История ислама с основания до новейших времён. Т. 2 - Мюллер Август. Страница 10

На первых порах Язид возмущен был скорее отсутствием мужества, так постыдно выказанным его приверженцами, чем самим фактом бунта Медины. Как и всегда, попробовал он сперва отнестись к непокорным снисходительно. Прежний посол к Ибн Зубейру, Ну’ман Ибн Бешир, был единственным ансаром, державшимся Омейядов; поэтому он казался самым подходящим для убеждения своих земляков в безнадежности задуманного ими открытого сопротивления силам всей Сирии. Однако, как ни старался Ну’ман, ему не удалось умиротворить расходившихся мединцев. Вся накипавшая десятки лет злоба старинных сподвижников Мухаммеда против партии мекканских аристократов как-то сразу вылилась наружу. Поседевшие воины Бедра и сомолитвенники самого пророка не страшились смерти на поле битвы, напутствовавшей их ко вратам рая, и мирское преобладание нисколько их не путало; они давно привыкли, ведомые в бой посланником Божиим, все это презирать. Таким образом, правительству не оставалось ничего более, как усмирить оружием слишком долго продолжающееся в ущерб авторитету династии неповиновение обитателей священных местностей. А между тем никак нельзя было скрыть, что такое усмирение равнялось пощечине всем тем, кто стремился глядеть на дела веры более или менее серьезно; следовало поэтому по крайней мере покончить с бунтом как можно скорей и энергичней. Удвоенного жалованья оказалось достаточно для набора 12 тыс. добровольцев, которые были двинуты к концу 63 (683) к пределам Аравии, а выбор предводителя ручался за беспощадность действий. Муслим Ибн Укба, из племени Мурра, был воодушевлен тою же самой ненавистью к исламу, в особенности же к староверующим, которая понудила Шамира стать губителем Хусейна. Желанные надежды, издавна тщетно питаемые, проучить этих смертельных врагов всего языческого вдохнули на некоторое время силы в этого старца болезненного, но считавшегося еще со времен Му’авии надежным полководцем. На случай, если бы он не дожил до конца похода, дан был ему помощником Хусайн Ибн Нумейр, тоже один из старых военачальников Му’авии. Был он по сие время правой рукой Убейдуллы в Ку-фе, равно ни в грош не ставивший ни мечети пророка, ни даже Ка’бы. Когда войско к концу года подошло к Вади’ль-Куре, местности, отстоявшей на пять миль к северу от Медины, Муслим встретил тут же прогнанных Омейядов. Они обязались клятвой, ради спасения жизни, в случае если подойдет к городу войско, никоим образом не помогать ему даже советом. Муслим не мог, разумеется, взять в толк, каким образом можно придавать такому вздору серьезное значение, и стал грозить этим глубоко презираемым им трусам, что прикажет снести всем головы, все равно как совершенно посторонним, если они не согласятся ему сообщить все подробности о положении города и жителей. Мерван Ибн Аль-Хакам тотчас же извернулся: он вскоре вспомнил, что сын его Абд-аль-Мелик лично не присягал, и послал его к свирепому военачальнику. Все, что нужно было, обстоятельно объяснил Муслиму этот расторопный, уже почти достигший зрелых лет юноша, и полководец так искусно стал маневрировать по указаниям Абд-аль-Мелика, что вскоре расположился со всем войском на удобной позиции на восток от Медины в Харре [25]. В каком бы положении ни стали мединцы, здесь светило бы им солнце постоянно прямо в лицо. По прошествии трех дней отсрочки, дарованной по повелению Язида набожным ревнителям для обдумывания, Муслим немедленно распорядился о наступлении (26 Зу’ль Хиджжы 63 – 26 августа 683). Началась страшно упорная сеча. Беглецы и союзники пророка бились с фанатическим воодушевлением давних времен, когда в присутствии самого Мухаммеда они рассеивали полчища неверных, а после его смерти преследовали язычников по всей Аравии. Но язычники новейшей формации, эти поддельные сирийские мусульмане, успели перенять тайны дисциплины истых правоверных на полях битв при Абу Бекре и Омаре, а в войнах с византийцами досконально изучили военное искусство: вот почему на сторону более сильного должна была склониться победа. Она была началом неслыханного даже в войнах с неверующими разорения города. Жителей, не успевших пасть во время боя, приканчивали, калечили, имущество грабили и уничтожали. Три дня неистовствовали сирийцы со всей жестокостью полуцивилизованной солдатчины. А когда наконец наступило пресыщение ярости опустошения, когда успели осквернить с животной свирепостью даже святыню мечети Мухаммеда, то даже и этим не насытилась дышащая мстительностью кровожадность Муслима. Отыскивались снова и снова один за другим набожные и высокозаслуженные люди в деле веры, и их умерщвляли, осыпая градом едких насмешек. Казалось, с приближением собственной кончины, ежедневно угрожавшей полководцу быстрым развитием болезни, все росла в его душе страсть к убийствам. Насытился и он наконец пролитой кровью: искупительной жертвой пали 2400 союзников и 2300 курейшитов – краса религии, хранители чистого учения ислама. Быть может, столько же успело бежать по окончании сражения. Остальные принуждены были принести присягу Язиду как рабы. Их личностями, семьей и достоянием халиф мог распорядиться по своему усмотрению. Судьба их поистине стала плачевной: все время, пока Омейяды владели Мединой, остатки старинного населения подвергались жесточайшим мучениям и угнетению и им ничего не оставалось впоследствии, как только искать спасения в бегстве. Подобно бежавшим с поля сражения в Харре, и они тоже направились в Африку. Там приняли они участие в войнах с берберами, а позднее служили в мусульманских войсках против вестготов и завоевали себе наконец новую родину в Испании.

