Я, мои друзья и героин - Ф. Кристиане. Страница 14
Она уже не была такой, какой она кажется всем, – она была лучше! Природа распадалась на отдельные цвета, формы и запахи, и они отражались в моём настроении! Жизнь, которую я вела, казалась мне просто великолепной, и следующие несколько месяцев я была довольна собой на сто процентов.
Потом в компании наступил некоторый застой. Хэш и кислота уже не цепляли… К ним мы полностью привыкли. Обшабашиться дурью или кислотой было самым обыденным делом, не приносящим никаких новых впечатлений. И вот кто-то из наших прилетел в клуб и криком прошептал: «Люди, у меня есть, кое-что новенькое! Эфедрин! Вещь – атас!» Я сожрала две таблетки эфедрина – возбуждающего средства – не зная точно, что это такое вообще, и залила их пивом – так делали и другие. Ох, пиво это далось мне не без усилий! Я ведь просто люто ненавидела пиво, потому что ненавидела людей, которые нажираются пивом!
Неожиданно оказалось, что клуб просто завален колёсами. В тот же вечер я приняла ещё и «мандракс» – сильное снотворное. Всё мне казалось прекрасным, и наши ребята особенно…
В последующие недели мы плотно сели на колеса и, несомненно, подправили дела в фармацевтической промышленности.
Между тем, в школе у меня было всё больше и больше проблем. Я страшно не высыпалась. Никаких домашних заданий я, естественно, уже давно не делала, но каким-то чудом меня перевели в восьмой класс. Только в некоторых предметах, таких как немецкий или обществоведение, у меня ещё получалось, потому что они меня всё-таки интересовали…
Но как раз на тех уроках, где я ещё хоть что-то делала, возникало всё больше сложностей. И с учителями и с классом. Мне казалось просто невыносимым то, как люди обходились друг с другом в школе. Я помню только одну большую стычку с преподом; он вёл у нас охрану природы. Класс был совершенно апатичен, предмет не интересовал никого, потому что там ничего не надо было записывать или учить. Его болтовня страшно действовала мне на нервы – он обо всём говорил как бы мимоходом. Я слушала-слушала, потом вдруг слетела с катушек и рявкнула ему в запале: «Что за бред вы тут несёте! Что у вас называется охраной природы! Давайте начнем с того, что научим людей нормально обходиться друг с другом! Именно этому мы должны в первую очередь научиться в сраной школе! Люди должны быть внимательнее друг к другу! Нельзя давить слабых в погоне за оценками! Зачем эта конкуренция?» И так далее и тому подобное… Этот препод мне ещё нравился. И я в ярости орала на него, потому что думала, хоть он-то поймёт, о чём я…
Для меня эта школа была самым вонючим местом в мире. Отношения с учителями не складывались, хоть убей. Солидарности среди учеников не было никакой, все посещали разные курсы, и каждый старался самоутвердится за счёт других. Никто никому не помогал, каждый хотел быть лучшим. Преподы отрывались на учениках – у них была власть ставить оценки. На тех же добродушных преподах, которые не смогли отстоять свой авторитет, отрывались в свою очередь ученики…
Я понимала, что бороться с этим бесполезно, но всё-таки продолжала срывать занятия. Большинство в классе поддерживало меня, когда я несла всякую чушь, но когда я пыталась серьёзно говорить о том, что школа это дерьмо, – они молчали.
Ну и фиг с ними, меня это не расстраивало, я хотела признания только в своей компании, где не было всего этого людоедства! Но даже в компании я теперь часто сидела в стороне и реже вступала в разговор. Болтали всё время об одном и том же: хэш, музыка, последний приход, а потом всё больше и больше о ценах на гашиш, ЛСД, и разные таблетки. Я же, как правило, была слишком обдолбана, чтобы разговаривать, и просто тихо сидела, уставясь в стену…
Теперь передо мной была только одна манящая цель, и называлась эта цель – «Саунд». «Саунд» – это дискотека на Гентинерштрассе в Тиргартене. По всему городу плакаты кричали: «Саунд» – самая модная дискотека Европы! Наши ребята всё чаще зависали в «Саунде». Туда, правда, пускали только с шестнадцати лет, мне же едва исполнилось тринадцать, и даже поменяв дату рождения в моем ученическом удостоверении, я всегда боялась, что меня просто не пустят туда.
