Дорога на Лос-Анжелес - Фанте Джон. Страница 26

– Великолепно! Ты был прав. Это великолепно! Вискач перекатывался в брюхе волнами, снова и

снова, пытаясь найти себе место, чтобы прилечь, и я сильно потер себя по животу, чтобы боль снаружи уравновесила жжение внутри.

– Чудесно! Превосходно! Невероятно!

В лавку вошла женщина. Краем глаза я углядел, как она подходит к сигаретной стойке. Затем развернулся и посмотрел на покупательницу. Лет тридцати, может, больше. Возраст не имел значения: она – тут, вот что важно. Ничего в ней не было поразительного. На вид очень простенькая, однако я чувствовал эту женщину. Присутствие ее перепрыгнуло через всю комнату и вырвало дыхание из моей гортани. Меня затопило электричеством. Плоть моя затрепетала от возбуждения. В горле перехватило, в голову кинулась кровь. На женщине было полинявшее фиолетовое пальто с пристегнутой меховой горжеткой. Меня она, кажется, не замечала. Взглянула разок в мою сторону и отвернулась к прилавку. На миг я увидел ее бледное лицо. Затем оно спряталось в старый мех, и больше я лица не видел.

Но одного взгляда мне хватило. Я никогда не забуду этого лица. Болезненно белое, будто полицейские фотографии преступниц. Глаза – изголодавшиеся, серые, большие и затравленные. У волос цвета не выло вообще: коричневые и черные, светлые, но все же темные – я не запомнил. Она показала на пачку сигарет, постукав монеткой о прилавок. Не сказала ни слова. Джим протянул ей пачку. Он совершенно не чувствовал эту женщину. Просто еще одна покупательница.

Я же таращился на нее по-прежнему. Я знал, что не должен так пристально смотреть. Но мне было наплевать. Я чувствовал, что стоит ей только увидеть мое лицо, и она не станет возражать. Горжетка у нее под белку, пальто – старое и разлохмаченное в подоле, доходившем только до колен. Оно плотно ее облегало, преподнося мне всю фигуру. Чулки – металлического цвета, со светлыми полосками там, где побежали стрелки. Синие туфли со сношенными каблуками и расклеившимися подошвами. Я улыбался и уверенно смотрел на нее, поскольку совсем ее не боялся. Такая женщина, как мисс Хопкинс, меня расстраивала, с такой женщиной я чувствовал себя абсурдно – но не с женщинами на картинках, к примеру, и уж точно не с такой, как эта. Улыбаться ей было так легко, так нахально просто; так весело было чувствовать себя непристойным. Мне хотелось сказать что-нибудь грязное, бросить какой-нибудь намек вроде «фью-у! я могу принять все, что ты сможешь мне предложить, сучка этакая». Но она меня не видела. Не оборачиваясь, расплатилась за сигареты, вышла из магазина и зашагала вниз по бульвару Авалон к морю.

Джим выбил чек и вернулся ко мне. Начал было что-то говорить. Ни слова не ответив, я вышел. Просто вышел и двинулся по улице вслед за женщиной. Она была уже в дюжине шагов от меня, спешила к набережной. На самом деле я не соображал, что преследую ее. Поняв же это, я остановился как вкопанный и щелкнул пальцами. О! так ты, значит, извращенец! Сексуальный извращенец! Так-так-так, Бандини, вот уж не думал, что до подобного дойдет; я очень удивлен! Я чуть помедлил, вырывая зубами и выплевывая здоровенные куски заусенцев. Но думать об этом не хотелось. Лучше думать о ней.

Она не была изящна. Походка упрямая, грубоватая, шла она с вызовом, как бы говоря: спорим, не остановите! К тому же ее шкивало из стороны в сторону, иногда она оступалась на обочину, а иногда чуть не сталкивалась со стеклянными витринами по левую руку. Но как бы она там ни шла, фигура под старым фиолетовым пальто волновалась и перекатывалась. Шаг длинный и тяжелый. Я сохранял то же расстояние, что и вначале.

Меня лихорадило: бред и невозможное счастье. Да еще этот запах моря, чистая соленая сладость воздуха, циничное холодное безразличие звезд, внезапная хохочущая интимность улиц, наглая туманность света во тьме, чахоточное сияние вспоротого месяца. Я любил это всё. Мне хотелось визжать, издавать странные звуки, новые звуки горлом. Будто голым идешь по долине, а со всех сторон – красивые девушки.