Страшная расправа, которой подверглась Медина, была как бы отместкой языческого арабизма за кровавое усмирение арабского восстания после смерти Мухаммеда. Чем позднее наступило мщение, тем полнее оно совершилось. Местопребывание старинных сподвижников пророка, духовное средоточие ислама, Медина – перестала существовать. Однако семена, пересаженные в прежние годы в Ирак, начинали уже всходить; вскоре должно было обнаружиться, что, хотя бесцельной ненависти язычески настроенных людей и удалось осквернить мечеть пророка, но перед могучим воздействием проявленной в ней божественной силы они же должны были впоследствии бессильно опустить руки. Однако прежде, чем дело веры могло снова воспарить в Куфе и Басре, необходимо было, чтобы над всем обширным царством халифа пронеслась долго не умолкавшая гроза, яростные порывы которой, казалось, возвещали истребление всего существующего.

Смерть халифа Язида, едва наружно сдерживавшего подавленные силы озлобленных друг против друга партий, сразу их высвободила. Еще в полном цвете лет [26] скончался повелитель 14 или 15 Раби I 64 (10, 11 ноября 683), как кажется, внезапно, во всяком случае прежде, чем успел он закрепить повсеместной присягой преемство за своим старшим сыном Муавией. Таким образом, в данную минуту не оказывалось никого налицо, кто бы имел законное притязание на халифат. Обстоятельства ухудшались еще тем, что даже в Сирии, ввиду соперничества между племенами Кайс и Кельб, нельзя было и думать о соглашении по этому жизненному государственному вопросу первостепенной важности. Наоборот, это самое событие подавало повод к началу борьбы в широких размерах между северянами и южанами Аравии, доселе с великим трудом сдерживаемыми обоими первыми Омейядами, прилагавшими всевозможные меры предосторожности и прозорливости. Отсутствие центрального управления естественным порядком привело к тому, что и в провинциях партии зашевелились. Начинается отныне взаимная жестокая борьба кайситов, кельбитов, шиитов, хариджитов, староверующих, окончившаяся только спустя 10 лет признанием одного из Омейядов за повелителя всей совокупности земель халифата, а последние, частью очень опасные, судороги восстаний продолжаются еще новое десятилетие. Эту крайне спутанную борьбу партий, по крайней мере в общих чертах, нам приходится теперь излагать.

Муслим Ибн Укба недолго пережил удовлетворение своего отмщения: во время похода из Медины в Мекку, предпринятого для усмирения Ибн Зубейра, дабы замолкло последнее вето против владычества Язида, полководца подкосила окончательно болезнь. Согласно воле халифа во главе войска стал Хусайн Ибн Нумейр, а 27 Мухаррема 64 (25 сентября 683) очутился он уже под стенами Мекки. Город обложили, и началась правильная осада. Нисколько не стесняясь, обстреливали сирийцы из своих осадных машин даже Кабу, так что однажды загорелись священные завесы от пущенной осаждающими зажигательной стрелы, и святыня кругом почти выгорела. От нестерпимой жары лопнул священный камень, а обгоревшие стены ежеминутно угрожали падением. Впоследствии Ибн Зубейр принужден был срыть здание до основания и приказать отстроить заново всю Кабу. Не взирая, однако, на яростные штурмы осаждающих, город держался стойко благодаря прибывающим с разных сторон толпам набожных. Хусайну все еще не удавалось одержать ни одной значительной победы, как вдруг внезапное известие, полученное им под конец месяца Раби I 64 (ноябрь 683) о смерти Язида, заставило полководца со страхом прекратить всякие неприязненные действия. Слишком хорошо было известно военачальнику о положении дел на родине, и он сообразил тотчас же, что там, далеко, должен наступить всеобщий переполох. По происхождению йеменец, понял он, что присутствие его армии в Сирии настоятельно потребно для его же соплеменников, иначе кайситы, несомненно, одержат перевес. Сыновья же Язида были слишком молоды, не могло быть почти и вопроса о серьезных притязаниях их на престолонаследие. Итак, Хусайн быстро решился и предложил самому Абдулле Ибн Зубейру, единственному человеку, обладавшему в данный момент правами на халифат, свою помощь с непременным при сложившихся обстоятельствах, само собой, обещанием отказаться навсегда от мщения за пролитую в последней борьбе кровь. Обращение к главе староверующих с требованием набросить покров забвения и не мстить за опустошение Медины было, конечно, условием не из легких. Тем не менее действительно выдающееся по способностям к управлению лицо едва ли не воспользовалось бы таким благоприятным обстоятельством, дабы вступить на трон и попытаться установить власть, царящую над всеми партиями и взаимно их уравновешивающую. Но не такого закала была натура-Абдуллы. Он отклонил предложение и сам же лишил себя успеха, предоставляемого ему беспримерным счастьем в момент безвыходного положения. Хусайну ничего более не оставалось, конечно, как направиться со своим войском попросту в Сирию, дабы не отсутствовать по крайней мере там в решительный момент.