда, по ночам, пробирался Милош, прячась за кустами, к хате Марыли и кружил возле до утра. Собралась, как-то с духом Кася, пошла к нему. Встретила её на пороге мать Милоша.

— Скажите, что пришла поговорить с ним, нет сил больше не видеть его. Всю душу мою вымотал.

Пошла мать в избу, но быстро вернулась:

— Сказал, чтобы уходила ты, и не приходи больше, не хочет он тебя видеть.

Горько, ох как горько было Касе от этих слов. Побежала домой, вся в слезах. Дома упала в подушку да так и проревела до ночи.

А Милош, и правда, как зверь раненый, метался по дому, выл словно волк. Мать места себе не находила, не зная как сыну помочь. Умоляла на коленях, что бы пошёл к людям, с друзьями поговорил.

— А может, в город пойдёшь, к сестре моей двоюродной? Поживёшь там, работу найдёшь, может, встретишь девушку хорошую и забудешь свою печаль-кручину?

Отмахивался от матери Милош, не слушая её доводов. Почернел весь, осунулся, от былой красоты ничего не осталось, как тень стал, ни куда идти не хотел. Но однажды, застала мать его, когда пришёл после вылазки ночной. Лихорадочный блеск был в глазах сына, заметался он по дому, бормоча что-то. Услышала мать слова, испугалась.

— Ничего-ничего, знаю я, что делать мне, — шептал он.

— Что ты задумал, сынок? Боюсь я за тебя, чую, затеял ты что-то страшное.

— Нет-нет, мама, не страшись, ничего не затеял, спи спокойно, — успокаивал он её, пытаясь загасить безумное пламя в своих глазах.

Мать, без устали бога молила, что бы уберёг сына от шага рокового да на путь наставил.

Приходили подруги к Касе, жалели её да на Марылю сердились. Вот такие перемены и страсти кипели в селе. И когда счастливая Василиса прибежала домой, не до радости было дочери.

— Посмотри, доченька, как мать твоя скачет да прыгает, словно молодуха, спасибо Зенеку, вылечил меня. А ты не журись, доченька. Вот соберём урожай, повезём на ярмарку, а там со всего края, а то и из города, люди приедут. Да возле такой красавицы, как ты, женихи толпами ходить будут. Встретишь, оттает твоё сердечко, полюбишь и забудешь свою печаль-кручину. А Милош пусть сохнет, хоть сдохнет, раз такую красавицу в руках не удержал, — тарахтела Василиса возле печки, боясь повернуться к Каси встретиться с ней глазами.

— Ничего-то вы мама не понимаете. Не мила мне жизнь без Милоша, — потухший взгляд Каси был подтверждением её слов, — да отстаньте вы со своими нежностями да успокоениями.

Оттолкнула Василису, пытавшуюся обнять её, и вышла на улицу.

— Ой, и правда, совсем ополоумела от радости, такую боль дочке принесла, — опомнилась Василиса, села на лавку.

В череде событий, где Зенек со своим даром принимал участие, был ещё яркий, но страшный эпизод. Когда поднялись в полный рост травы, всё село вышло сено на зиму заготовить. Мужики косили, бабы в стога собирали. Детвора, от мала до велика, на вершине стога, собирала траву, приминала, чтобы та не падала вниз. В полдень прекратили работу, перекусить да отдохнуть не много. Как вилы, зубьями вверх около стога оказались, ни кто понять потом не смог. Ребетня покатилась как горох со стога, а самый маленький из всех, шестилетний Янек, замешкался, оступился, неловко полетел вниз и прямо животом на вилы попал. Даже вскрикнуть не успел ребёнок. Кровь фонтаном из развороченного детского тельца обдала стог свежей зелёной травы. Дико закричала мать, все кинулись к нему. Подняли мужики безжизненное дитя, бабы подхватили бьющуюся в истерике женщину. Молчали все от свалившегося в такой светлый день горя.

— В село его надо, к Зенеку, может, хватит у него дара поднять дитё, — пришёл в себя кто-то.

— А и правда, помните, как он мне ногу вылечил, — суетилась вокруг баб Василиса.

Но от села к людям уже бежал сам Зенек.

— Как сердцем почуял, не ладно у вас что-то, — переводя дыхание сказал он, — положите его наземь да отойдите все, мать держите, что бы не билась, как шальная, ничего, ничего, маленький, сейчас пройдёт.

Он наклонился к истекающему кровью ребёнку. Лёг с ним рядом, обнял хрупкое тельце, закрыв рану собой. Лежал долго, молча, закрыв глаза. Потом откинулся, увидели люди, что перестала кровь хлестать, только рваные края раны остались. Достал Зенек из-за пазухи пучок травы какой-то, положил на животик Янеку. Встал, взял его на руки.

— Заберу я его с собой. Как успокоите его мать, скажете, чтобы завтра пришла за ним, до утра всё решиться, — и пошёл в село.

Даже птицы в лесу не щебетали. В молчании стояли люди, только рыдания несчастной матери нарушали тишину. Подошла Степанида к бедной женщине. — Успокойся, сердешная, хорошо всё будет, только верь. Вспомни, какие чудеса он с Василём моим сделал, даже старик мой, кажется, помолодел.