Сокровище альбигойцев - Магр Морис. Страница 94

Неподалеку от его убежища располагалось озеро, покрытое толстой ледяной коркой. Но иногда на его гладкой поверхности появлялись трещины, слышался подземный гул и в вихре взметнувшихся ввысь ледяных осколков из озера выходила холодная и бездушная зеленая богиня Матагарри. Озеро вновь покрывалось льдом, а Матагарри шла на свидание с Бассой Жаоном. И тогда под каменными сводами горных чертогов раздавались сладострастные стоны и горестные стенания. Колдовские любовники оплакивали тот день, когда неумолимый закон обратит их обоих в недвижные камни, неспособные познать наслаждение.

Каждый поклоняется тем богам, которых заслуживает. Отчаянно вглядываясь в темноту, я надеялся узреть ту, кто поможет понять, как мне поступить и где продолжить свои поиски. Упования свои я возлагал на Иликсону, последнюю кантабрийскую богиню [43]. Когда утлые челны друидов уплывали по реке времени, Иликсона поднялась в горы и скрылась во льдах, уснула в ледниковых расселинах. А когда она просыпается и, накинув на плечи плащ из белоснежных лебединых перьев, идет, легко перебирая снежно-белыми ногами, ее всегда сопровождают белая пиренейская серна и белая выдра.

В это воскресенье Пласид Эскуб, дровосек из деревни Оо, прибыл значительно позже обычного и, словно оправдываясь, сказал, что имеет сообщить мне нечто важное. Честно говоря, его путаные объяснения не показались мне интересными, однако он не отставал, и я смирился. Постепенно предо мной стала вырисовываться весьма неприятная картина.

Дровосек побывал на рынке в Сент-Авантене, куда приходят жители из Валь-д’Астоса, из долины Уэйль, из Люшона и даже из тех домов, что стоят на берегах Пика. Старичок-кюре из Сент-Авантена читал проповедь, обличавшую некоего еретика, прибывшего из Тулузы. Еретик сей злоупотреблял доверчивостью крестьян, выдавал проделки дьявола за безобидные фокусы, а по ночам снимал с виселиц трупы казненных и, без сомнения, использовал их для своих колдовских целей. Он пытался взбунтовать чернь против консулов и, побуждаемый гнусным стремлением осквернить святыни, провел в святая святых церкви Сен-Сернен публичную девку и превратил собственный дом в обитель разврата. Сейчас он ушел в чащу леса Крабьюль держать совет с древними языческими богами. Он пытался увлечь в лес и добродетельную мадам де Мустажон, которая лично засвидетельствовала это преступное намерение и принесла присягу в присутствии церковных властей. Одновременно она опровергла клевету, направленную против почтенного сеньора де Казариля. Насмехаясь над Христовыми Страстями, еретик распинал медведей, но дерзко утверждал, что это дело рук сеньора де Казариля. Еретиком этим, разумеется, был я.

Кюре Сент-Авантена заявил, что нечестивца, чье имя он произнести не осмеливается, ждет ужасная кара. Выйдя из церкви, Пласид Эскуб немедленно поинтересовался, что это за кара. И вот что он узнал.

Недавно в округе появился некий человек, подвергавший всех пристрастному допросу с целью отыскать тех, кто по-прежнему исповедует еретические учения. Человек этот, бывший ранее инквизитором в Лорагэ, называл себя папским легатом и подчинялся только Папе, в то время как ему были обязаны подчиняться все прочие церковнослужители. Легата звали Альфонс Уррак. В пятницу, выйдя после мессы из церкви Сент-Авантен, мадам де Мустажон, порхая от одной группки прихожан к другой, сообщала всем, что папский легат оказал ей великую честь, остановившись в старинном жилище Мустажонов, и что он уже придумал наказание для нечестивого еретика. Приглушенным голосом мадам де Мустажон извещала всех, что наказание будет самым ужасным, какое только может применить Церковь, и, перейдя на зловещий шепот, произносила одно лишь слово: отлучение!

Альфонс Уррак! Инквизитор, отказавший мне в разрешении похоронить Раймона д’Альфаро. Доминиканец из Авиньонета, одержимый поиском тайных нитей, связующих настоящее с прошлым, и безуспешно пытающийся постичь причины невидимого единения душ! О, сколь ужасна возложенная им на себя миссия — ведь именно его поиски не давали ненависти умереть!

