Сокровище альбигойцев - Магр Морис. Страница 74

О Торнебю, почему тебя не было рядом со мной? Одинокому человеку не на кого положиться, кроме самого себя. Не встречая ни дружеских подмигиваний, ни одобрительных взоров, одиночка не уверен в правильности своих поступков.

Не знаю, чему я обязан благополучным исходом той зловещей лунной ночи — то ли непосредственности собственной натуры, то ли трудам невидимого покровителя. Многие верят, что усилием души можно отвратить от себя злой умысел, но я в этом сомневаюсь.

Накануне той напоенной злом ночи я отправился погулять и, выйдя через городские ворота, направился в сторону холма, с вершины которого можно было разглядеть проступавший среди еловых стволов силуэт проклятой часовни, построенной в стародавние времена сеньором де Баруссом.

Наслышанный о том, что в часовню уже давно не ступала нога человека, я был несказанно удивлен, когда при свете луны увидел на фоне елей, там, где, по моим расчетам, располагалось заброшенное святилище, пятно света, напоминавшее огромный красный глаз, который в упор смотрел на меня. Откуда взялся этот одинокий глаз? Похоже, он был изображен на церковном витраже, который кто-то осветил изнутри. Значит, в ночной час в церкви кто-то находился. Тот, кто забрел в нее по причине непомерного любопытства, явно обладал недюжинным мужеством. Лесная часовня наводила на жителей края такой страх, что к ней боялись приближаться даже днем. Тридцать лет назад цыганская семья, изгнанная из Сен-Бертрана, решила укрыться в ней от грозы. На следующий день всех шестерых членов семьи нашли мертвыми перед церковным порталом. Без сомнения, их убила молния, но местные жители уверяли, что цыгане стали жертвой древней змеи, привезенной из крестового похода соратником Раймона де Сен-Жиля.

Я рассказал о загадочном свечении Полену Кулумье. Вольнодумец и хитрец, Кулумье склонил голову набок и с неподражаемой интонацией произнес:

— Я бы не стал никому об этом рассказывать, избыток знаний никогда ни к чему хорошему не приводит. Говорят, в полнолуние в церкви Баруссов служат мессу святого Сикэра.

— А кто именно говорит?

— Не знаю и знать не хочу. А про мессу святого Сикэра знают все. Чтобы отслужить мессу святого Сикэра, требуется полнолуние и церковь, на которую наложено отлучение. Полнолуние бывает регулярно, но где найти отлученную и вдобавок уединенную церковь, где тебя точно никто не побеспокоит? А тут на тебе, такое везение! Некоторые специально приезжают сюда из Тулузы и иных краев по два, а то и по три раза в год и в полнолуние отправляются в часовню. Разумеется, они зажигают там свет, и он пробивается сквозь цветные витражи, расположенные на самом верху.

Больше я ничего не смог из него вытянуть, но с этой минуты загорелся желанием собственными глазами увидеть тех, кто добровольно предался духу зла, и обряды, посредством которых этого духа заставляют выходить из мрака — если, конечно, он действительно существует и имеет материальную оболочку.

Столь нездоровое любопытство не сулило ничего хорошего. Я знал, пробудившееся зло зовет нас к себе и, обладая великой силой притяжения, перетягивает на свою сторону, подводит к краю бездны, и мы сами, добровольно, делаем последний шаг, отнимающий у нас надежду на спасение. Впрочем, самому себе я приводил доводы вполне альтруистические. Опасность перейти на сторону зла грозит только слабым, а я, чувствующий в себе силу, мог бы их спасти, но для этого мне надо знать врага в лицо.

Днем я отправился на разведку и, пока отыскивал дорогу, приметил для себя несколько одиноко стоящих деревьев, чтобы ориентироваться по ним ночью. С наступлением темноты я уже шел, увязая в густой траве, покрывавшей вымощенную камнем аллею, по обеим сторонам которой прежде высились статуи безумного скульптора. Сейчас почти все они упали, покрылись мхом и ползучей зеленью, и их вытянутые формы с неясными очертаниями напоминали скорее могильные камни, нежели фигуры людей. Подойдя к часовне, я осторожно заглянул внутрь и в сумерках различил лежавших на полу человекоподобных уродцев. Приглядевшись, я увидел, что несколько скульптур еще корячились на своих постаментах, и решил этим воспользоваться. Забравшись на свободный чурбак, стоявший в самом темном углу, я надвинул на глаза шляпу, оперся на дорожную палку, похожую на посох, и решил, что в таком виде вполне смогу сойти за одного из двенадцати апостолов, а то и за самого Иисуса. И, вооружившись терпением и изгнав из собственного воображения образы шести покойных цыган, призрак змеи и всех прочих призраков, мерещившихся мне в каждом углу часовни, принялся ждать.