Я знала, что «Саунд» – это сцена. Там можно было найти практически все наркотики в диапазоне от гашиша, мандракса и валиума и вплоть до героина. Вот там-то, наверное, совершенно фантастические люди, думала я! Для меня, маленькой девочки с самой окраины города, попасть в «Саунд» было пределом всех мечтаний; он казался мне сказочным дворцом – сверкание и блеск! Сумасшедший свет, музыка и, конечно, – люди!
Каждый раз я собиралась отправиться туда с ребятами, но всё никак не получалось. Теперь вместе с Кесси мы разработали точный план. В субботу я сказала маме, что собираюсь ночевать у Кесси, а Кесси сказала своей матери, что ночует у меня. Мамы, ничего не подозревая, повелись на эту тему. Ещё с нами должна была идти одна из подружек Кесси, чуть постарше нас. Её звали Пегги. Мы встретились в субботу вечером и теперь ждали её друга Мишу. Кесси мне очень торжественно сказала, что Миша сидит на гере, то есть колется героином, и я волновалась в предвкушении такого знакомства, потому что до сих пор не знала ни одного иглового.
Да…, пришедшим наконец Мишей мы были просто сражены наповал – настолько он был круче наших недоносков! Миша презрительно так смотрел на нас сверху вниз, едва замечая, и я снова подумала о том, что мне только тринадцать, и что до игловых мне ещё очень расти и расти. Я чувствовала себя полным ничтожеством.
Жаль, но через пару месяцев Миша умер.
Мы вышли из дома и поехали на Курфюрстенштрассе. Так далеко от дома я ещё никогда не заезжала, и теперь чувствовала себя очень неуютно. Курфюрстенштрассе в районе Потсдамской развязки выглядела мерзко. Повсюду шлялись девушки. Я, конечно, не знала тогда, что там, на Курфюрстенштрассе, находится основная автопанель Западного Берлина, и что эти девушки там просто работают. Какие-то гадкие типы шаркали туда-сюда. Пегги сказала, это дилеры. О, если бы мне кто-нибудь сказал, что я проведу в этом жутком месте ещё хоть один день, я бы сочла его сумасшедшим!
Наконец мы подошли к «Саунду», зашли внутрь. Э, нет, меня чуть не постиг удар, когда я увидела, что это такое! Абсолютно ничего общего с тем, что я себе представляла. «Самая модная дискотека Европы» оказалась обычным подвалом с низкими потолками. Там было громко и грязно. Толпы торчков самозабвенно отплясывали на танцполе. Никаких контактов между людьми вообще… Было чудовищно душно, и только вентиляторы взбивали эту вонь вверх и вниз.
Я села на скамейку и не смела носа с неё сунуть. У меня было чувство, что все пялятся на меня, понимая, что я новенькая. Я была совершенно чужой здесь… Кесси-то освоилась быстро! Всё это время она шныряла по клубу и клеила прикольных пацанов. Сказала, что в жизни не видела столько крутых парней в одном месте! Я же как будто приросла к скамейке. Наши все глотали какие-то колеса и пили пиво, но я не хотела ничего, и всю ночь просидела за двумя стаканами персикового сока. Ох, лучше я бы поехала домой! Но домой было нельзя, я ведь сказала маме, что ночую у Кесси. Я ждала только пяти часов – лавочка закрывалась в пять. Я подумала на секунду, как было бы хорошо, если моя мама разгадала обман, оказалась бы рядом и забрала меня домой. Потом я заснула…
Меня разбудили в пять. Кесси сказала, что едет с Пегги домой. У меня ужасно болел живот. Никто не заботился обо мне. Я побрела одна вверх по Курфюрстенштрассе к метро. В метро было много бухих. Меня тошнило.
Давно уже я не открывала дверь своей квартиры с такой радостью. Маме, вышедшей из спальни, я сказала, что Кесси слишком рано проснулась, и я пришла домой, чтобы выспаться в тишине. Взяла обеих кошек в постель и улеглась. Засыпая, я думала: «Кристина, это не твой мир! Что-то здесь не так, что-то ты сделала неправильно!» Когда я, наконец, очнулась – после полудня, мне всё ещё было нехорошо. Нужно было поговорить с кем-нибудь о том, что было вчера. Я знала, что ни с кем из компании об этом не поговоришь. Не поймут. С кем же тогда? Только с мамой, получается!