Сокровище альбигойцев - Магр Морис. Страница 79

— Есть. Его приемный сын.

— И больше никого?

Старик с удивлением посмотрел на меня.

— Вы же прекрасно видите, что никого.

Торнебю дернул меня за рукав и потащил в улочку, ведущую к собору Сен-Сернен.

— Те, кто видит милосердную Деву, не любят признаваться, что они ее видят. Это всем известно. Бывают такие милости, которых можно лишиться, коли начать о них рассказывать.

— О Торнебю, — ответил я, — для меня милостивая Дева станет реальностью, только когда я смогу убедиться в ее существовании посредством собственных ощущений. Поспешим, если хочешь, чтобы я коснулся платья Девы и увидел тонкий пальчик, который видел ты.

— Нет ничего проще, — воскликнул Торнебю. — Прикоснувшись к ней, вы почувствуете легкий жар в руке и сладостный бальзам на сердце.

Мы ускорили шаг; я глубоко дышал, пытаясь уловить запах роз и фиалок.

Вероятно, нас задержала моя нерасторопность. Когда мы поравнялись со старым кладбищем, милосердная Дева было уже далеко. Неожиданно Торнебю сказал:

— Вот она, только что исчезла в стене собора, в том месте, где нет двери. Смотрите, там, немного правее могилы графов, на кирпичах остался светящийся след. Это ее след. Но я не смог бы в точности сказать, белого или голубого цвета у нее платье, ибо цвет его неуловим.

— О Торнебю, я тем более не смогу определить сей цвет.

Великая печаль охватила меня, потому что чувства, посетившие меня, были мрачные, и мне пришлось сделать над собой великое усилие, дабы не впасть в грех зависти.

Супруга и дом

— Не слышал ли ты, о Торнебю, смех, напоминающий хрустальный звон? Это невесомый смех, проникающий сквозь стены гораздо быстрее смеха тяжелого, звучащего гулко и протяжно. Моя супруга, заплетающая свои длинные волосы цвета ночи в косы, часто смеется звонким хрустальным смехом. Но каким бы пленительным ни был смех, он утрачивает свою ценность, когда звучит слишком часто. Слышишь — она опять смеется!

В мое время ставни закрывали с наступлением сумерек. Сейчас этот обычай — как и многие другие — утрачен. Люди зажигают масляные лампы, и прохожие, каковыми являемся все мы, ибо — подчеркиваю — мы все являемся обыкновенными прохожими, видят, как за квадратиками стекол мелькают силуэты. Как думаешь, почему люди оставляют ставни нараспашку? А потому, что в их доме царит радость. Они как бы говорят: мы счастливы, и нам нечего скрывать. Несчастливые предпочитают пребывать невидимыми, один на один с завладевшим их душой мраком.

В моем доме все всегда предпочитали веселье и не терпели уныния. Словно два молчаливых приятеля, крыльцо обрамляли две каменные колонны. Окна смотрели приветливо. Кирпичи, изготовленные лучшими мастерами, быстро накапливали солнце и медленно, крошечными порциями отдавали его. Но самое удивительное: за то время, что я жил в этом доме, я так и не сумел почувствовать его прелесть. Если говорить честно, я всегда хотел его покинуть.

Дом купил мой отец; он же утверждал, что дом этот недостаточно прочен. Но меня его заявление не пугало, так как я знал, что дома всегда живут дольше людей. А еще отец говорил мне, что в саду спрятано сокровище, но когда я захотел узнать, под каким деревом надобно копать, он ответил: в земле зарыто так много сокровищ, что лучше копать наугад — больше шансов найти удивительные вещи. Также он утверждал, что во флюгере живет гений музыки. До сих пор во время ветреных ночей наш флюгер наскрипывает странные мелодии. Я не собираюсь его снимать, к нему все привыкли, так что пусть себе скрипит, услаждая слух четырех старых плодовых деревьев.

Покидая дом, я не взял с собой ключ от входной двери. Для чего нужен ключ от дома, в который не собираешься возвращаться? Так что теперь я подошел к своему дому как простой прохожий и при свете луны разглядывал его.