Отлучение на горе

Лето подходило к концу. Сильные ветры перелетали из одной долины в другую, листья, воздух и вода меняли свои цвета, а в напевах пастушьих рожков появились грустные нотки.

С тех пор как Пласид Эскуб предупредил меня о грозящей опасности, он уже несколько раз побывал у меня, однако всякий раз, когда я спрашивал у него, какие новости, смущенно отвечал, что больше не ходит в Сент-Авантен, а потому ничего нового сказать не может. Каждый день я ждал распоряжения предстать перед церковным судом, но предписания все не было, и я даже начал верить, что Альфонс Уррак отказался от своих планов.

Но однажды в воскресенье вечером это все же произошло. Воскресный день, без сомнения, был выбран по причине рынка в Сент-Авантене, куда стекались жители из всех окрестных долин: Уррак хотел, чтобы впечатляющие приготовления к церемонии увидели как можно больше людей.

Помню, в тот день в чаще леса я нашел полянку, заросшую кустами дикой розы; кусты цвели так буйно, что земля не только под ними, но и вокруг превратилась в ковер из лепестков. Колючие заросли словно что-то охраняли; исхитрившись, я протиснулся сквозь колючки и в самом центре, на поросшем травой пятачке с удивлением обнаружил древнюю стелу, на одной стороне которой был нарисован знак, уже виденный мною где-то; знак был начертан рукой человека, но время наполовину стерло его.

Опускаясь за перевал Пейресурд, солнце окрасило низко бегущие облака в красные цвета, предвещавшие грозу, и сгустившиеся сумерки цвета ржавчины наполнились тревогой. Я шел к себе в хижину, надеясь завтра вернуться на место утренней находки.

И тут до меня донеслись звуки литургических песнопений; впрочем, не исключено, что это был гимн отчаяния. Многочисленные голоса, исполнявшие его, располагались где-то надо мной, отчего казалось, что скорбные звуки падают с неба.

Задрав голову, я увидел нависавшую надо мной каменную глыбу, укутанную плотным одеялом из можжевельника и розмарина. Изменив направление, я пошел вдоль желоба, именуемого лесорубами дорогой деревьев, ибо с помощью этого желоба они спускают бревна в долину. Каменистая тропа огибала гору и устремлялась ввысь, теряясь в вершинах Крабьюля, где нет никого, кроме одиноких горных орлов, и ничего, кроме мертвых озер, застывших в круглых гранитных чашах.

Идя по дороге, я неожиданно увидел плывущий над дорогой огромный крест, следом за которым двигалась длинная процессия, возглавляемая торжественно выступавшими священниками в парадном облачении. Я насчитал двенадцать священников, число, необходимое для проведения торжественного обряда отлучения, практиковавшегося в давние времена против альбигойцев. Двенадцать! Как ему удалось собрать вместе столько каноников? Там были кюре из всех окрестных приходов, а также из Оо и из Люшона. По большому носу и оттопыренным ушам я узнал каноника из Сен-Бертрана. Кюре из Сент-Авантена, маленький старичок с согбенной спиной и длинными седыми волосами, ехал на муле, так как в его более чем почтенном возрасте способность передвигаться пешком уже не входила в число достоинств. Этот кюре знал меня с самого детства, я никогда не сомневался в его доброте и теперь был уверен, что, вынужденный принимать участие в церемонии наказания, он сильно печалился. Следом за ним шел священник-маг Домисьен де Барусс, которого я узнал по высокому росту. При виде его меня охватила дрожь, но, поразмыслив, я успокоился. Да, под влиянием пылких и исполненных веры слов церемония отлучения от Церкви действительно возымела бы следствие в духовном мире, но теперь канонический обряд сразу утрачивал свою силу, ибо в нем принимала участие душа, одержимая злом.

Первым, с непокрытой головой и в белой рясе доминиканца, шел Альфонс Уррак. В отличие от следовавших за ним каноников и тащившихся в хвосте крестьян и дровосеков, он шел молча, тревожно озирая расстилавшийся у его ног лес и поглядывая на закатное солнце. Он явно хотел устроить настоящий спектакль, а потому решил провести ритуал на закате, в надвигавшихся сумерках. Пошептавшись с каким-то человеком, исполнявшим при нем обязанности проводника, Уррак направил свои стопы прямо к моей хижине. К величайшему своему изумлению, я узнал в проводнике Пласида Эскуба.