Другой Урал - аль Атоми Беркем. Страница 11

Покидая место, человек оглянулся, чувствуя легкое неудобство. …Наверное, это оттого, что я оставляю за спиной неразгаданную загадку, — грустно подумал человек, — но все загадки не разгадаешь, да и зачем? Должна же оставаться в мире хоть какая-нибудь тайна, хотя бы такая маленькая и трогательная, как эта полянка с валунами и нескончаемым ветерком по кругу…

Ему нравилось думать об этом как о «маленьком сокровище, подаренном ему к отпуску Вселенной» — в глубине души человек был сентиментален, но кто не умилился бы при виде такого сказочного уголка?

Оказалось, что гнуса и комаров стало куда больше, чем на той стороне горы. Кровососов и впрямь прибавилось, и не только их — каждое встречное живое отхватывало от него свой кусок. То, что было смято и обгрызено Местом, больше не могло за себя постоять, и неожиданную прибавку получили все — комары, гнус, некоторые из растений, мимо которых проходил человек, маленькие Места, а когда человек вернулся к себе, некоторые люди вдруг стали настойчиво искать его общества. От него оставалось вполне достаточно, чтоб продолжить путь, но профессия не позволила осуществить полуосознанное желание забиться куда-нибудь в нору, никого не видеть, восстановиться. Он боролся с хандрой и ежедневно себя побеждал, зато начал плохо спать, постоянно перекладывал подушку на другой конец кровати, стал забывать даже важные вещи; начал раздражаться по каждому пустяку, так что к Новому году перессорился практически со всеми. Когда заподозрившая нехорошее жена эагнала-таки его к знакомым врачам, те никаких особенных патологий не обнаружили, однако к следующей весне на кафедре появился некролог.

Песня про зайцев

Слыхали про Иерихонскую трубу? Якобы стены какой-то древней крепости обрушились, когда она заиграла. С тех пор как прочел это, думал — чего там, художественный текст, Библия, древний памятник словесности; там и моря расступаются, и Бог врукопашную хлещется с теми, кто в него верить не хочет, и всякие прочие мракобесия. Теперь верю, без вопросов, и втихомолку считаю дураками тех, кто кидается спорить.

Просыпаюсь в машине. Стекла запотели, перегар, одежда влажная и вонючая — короче, ужоснах, как метко сказано каким-то сетевым остроумцем. Выволакиваю затекшее тело наружу — ё, холодно-то как! Зуб на зуб не попадает, трясет, как мокрую кошку, притом башка как нарыв под ногтем и страшенный сушняк. Бедное животное, — думаю, глядя в зеркало на свою опухшую рожу, — был бы щас ствол, замочил бы не задумываясь: до того тебя, скотина, жалко. Машину обхожу — твою мать. Свет не вырубил, так и спал. У машинешки глазки мутные, совсем как у хозяина, за грязной оптикой еле-еле светится, аж в красноту: бобик сдох, значит. Прикуривать искать кого-то надо, компьютер отцеплять, а это не с похмелья работенка… Я представил, как иду ловить зажигалку: ноги разъезжаются, в голове кувалдой отбивается пульс, блевануть бы — а нечем, а идти еще… А сколько, кстати?

Мысль, как отбивная, вывалянная не в сухарях, а в крупном таком песочке, потянулась через высохшие мозги, заставляя передергиваться всем организмом — а ГДЕ это я, а? Подняв слезящиеся глаза, я осмотрелся. Впервые, надо сказать; до этого меня как-то слабо волновала собственная локализация — раз в машине, значит, на дороге. Дорога автоматически означает пиво, пожрать, помыться даже, потом, правда, еще менты-менты-менты — и вот он, sweet home. С кроватью, успокаивающим бормо-таньем телевизора и женой, всегда готовой и водички поднести страдающему мужу, и бульончика сварить для скорейшего выведения метаболятов этанола. Только б доехать. Но вокруг меня шумел лес. Я стоял посреди изрядно заросшей просеки, над головой слабый ветер перебирал провисшие провода ЛЭП. Странно, незапитанная ЛЭП-то, а какая путевая — провода квадратов на пять-семь, да сами опоры тоже не копейки стоят, — машинально отметил я, намереваясь запомнить сюда дорогу. — Надо бы вернуться потом да опустить немного Чубайса, пока не под током, тут ведь не штука и не десять валяются. Мысли о работе придали мне мужества, и я, оглянувшись на машину, побрел в ту сторону, откуда вроде бы приехал.

