Если очень долго падать, можно выбраться наверх - Фаринья Ричард. Страница 36

На секунду наступила тишина. Но из-под еще не поврежденной ледяной корки отчетливо доносилось журчание новых вод. В некоторых местах Гноссос ясно видел изнанку полупрозрачной хрупкой простыни готового вскрыться льда: кипящие пузыри сбиваются в пену, ищут путь наружу, собираются с силами. Он перелез через ограду, остановился, балансируя, на тонком каменном карнизе во всю длину моста, затем перегнулся и нащупал подходящие выступы — сперва для одной руки, потом для другой. Резко переместил туловище и повис: теперь он качался в тридцати футах над озером, как маятник. Так, тихонько посмеиваясь, он продвигался вперед, пока не решил, что снег и лед под ним достаточно крепки. О, милая Смерть, как же я люблю дразнить твою косу, — и он прыгнул вниз, запросто, ноги разведены, руки подняты вверх, указательный палец придерживает бейсбольную кепку, рюкзак развевается за спиной.

Он летел.

Подошвы ударились о твердое, он погрузился в сугроб и теперь тонул в нем, тормозя разведенными локтями, — остановился, только когда снег достал до носа. Ноги он так и не замочил. Вверх, вверх, старина Винни-Пух, у мишки теплое тело. Он вывернулся из сугроба, растянулся по снегу и вскарабкался на крепкий наст. Встал на колени, потом в полный рост, сделал несколько шагов, подпрыгнул и наконец побежал по бугристой ломкой поверхности, перескакивая с блока на блок, маховым шагом, в четком ритме, примеряя шаги так, чтобы, промахнувшись мимо точки опоры, всегда попасть на следующую. Дран, друн, друн.

На дальнем берегу цивилизации к остановке «Ручей Гарпий» подъезжал автобус. Гноссос помахал ему кепкой, рванул на пятьдесят ярдов и в последнюю секунду втиснулся в дверь, холодные бусины пота стекали прямо в глаза. Он протянул водителю серебряный доллар, и получил в ответ грозный взгляд с требованием мелочи. Бедняга, никакого нюха на весенний ветер.

— Весна, — шепотом пояснил он, глупо улыбаясь.

— А? — нервно переспросил водитель.

— Ворона-кума, — так же шепотом ответил Гноссос, прищелкнув пальцами левой руки, словно вороньим клювом.

— А-а, — с натугой проговорил водитель, резко разжал кулак, и обведя глазами зеркала, протянул четвертаки для кассы. Гноссос ответил:

— Свихнулась с ума.

— Старуха-зима. — Водитель переключил передачи и взялся за руль.

Задурив таким образом шоферу голову, Гноссос сунул добычу в карман, двинулся вглубь автобуса — за проезд он платить не стал, но водитель не заметил, — и едва не столкнулся по пути со стайкой студенток. Те разлетелись, как перепелки, Гноссос хмыкнул, вытер ладони о бейсбольную кепку, перевернув ее заодно задом наперед; Йоги Берра опускает раму автобусного окна.

— Свежий воздух, — объяснил он женщине с бледно-синеватым лицом. Неожиданным порывом ветра у нее чуть не сдуло с головы шляпку. — Весна, — сделал он еще одну попытку. — Смотрите.

Но она не понимала.

Добравшись до городского центра, он купил в «Крезге» бутылку ароматической пены «Ревлон» для ванн, два гигантских куска лавандового мыла «Ярдли», черепаховый гребень и длинную мочалку для случайных прыщиков на спине. Он перебрал четыре магазина, прежде чем нашел подходящую соль и масло для ванны — да и то лишь после того, как загнал в угол и окончательно сбил с толку молоденькую продавщицу. Она была причесана, как Джин Харлоу, и совсем терялась среди картонок с рекламой лака для ногтей, зубного порошка, жевательной резинки и сеточек для волос. Фиалка у замшелого валуна.

— Ванное масло, — повторял он, натягивая бейсбольную кепку на самые брови, заигрывая, облокачиваясь на прилавок, уставленный «Тамсом» и другими средствами от последствий нарушения кислотного обмена. — Масло, для ванны, сечешь? — Платиновые волосы мерцали в сиянии фармацевтических огней, губы цвета ионизированного мускатного винограда блестели.

— Я вас хорошо слышу, можете не повторять, только чего вы хотите, типа «Нивеа» для сухой кожи, или для чего оно ей вообще надо?

— Кому это ей, детка?

— Ну, маме, или кому вы это берете.

Гноссос осознал, в чем проблема, на секунду задумался, затем пальцем подманил продавщицу поближе. Девушка оглянулась и с недовольным видом наклонилась над прилавком: бугорок выпирает над губой, она закатила туда язык.

