Подожди до весны, Бандини - Фанте Джон. Страница 24

Смотри! Видишь, как я иду. Я дышу. Я жив. Я иду к Богу. Душа моя черна. Господь очистит мою душу. Он добр ко мне. Ноги мои касаются земли, раз-два, раз-два. Вызову отца Эндрю. Все ему расскажу.

Он нажал кнопку звонка в стене Исповедальни. Через пять минут из боковой двери церкви вынырнул отец Эндрю. Высокий лысоватый священник удивленно вскинул брови, увидев одну-единственную живую душу в пустой церкви, украшенной к Рождеству, – и та душа всего лишь мальчик с зажмуренными глазами, челюсти плотно стиснуты, губы шевелятся в молитве. Священник улыбнулся, извлек изо рта зубочистку, перекрестился и пошел к Исповедальне. Артуро открыл глаза и увидел, как тот подходит, словно существо прекрасной черноты, его присутствие успокаивало, из его черной сутаны струилось тепло.

– Ну, что на этот раз, Артуро? – спросил отец Эндрю шепотом, и это было приятно. Он положил ладонь мальчику на плечо. Будто сам Господь Бог коснулся. Под этим касанием вся агония испарилась. Смутный первородный покой зашевелился где-то в глубине, в десяти тысячах миль внутри.

– Я должен исповедаться, отец.

– Конечно, Артуро.

Отец Эндрю оправил пояс и ступил в Исповедальню. Артуро последовал за ним, встал на колени в будке кающегося, отделенной от священника деревянным экраном. Отбарабанив положенный ритуал, он начал:

– Вчера, отец Эндрю, я рылся в мамином чемодане и нашел медальон на золотой цепочке, и я его подрезал, отец. Я положил его в карман, а он был не мой, он был мамин, ей подарил папа, он, наверное, кучу денег стоит, но я его все равно спер, а сегодня подарил девчонке из нашей школы. Я ворованное подарил на Рождество.

– Говоришь, он дорогой был? – переспросил священник.

– Похоже на то, – ответил Артуро.

– А насколько дорогой, Артуро?

– Сильно дорогой на вид, отец. Мне ужасно жалко, отец. Я больше никогда красть не буду, сколько буду жить на свете.

– Я тебе вот что скажу, Артуро, – произнес священник. – Я отпущу тебе этот грех, если ты дашь слово пойти к своей матери и признаться, что украл медальон. Расскажи ей так же, как рассказал мне. Если она им дорожит и захочет его вернуть, то ты должен мне пообещать, что возьмешь его у этой девочки и вернешь матери. Если же ты этого сделать не можешь, то должен дать мне слово, что купишь своей маме другой. Ну что, справедливо, Артуро? Мне кажется, Господь согласится, что с тобой обошлись по-честному.

– Я верну его. Я постараюсь.

Он склонил голову, пока священник бормотал на латыни отпущение грехов. Вот и все. Проще некуда. Он вышел из Исповедальни и опустился на колени в церкви, прижав руки к сердцу. Оно умиротворенно билось. Он спасен. Мир, в конце концов, – роскошное место. Он простоял на коленях долго, купаясь в сладости этого побега. Они кореша с Богом, Бог – классный парень. Но рисковать не стоило. Два часа, пока не пробило восемь, он читал все молитвы, что знал. Все выходило просто отлично. То, что посоветовал святой отец, – верняк. Сегодня вечером после банкета он расскажет маме правду: он украл медальон и подарил его Розе. Сначала мать, конечно, возмутится. Но это ненадолго. Он знал свою маму, знал, как от нее добиваться чего хочется.

Он пересек школьный двор и поднялся в зал. И первой, кого он в зале увидел, была Роза. Он подошла прямо к нему.

– Я хочу с тобой поговорить, – сказала она.

– Конечно, Роза.

Он спустился за нею следом, опасаясь, что может произойти нечто ужасное. В самом низу лестницы она подождала, пока он откроет перед нею дверь: рот крепко сжат, верблюжье пальтишко плотно запахнуто.

– Жуть как есть хочу, – вымолвил он.

– Вот как? – Ее голос звучал надменно, холодно.

Они остановились на парадной лестнице возле двери, на краю бетонного крыльца. Она протянула руку.

– Вот, – сказала она. – Я не хочу этого. То был его медальон.

– Я не могу принять краденого, – продолжала она. – Моя мама говорит, что ты, наверное, это украл.

– Нет! – соврал он. – Я не крал!

– Забери, – сказала она. – Я его не хочу.