Ждать пришлось долго. Луна, во всей своей красе взошедшая на небе, посеребрила разбитые витражи, вытянула тени колонн, а тень от тонкого деревянного креста над алтарем взметнула ввысь. Под сводами нефа закружились в бешеном хороводе летучие мыши, к ним с громким хлопаньем крыльев присоединялись птицы, влетавшие внутрь сквозь разбитые окна. Но скоро я заметил, что птицы в часовне не задерживались и, сделав кружок-другой, с шумом улетали — словно во время танца они получали таинственное послание и приказ немедленно доставить его в соседний лес.

От неудобной позы, сырости, а главное, неопределенности моего положения, разум мой взбунтовался. Свет, увиденный мною вчера, был оптическим обманом, игрой лунных бликов в осколках витражей, а форму и красный цвет ему придало мое излишне буйное воображение. Оно же и заставило меня принять на веру слова Полена Кулумье, заинтересованного подольше продержать у себя гостя, ведь в таких крохотных городках гостиницы большую часть времени пустуют. Вняв голосу разума, я уже собрался покинуть свой пост и вернуться в Сен-Бертран, как вдруг заметил перед входом чьи-то тени.

Три силуэта, пошептавшись, тихо проскользнули внутрь и мгновенно растворились в неосвещенном приделе, так что я не успел разглядеть их лиц. Но вскоре во мраке заблестел свет. Потом я услышал пыхтение, и мужской голос тихо выругался — незнакомец никак не мог втиснуть толстую свечу в узкий подсвечник. Затрепетали еще два ярких огонька, и по обеим сторонам алтаря чья-то рука водрузила две свечи.

Пришельцы перешептывались, переругивались, шуршали длинными плащами. Внезапно сердце мое забилось с неожиданной силой: к алтарю шествовала стройная обнаженная женщина. Одним прыжком она вскочила на алтарь и легла на живот, вытянувшись во весь рост, затем, опираясь на локти, приподнялась и застыла в ожидании; длинные, ниспадавшие до земли волосы не позволяли разглядеть ее лицо.

Вот уже несколько веков в стенах часовни не проводили священных обрядов, и под сводами ее чаще появлялись звери, нежели люди. Но, несмотря на давнее запустение, здесь по-прежнему ощущалось божественное дуновение, напоминавшее, что изначально место это предназначалось для святых молитв. Меня охватил священный трепет вперемешку с ужасом, словно я невольно стал свидетелем надругательства над святыней и тем способствовал торжеству низости и зла.

Женщина потянулась, подобрала волосы и закрутила их в пучок. Высокий человек, чью спину я имел возможность созерцать, начал служить мессу, точнее, пародию на мессу, в то время как третий персонаж, преклонив колена, видимо, исполнял роль церковного хора.

Я смотрел во все глаза, но ничего особенного не замечал. Передо мной открывалась, скорее, пародийная сторона черной мессы, поэтому, когда женщина мелодичным голосом весело воскликнула: «Ой! А жабы-то удрали!», я чуть было не расхохотался. Видимо, квакушек посадили в обычный горшок и забыли накрыть крышкой. Однако потеря этих живых предметов культа, кажется, не слишком огорчила собравшихся.

Исполнитель роли священника продолжал монотонно бормотать, и постепенно я стал различать произносимые им слова. Из уст его лились заклинания, взывавшие к духам тьмы, к злым силам мира, у которых он просил помощи в совершении убийства.

Интересно, кого он хотел убить? Я задумался. Понимая, что священный обряд, именуемый мессой, открывает человеку созидательный путь, начертанный Господом, я внезапно сообразил, что люди, собравшиеся в часовне для достижения целей, противоположных целям Господа, вывернули древний канон наизнанку, чтобы привлечь в союзники силы зла. И я невольно проникся ужасной сутью действа, происходившего у меня на глазах. Отвратительное ощущение, испытываемое мною, было столь сильно, что я, позабыв о былом любопытстве, готов был отдать все, лишь бы оказаться подальше от омерзительного святилища, затерявшегося среди елей на горе Барусс.