Пройдя так по улице с полквартала, я вдруг вспомнил о Джиме. Я обернулся: не вышел ли он посмотреть, почему я так внезапно удрал. Тошнотное чувство вины. Однако в дверях Джима не было. Пусто перед его яркой лавчонкой. Бульвар Авалон вообще не подавал признаков жизни. Я поднял глаза к звездам. Они казались такими голубыми, такими холодными, такими надменными, такими далекими и полными предельного презрения, такими чванными. От ярких уличных фонарей казалось, что бульвар окутывают легкие ранние сумерки.

Я миновал первый перекресток, когда она дошла до подъезда кинотеатра в следующем квартале. Она отрывалась, но я не возражал. Ты не уйдешь, о прекрасная леди, я иду за тобой по пятам, и тебе не удастся меня избежать. Но куда же ты идешь, Артуро? Ты соображаешь, что преследуешь совершенно незнакомую женщину? Такого ты никогда раньше не делал. Каковы твои мотивы? Мне стало страшно. Я вспомнил о полицейских патрулях. Женщина притягивала, меня к себе. Ах, так вот в чем дело – я ее пленник. Мне было стыдно, но я чувствовал, что ничего плохого не делаю. В конце концов, я вышел немножечко пройтись по ночному воздуху; прогуливаюсь перед сном, знаете ли, офицер. А живу я вон там, офицер. Уже больше года, офицер. Мой дядя Фрэнк. Вы его знаете, офицер? Фрэнка Скарпи? Ну разумеется, офицер! Все знают моего дядю Фрэнка. Прекрасный человек. Он вам и подтвердит, что я его племянник. Нет нужды меня задерживать в данных обстоятельствах.

Я шел, а перевязанный палец шлепал меня по ляжке. Я бросил взгляд вниз: вот он, этот ужасный белый бинт, хлопает по мне с каждым шагом, движется вместе с рукой, большой белый уродливый комок, такой белый и сияющий, будто каждому фонарю на улице про него все известно: зачем он здесь и почему. Мне он опротивел. Подумать только! Прокусил себе большой палец до крови! Можете себе представить, чтобы так поступил человек в здравом уме? Говорю вам, он потерял рассудок, сэр. Он уже делал раньше странные вещи, сэр. Я вам рассказывал, как он крабов убивал? Я думаю, этот парень спятил, сэр. Я бы предложил его задержать и проверить ему голову. Тут я сорвал бинт, швырнул в канаву и вообще отказался о нем думать.

Женщина уходила в отрыв. Теперь она удалилась на целых полквартала. Я же быстрее идти не мог. Плелся медленно, убеждал себя немного поспешить, но притормаживала мысль о полицейском патруле. В порту полиция – из центрального участка Лос-Анджелеса; очень крутые они фараоны, на очень крутом маршруте – сначала арестуют человека, а потом скажут за что, к тому же возникают из ниоткуда, но пешком – никогда, только на бесшумных быстрых «Бьюиках».

– Артуро, – сказал я себе, – ты определенно шагаешь к неприятностям. Тебя арестуют как дегенерата!

Как дегенерата? Какая чепуха! Я что, не могу выйти прогуляться, если хочется? Вон та женщина впереди? Я совершенно ничего о ней не знаю. Мы в свободной стране, Богом клянусь. Что я могу сделать, если она движется со мной в одном направлении? Если ей это не нравится, пускай перейдет на другую сторону, офицер. Как бы там ни было, это – моя любимая улица, офицер. Фрэнк Скарпи – мой дядя, офицер. Он подтвердит, что я всегда гуляю по этой улице перед тем, как отойти ко сну. В конце концов, это свободная страна, офицер.

На следующем углу женщина остановилась чиркнуть спичкой о стену банка. Потом прикурила. Дымок повис в мертвом воздухе кривыми воздушными шариками. Я привстал на цыпочки и заторопился вперед. Добежав до неподвижных клубов, я весь подобрался и втянул их в себя. Дым от ее сигареты! Ага.

Я знал, куда упала спичка. Еще несколько шагов, и я поднял ее с земли. Вот она лежит у меня на ладони. Необыкновеннейшая спичка. Никакого ощутимого различия с прочими, однако спичка необыкновенная. Наполовину сгорела, эта сосновая спичка со сладостным ароматом, прекрасная, точно самородок редкого золота. Я ее поцеловал.

– Спичка, – произнес я. – Я люблю тебя. Тебя зовут Генриетта. Я люблю тебя душой и телом.

Я положил ее в рот и начал жевать. Уголь на вкус был как деликатес, горько-сладкая сосновая древесина, хрупкая и сочная. Вкусно, восхитительно вкусно. Та самая спичка, которую она держала в пальцах. Генриетта. Прекраснейшая спичка, какую мне только доводилось жевать, мадам. Позвольте мне вас поздравить.