Тропка, незаметно взбирающаяся в гору, то и дело терялась в кустах шиповника и малины. Похоже, набили ее не обходчики ЛЭП, тропка явно затачивалась не под скорейший обход маршрута, а под сбор ягод. Я понял, что надо возвращаться и шлепать в другую сторону, да и посмотреть на следы колес не мешало бы. Приехать отсюда нереально: местность вполне противотанковая, да и вероятность встретить воду на горе, мягко говоря, невелика — а пить хочется страшно, во рту вместо слюны тягучая щелочь. Однако я почему-то продолжал идти, словно лишившись воли, на каждом изгибе обещая себе, что дойду максимум вон до того куста и все, разворачиваюсь. Однако и этот куст остался позади, потом еще, и еще, и еще — через некоторое время я уже наблюдал за собой, полностью превратившись в безучастно сидящего в уголке мозга свидетеля. Главным действующим лицом я уже не был — власть над моим телом перешла ко мне же, но ко мне другому. Другого мало волновало, что губы запеклись, что на майке, пропитанной холодным похмельным потом, сидит уже с килограмм комаров, а ноги подозрительно подламываются и дрожат, — он явно знал, куда идет.

Ну, коли подписался управлять нашим телом, вот теперь сам с ним и плюхайся. Раз такой умник нашелся, — подумал я Другому, демонстративно усаживаясь сам в себе и обидчиво закидывая ногу на ногу. — Пои, корми, вези домой. Шизофрению тоже тебе лечить, дорогой мой. И на работу тоже ты ходить будешь. Выискался тут, понимаешь.

Другой не отреагировал, хотя все расслышал и прекрасно понял — это чувствовалось. Только глянул искоса, словно на истеричную школьницу, и все; однако мне было уже не до его реакций — я вдруг понял, что предназначен именно для этого. Видимо, что-то потревожив, стронув с места своими мыслями, я еще в начале обращения к Другому явственно ощутил, что сейчас пойму что-то важное; и вот, voila — в самом деле понял. Четкое такое чувство, что, мол, вот это — и есть то, для чего ты родился, учился, служил, работал, — все для этого. Это — оно, и ты попал в самое правильное место в наилучшее время, потому что оно — здесь. Еще бы понять, что же именно.

Пока я дулся на Другого, лес кончился — вернее, остался внизу. Передо мной высилась каменистая верхушка горки, из-за которой выглядывала очередная опора — ЛЭП, оказывается, обошла горку слева, а я и не заметил. Небо тоже изменилось — куда-то девалась жемчужно-серая пелена, превращавшая солнце в почти неотличимую от окружающей хмари область, только теплую и режущую глаза, когда случайно наткнешься взглядом.

Ну? И че? А, Сусанин хренов? — укоризненно подумал я Другому, но его и след простыл. Вот сука. В натуре Сусанин. Я принял управление собой и первым делом остановился, оглядываясь в поисках места, чтоб присесть и перевести дух — ноги гудели, и по опухлостям морды, облепленной раздавленными комарами, обильно текло. Пришлось поднять перед футболки и вытереть лицо; правда, суше не стало, но хоть капли не щекочут, и то хлеб. Хотя… Все-таки щекочут. То, что я принял за щекотку, усиливалось и охватывало все тело. Мне казалось, что каменистое крошево под ногами мелко зудит, словно я стою над огромным дизелем, и толща породы, поглотив звук, все же пропускает ту высокочастотную вибрацию, прямо как на тепловозе, от которой ноют зубы и вещи тихонько едут по столешнице.

Я перестал привередничать и плюхнулся на задницу прямо там, где стоял, мне захотелось схватиться за землю; мельком брошенный взгляд на соседние горы едва не лишил меня остатков самообладания — они вибрировали, словно их изнутри били огромной кувалдой. Я устойчиво сел на осыпи, уперевшись руками и раскинув ноги. Мозг, хрустя слипшимися от алкоголя шестеренками, пытался определить источник ЭТОГО и в случае, если он приближается, организовать отступление. При ближайшем рассмотрении Это оказалось чем-то вроде звука, но это был был очень странный звук — запредельно низкий, его слушаешь животом, ладонями и ступнями, уши тут бесполезны. Глядя на горы, я четко отличал неподвижные и молчащие от исходящих этим зудом, и тихие были очень далеки.