Если очень долго падать, можно выбраться наверх - Фаринья Ричард. Страница 22

— Босиком, видите ли, если вам понятно мое намерение, — продолжал толстяк, фиксируя взгляд на поляризованной пыли, зависшей в лучах света. — И эта негритянка в Норт-Биче, она еще все время носила белые шелковые чулки на ногах, которые, ха-ха, были черны, в некотором роде, и необычайно длинны. Почти шести футов ростом, нам сообщили, поскольку такова коммуникация, плюс мое знакомство с экстраординарным количеством людей, коих очень, очень много, и с большинством я встречаюсь после моих чтений. Хотя я всегда стараюсь проводить их в женских школах, этого не всегда легко добиться, и часто приходится брать то, что дают, разве не так? В зависимости от системы приоритетов, разновидности привычек, культивируемых человеком, определенного элемента дерзости, к которому, например, вы, Паппадопулис, очевидно, не стремитесь даже в вопросах вкуса, ха-ха, взять, к примеру, эту крошку в шелковых чулках, в туфлях на слишком высоком каблуке, даже если бы юбка ее не была, не была…

— Кожаной, — подсказал Хип: пальцами он словно выуживал из воздуха знаки препинания.

— Или данной разновидности замши, — добавил Моджо; значение этого слова вдруг заставило его умолкнуть, направило мысли в другую сторону, и он вдруг вспомнил о сигарке, стряхнул пепел на индейский ковер и затянулся, громко причмокнув.

Гноссос не сводил с него глаз.

— Еще один пример в этом смысле — ваш добрый друг Хеффаламп, если даже не трогать его чрезмерно замысловатое имя и кровь мулата. Эта девушка на столе в Дюке, эта заводила болельщиков, душа компании, кто бы она ни была, — и в сапогах.

— Он квартерон, — поправил Хип, цапая воздух.

— Несомненно. И еще — кто это был, Хип, на Cote d'Azur [11], у Пабло, он еще знал тут Гноссоса и всю его компанию?

— У Пабло? — подозрительно переспросил Гноссос.

— Ну да, у Пикассо.

— Будда? — Хип, неуверенно.

— Нет, нет, кто-то другой. На самом деле, не имеет значения.

Гноссос смотрел то на одного, то на другого, ладони вспотели, молоток забыт. Хип старательно кивал, левое веко периодически падало, волосы едва начали отрастать — серая тень колючего пуха. Моджо сказал:

— Свари нам кофе, Хип, — нет, нет, не нужно, мистер Паппадопулис, вам ни к чему беспокоиться, все в порядке, все замечательно, Хип варит прекрасный кофе, приятно выпить чашечку в постели, да и давненько вам не приходилось, пожалуй, с самого Лас-Вегаса, эта ха-ха босая длинноногая девушка, если я не ошибаюсь.

Наутро после атомной бомбы муза из Рэдклиффа варила ему в мотеле кофе.

— Вы уверены, что не хотите сигарку, «Робби Бернз», простите, в магазине кампуса других не нашлось. Вообще-то предпочитаю «Между делом», Аквавитус рекомендовал. Вам дрянь не нужна?

Ох-хо.

Вот оно. В пол-одиннадцатого утра. Тоже в портфеле? Пресвятая телка, посмотри, какой толстый. Неужели…

— Трава, — сказал Моджо. — Мексиканская темная. Очищенная, прекрасного качества, смею вас заверить. Конечности немеют. Некоторый процент гашиша, пропорция примерно два к семи, обратите внимание. Гашиш танжерский. Того же сорта, что добавляют в шоколадные батончики.

Гноссос осторожно развернул бумагу и взглянул на довольную физиономию Моджо: сморщенные губы нежно обжимают сигарку. Сперва принюхался, затем, опустив глаза, принялся изучать.

Определенно интересная дрянь.

— Моя собственная смесь, — сказал Освальд Моджо. — Мне ее готовит в Нэшвилле один знакомый музыкант — малый, который бренчал на электро-уде, зовет ее «Смесь 69», очень популярная штучка в определенных кругах, если вы понимаете, о чем я.

— Красота, а не кухня, дядя, — крикнул Хип, — хлам и виноградные листья. А где же кофе?

Соврать.

— Мы его не пьем. Кофеин вреден для головы.

— Уууунмпфхф. — Фицгор шевельнулся: видимо, слово «кофе», сцедилось в его подсознание.

— Считайте, что это подарок, — сказал Моджо.

— Тут же почти две унции.

— Ага, дядя, — сказал Хип, прошаркав обратно по ковру. — Просто красота.

— Скокщасвремь? — спросил Фицгор, разлепляя опухшие веки с рыжими ресницами. — Мненадакодинцати.