Из дома доносились радостные голоса, прерываемые взрывами хохота. Несомненно, моя возлюбленная супруга пригласила на ужин друзей, и теперь в доме царит веселье. Вот в окне мелькнул горделивый профиль сеньора де Монтаньяголя; никто не знает, откуда он родом, но сам он утверждает, что владеет обширными землями в краях, куда никто никогда не направлял свои стопы. Еще я заметил самодовольную Катрину де Карратон, девицу, досконально изучившую генеалогию королевских домов Европы. Епископ Тулузы был с ней на «ты». К каждой мессе она ходит в церковь Сент-Этьен. Катрина де Карратон — самая дерзкая распутница в Тулузе и лучшая подруга моей здравомыслящей супруги.

Вскоре слуги зажгли свечи в больших серебряных канделябрах, и серебро засверкало, отражаясь в больших зеркалах. На втором этаже заиграл небольшой оркестр. Не юный ли это шевалье де Поластрон спускается по лестнице? Шевалье знаменит на весь Лангедок своим далеко не целомудренным нравом. Женщины выведывают у него секреты окраски волос, мужчины спрашивают, какого цвета следует носить пояс. И все время, пока я стою и наблюдаю за окнами собственного дома, в стенах его, не смолкая, звучит хрустальный смех!

Интересно, о чем думает Тимоте, старый слуга, еще недавно помогавший мне приводить в порядок книги и рукописи из библиотеки? Неужели он не видит, что теперь в доме собираются все те, кого я запрещал пускать даже на порог?! Наверное, он возмущен. Хотя кто знает? Тимоте ценил хорошую еду, и, когда из привычки к умеренности я заказывал ему постные трапезы, лицо его принимало удрученное выражение. Мне хочется думать, что он сожалеет о моем отсутствии. Но сегодня вечером, когда на кухне кипит работа, вертел крутится и бутылки откупорены, лицо его расцветает и он вряд ли вспоминает обо мне.

О Торнебю, мы все куда-нибудь уходим, но кому, скажи мне, искренне жаль расставаться с нами? Уверен, никому и никогда. Существуют прощальные обычаи и слова прощания, но куда бы вы ни ехали, в соседнюю деревню или на край света, и как бы скоро ни обещали возвратиться, искреннего сожаления, надрывающего сердце и душу, не дождетесь никогда. И будь вы хорошим супругом или дурным, хорошим отцом или плохим, хорошим сыном или непутевым, сожаления при разлуке никогда не будут искренними. И с этим, о Торнебю, ничего не поделаешь. Но, пожалуй, это даже хорошо. Представляешь, какие угрызения совести я бы испытывал сейчас, если бы увидел, что жена моя в трауре из-за нашей разлуки!

Но я вижу, как в моем доме идет жизнь, а значит, я с чистой совестью могу идти дальше. Глядя на освещенные окна своего дома, я словно заглядываю в прошлое и рад, что оно предстает передо мной веселым и беззаботным. В разные периоды нашей жизни мы по-разному понимаем счастье. Представь, как грустно было бы мне чужестранцем звонить в эту дверь! Грустно не только для меня, но и для всех, кто собрался в доме, ибо моя персона нарушила бы здешнее веселье. Но разве я не добровольно избрал роль миссионера, бродячего пророка, как его там?.. Во всяком случае, моя нынешняя роль не предполагает возвращения домой. И я очень рад, о Торнебю, что в мое отсутствие все довольны, и, полагаю, довольны именно по причине моего отсутствия.

Чтобы пробудить у гостей аппетит, маленький оркестр принялся наигрывать танцевальный мотив, гости задвигались, а я повернулся к своему спутнику.

— О Торнебю, внутренний голос подсказывает мне, что наш ужин лежит у тебя в заплечном мешке. Так сядем же на берегу Гаронны и съедим его при свете звезд, запивая чистейшей речной водой. Я уже предвкушаю, какое восхитительное пиршество мы себе устроим! Так в путь, о Торнебю, и не забудь захватить большую бутыль для воды!

В эту минуту в крайнем окошке справа показалось лицо моей супруги. Что она высматривала на улице? Быть может, ее одолели предчувствия? В общем-то, она была очаровательной супругой. Жаль только, что ей все время хотелось смеяться и она никогда ни во что не верила. Впрочем, истинная вера — это не столько опора, сколько бремя, и потому, наверное, она дается не всем. В конце концов, у каждого свои недостатки. Давай, тяни меня за рукав, о Торнебю! Пора идти ужинать, я проголодался.