— Я для себя, — тихо сказал Гноссос.

Язычок вернулся на место.

— Вы чего, шутите?

— Хочу нравиться, вот зачем.

— Чего? Хи-хи. — Девушка оглянулась за подмогой.

— Буду бархатный на ощупь, гладкий, ага; гладкий, сечешь?

— Но послушайте. Хи-хи.

— Это такой античный обычай, бальзам для воинов, чтобы приятно было пощупать, правильно?

— Да бросьте вы.

— У тебя есть?

— Хи-хи. Что?

— Масло для ванны, черт.

— Которое надо лить прямо в воду?

— Умница, все понимаешь.

— Я спрошу у заведующего.

Девушка удалилась, глухая к зову судьбы, и заговорила о чем-то с костлявым очкастым созданием у автомата с содовой. Через год на переднем сиденье древнего «форда» она будет раздвигать ноги для бухого наездника с насосом. Пялиться в одном нижнем белье на «Дымящееся ружье» — повсюду банки из-под «Черной этикетки», в вонючей колыбели орет косоглазый ребенок. Эх. Иммунитет дарован не всем. Будь же христианином, помоги ей.

Она вернулась с небольшой коробочкой и протянула ему бутылку густого темно-коричневого масла для ванны — «Шикарный Чарлз».

— Две, — сказал он, доставая серебряный доллар. — Не надо заворачивать, у меня вот что есть. — Показывая на рюкзак, забирая бутылки. Затем протянул одну обратно.

— Что вы делаете? Вы же уже заплатили.

— Ага. Это тебе.

— Чего?

— Чтоб ты была гладкой. И нравилась.

— Да бросьте вы. Хи-хи.

— Ты одно из созданий, детка, избранных Богом, слушайся меня. Знаешь, кто я такой?

— Да ну вас.

— Я Святой Дух. Может, когда загляну, кто знает, покатаю тебя на «мазерати». «Мазерати», сечешь?

— Чего вы все шутите? — Заворачивая язычок под губу, накручивая на палец прядь мерцающих волос — и вдруг подмигнула. Эх, ля, труль-ля-ля.

К тому времени, как он, открыв плечом дверь, ввалился к себе в квартиру, рюкзак раздуло от парфюмерии и продуктов. Виноградные листья, нешелушеный темный рис, маринованные оливы, мясной фарш, оплодотворенные яйца, лимоны, эстрагон, лавровый лист, чеснок, сладкий лук, окра, рецина, бутылочки с апельсиновым экстрактом и новая пластинка. Хеффаламп, Дрю Янгблад и Хуан Карлос Розенблюм болтались по хате, тянули из вощеных стаканчиков «Снежинку» и вполуха слушали Брубека.

— Гааа, — с трудом выдохнул Гноссос, — «Снежиночки».

— Сегодня открылись. — Янгблад помог ему стащить с плеча рюкзак. Одна луковица успела выкатиться на пол. Розенблюм, посасывая сквозь соломинку клубничную пену, добавил:

— Очшень вкусно. В Маракайбо такой нет.

Гноссос подобрал луковицу и ткнул пальцем в проигрыватель.

— Выкиньте этот брубуховский мусор, пацаны, я принес новую пластинку. И что у вас тут за утренник? — Он протянул диск Хеффу, который, повертев его в руках и прочитав надписи, насадил на ось проигрывателя.

— Что еще за Моуз Эллисон?

— Сейчас узнаешь. — Гноссос зачерпнул пальцем клубничной пены из розенблюмовского стакана.

— Никогда не слыхал.

— Не так громко, старик.

— И что за дурацкое имя, Папс? Моуз — дядятомство какое-то.

— Он белый, детка, ты промахнулся. И поставь первую сторону, вещь называется «Новая Земля». Хефф хмыкнул, а Гноссос потащился в кухню распаковывать рюкзак. Но выкладывая яйца, вспомнил, что забыл информировать собравшихся об откровении сегодняшнего дня. Он втянул свой измученный запором живот, вздохнул и вернулся в комнату, где все внимательно изучали обложку «Деревенской сюиты».

— Гхм, — провозгласил Гноссос. Он стоял абсолютно спокойно, держась рукой за голову и дожидаясь тишины. Все отставили свои «Снежинки» и посмотрели на него.

— Я решил сказать вам пару слов, дети мои, прежде чем легенда исказит факты. Песня горлицы в чистом небе? Эй, динь-динь-дон, ага? Так вот, боги благословили эту весну. Дочери Ночи изгнаны — пфу и нету. Дело в том, что Паппадопулис, — он понизил голос и жестом Тосканини воздел указующий перст, — влюбился. — Он повторил это снова, дабы отмести саму возможность ошибки.