— Расслабься, — сказал Хип.

— Опоздаешь, — сказал Гноссос. — Подъем, подъем, в школу пора.

— Уууунмпфхф. Кто это? Скокщасвремь?

— Пожалуй… — Моджо накрутил на запястье пастуший кнут, защелкнул портфель, разогнулся и резко дернул большим пальцем, что означало: Гноссос должен проводить их до двери, — и тот почти физически почувствовал, как сила этого жеста заставляет его подчиниться. — Пожалуй, мы встретимся позже. Вы же будете завтра на вечеринке, само собой?

— На вечеринке? — прошептал Гноссос. Пальцы Хипа вдруг перестали цапать воздух, и один подтянулся к губам: тссс. Все трое теперь топтались у свисавшего с потолка абажура из рисовой бумаги и глядели друг на друга сквозь белый провод. Рюкзак не продается.

— Я снял верхний этаж в Дриаде, такая весьма изящная деревушка неподалеку, вы конечно, знаете эту ферму — рядом располагается «С— ха-ха -Неженка». — Моджо подался вперед с интимным доверием в свинячих глазках.

— Я стараюсь держать такие пространства во многих университетских городках, для маленьких междусобойчиков. Пространство, в конечном итоге, — весьма значимая концепция, весьма высоко — если можно так выразиться — эстетичная.

— Пространство — это красота, дядя, — прошептал Хип, пальцы снова зацапали воздух, но уже слабее. С такого близкого расстояния Гноссос вдруг рассмотрел, что глаз Хипа под падучим веком сделан из стекла и неизменно глядит сквозь голову собеседника.

— А на этом чердаке масса пространства, Паппадопулис, но вы должны ясно понимать мою позицию, когда я говорю, что это мое первое, как бы сказать, суарэ в Афине, и нельзя рассчитывать, что я соберу там всех людей, которых бы мне хотелось видеть. Хотя, разумеется, я предоставлю закуску и определенное количество моей «Смеси — ха-ха — 69», если вы понимаете, о чем я. Гммм.

— Он понимает, дядя, — сказал Хип.

— СколькщасВРЕМЬ, кто-нить скажет? — заорал из-за занавески Фицгор, но на него не обратили внимания.

— Я никого не знаю, — сказал Гноссос.

Пришельцы одновременно уставились на него.

— Простите, не понял? — Моджо.

— Если вам нужна женщина, найдите сутенера.

Хип снова прекратил цапанье.

— Сутенера? — после секундного замешательства переспросил Моджо, так, словно никогда не подозревал о существовании этого слова, а если и подозревал, то был уверен, что смысл лежит вне досягаемости его жизненного опыта. — Сутенера? О, нет. Нет-нет, нененене, мистер Паппадопулис, вы ни в коем случае не должны понимать меня превратно; ни в коем случае не истолковывать мои цели неверно. Вот уж действительно — сутенера.

— Женщину можно и так найти, дядя, — сказал Хип, и стеклянный глаз его вдруг отвердел, как лунный камень во лбу идола.

— Тема, милый мальчик, как бы это сказать, открыта публике. А вот вариация, видите ли, добавление данных, так сказать, декораций, которую мы с друзьями…

— С друзьями?

— Да. Да, конечно. Неужели я забыл упомянуть своих попутчиков? На улице. Ждут в микроавтобусе.

— Менестрели, дядя, — объяснил Хип, поигрывая струной бамбуковых штор. — Поэты. Просто красота.

Гноссос подошел к окну и выглянул наружу. У поребрика стоял «фольксваген», набитый зомби. Через запотевшие стекла виднелось шевеление тел. Бардак, не иначе, пусть лучше побыстрее сваливают.

— Слушай, старик, — сказал он наконец, направив указательные пальцы в сторону их носов. — Я очень крут, сечешь? Таких крутых ты в жизни не видал. Я эмир Фейсаль в Константинополе 1916 года, врубаешься, как я крут? Ни один мудак на всех этих горках, — жест включил в себя как Кавернвилльский комплекс, так и весь университет, — не рискнет на меня наехать, такой я крутой. Ясно?

— Хоспдибожмой, — прокричал Фицгор, все еще в полусне, — ну хоть каконибудидиот скажет мне скокщасвремя?

— Вы его видели? — спросил Гноссос, наклоняясь над черной фанерой стола и щипком сдвигая в сторону провод, чтобы дотянуться как можно ближе до подергивающегося лица Моджо. — Посмотрите на этого рыжего невинного засранца, который вот-вот проснется. — И притворным шепотом. — Это племянник Дж. Эдгара Гувера.