Он положил медальон в карман. Без единого слова она повернулась к двери.

– Но Роза!

Взявшись за ручку, она повернула к нему голову и мило улыбнулась:

– Ты не должен красть, Артуро.

– Я не крал! – Он прыгнул к ней, вытащил ее из дверного проема и толкнул. Она попятилась к краю крыльца и оступилась в снег, покачнувшись и взмахнув руками, тщетно пытаясь удержать равновесие. Очутившись в снегу, она громко вскрикнула, широко открыв рот.

– Я не вор, – произнес он, глядя на нее сверху вниз.

Потом спрыгнул с крыльца на тротуар и зашагал прочь, быстро, насколько хватало сил. На углу он какой-то миг еще разглядывал медальон, а затем размахнулся и запустил им прямо через крышу двухэтажного здания, выходившего на дорогу. И зашагал дальше. Ну его к черту, этот Банкет Алтарных Служек. Он все равно уже есть не хочет.

7

Канун Рождества. Свево Бандини возвращался домой, на ногах новые ботинки, в скулах решимость и вызов, в сердце – вина. Отличные ботинки, Бандини; где взял? Не твое дело. В кармане у него были деньги. Их сжимал его кулак. Откуда деньги взялись, Бандини? В покер выиграл. Десять дней в покер играл.

Да уж!

Но это он ей скажет, а если жена не поверит, что с того? Его черные ботинки плющили снег, острые новые каблуки просто рубили его.

Они его ждали: как-то поняли, что он придет. Даже сам дом это чувствовал. Все было в порядке. Мария у окна перебирала четки, быстро шепча молитвы, как будто не хватит времени: еще несколько, пока он не вошел в дом.

Веселого Рождества. Мальчишки развернули подарки. Каждому по одному. Пижамы от Бабушки Тосканы. Они расселись вокруг, надев эти пижамы, – ждут. Чего? Хорошо, что такая тишина повисла: что-то должно произойти. Пижамы – сине-зеленые. Мальчишки их понадевали, потому что больше ничего не оставалось. Но что-то должно случиться. В тишине ожидания чудесно было думать, что Папа возвращается домой, и не говорить об этом.

Федерико надо было все испортить:

– Спорим, Папа сегодня вечером домой придет?

Чары рассыпались. Эта потаенная мысль принадлежала каждому поодиночке. Молчание. Федерико пожалел, что раскрыл рот, и задумался, почему никто не ответил.

Шаги на крыльце. Все мужчины и женщины земли могли подняться на это крыльцо, но ничьи шаги не звучали бы так. Братья посмотрели на Марию. Та затаила дыхание, торопясь закончить еще одну молитву. Дверь отворилась, и он вошел в дом. Тщательно закрыл за собой дверь, словно всю свою жизнь провел за изучением точной науки закрывания дверей.

– Здрасьте.

Не мальчуган, попавшийся на краже мраморных шариков, не дворняга, которую лупят за то, что погрызла башмак. Свево Бандини, пожалте вам, взрослый мужчина с женой и тремя сыновьями.

– Где Мамма? – спросил он, глядя прямо на нее, будто пьянчуга, которому хочется доказать, что и он может задавать серьезные вопросы. Увидел ее в противоположном углу гостиной, там, где и ожидал, поскольку еще на улице испугался ее силуэта в окне.

– Ах, вот она где.

«Ненавижу тебя, – думала она. – Собственными пальцами так и выдрала бы тебе зенки, чтоб ты ослеп. Тварь, так больно мне сделал, не успокоюсь, пока не отомщу».

Папа в новых ботинках. Они поскрипывали при каждом шаге, будто в них возились крохотные мышки. Он прошел через всю комнату в ванную. Странный звук – старый добрый Папа снова дома.

«Чтоб ты сдох. Никогда больше и пальцем до меня не дотронешься. Ненавижу тебя, Господи, что ты со мною сделал, муж мой, как я тебя ненавижу».

Он вышел из ванной и остановился посреди комнаты, повернувшись к жене спиной. Из кармана вытащил деньги. И сказал сыновьям:

– А не сходить ли нам в центр, пока магазины не закрылись, вы, и я, и Мамма, все вместе, и не купить ли нам всем себе подарки на Рождество?

– Хочу велосипед! – Это Федерико.

– Конечно. Будет тебе велосипед!

Артуро не знал, чего ему хочется, Август – тоже. То зло, что он причинил, извивалось в Бандини, но он улыбнулся и сказал: каждому что-нибудь найдется. Большое Рождество. Самое большое в жизни.