Черно-белое Рэй-Ки - Роттер Михаил. Страница 4

Прощаясь, я вежливо всех поблагодарил, обещал подумать насчет посвящения и откланялся, склоняясь к мнению Совы о том, что «пациент скорее мертв, чем жив».

Однако ночью мне снова приснился сон. Все было практически такое же, только пришелец выглядел еще более суровым и явно недовольным: «Я же тебе ясно сказал: „не отказывайся“». Тут мне стало уже интересно: а можно ли в этом сне и мне поговорить, или сценарий таков, что я должен только слушать то, что изрекает совершенно незнакомый человек. Кстати, выглядел он как человек, привыкший к тому, что его слушают, не перебивая. Но если и во сне нет демократии, то полностью подтверждается моя теория о том, что ее нет, никогда не было и быть не может.

«А от чего я не должен отказываться? И кто ты, почему я должен тебя слушать?»

Последовала пауза. Незнакомец, не скрываясь (вообще, он вел себя на диво просто и естественно), думал. Видимо, решал, стоить ли отвечать. Казалось, что разговоры – это вообще не по его части. Гораздо больше он походил на человека действия.

«Как зовут – тебе не надо знать. Ты можешь называть меня Сэнсэй. Объяснять буду, но позже. А пока тебе лучше меня слушать. Завтра утром посмотришь на свое плечо».

С этими словами он положил ладонь мне на правое плечо. Волна приятного тепла разлилась по всему телу, ощущение было такое, как будто тело, если можно так сказать, наполнили счастьем.

Исчез он раньше, чем я успел спросить что-либо или хотя бы сказать «спасибо». После этого я провалился в сон, на этот раз уже без сновидений и уже до самого утра.

Первая моя утренняя мысль была о том, что с таким удовольствием я не просыпался уже много лет. Может, только в детстве. Было ощущение крепкого, живого тела. Наверное, так просыпаются дети и молодые, здоровые животные: ощущение беспричинного счастья, возникающее «из ничего».

Сон свой я помнил прекрасно и потому посмотрел на плечо почти рефлекторно. Ожога, разумеется, не было, но было явственное покраснение кожи, которое умные люди называют гиперемией. Только эта самая гиперемия имела совершенно четко очерченную форму ладони: отпечаток большого пальца на передней части плеча, и остальных четырех – на задней. Именно так Сэнсэй и ухватил меня своей железной лапой.

Про себя я с ухмылкой отметил, что с этого момента мне даже мысленно не захотелось назвать его «этим мужиком» или «персонажем». Видимо, одной демонстрации мне оказалось довольно. Это радовало: понял с первого раза. Думаю, это было правильно: Сэнсэй не походил на человека, готового повторять по нескольку раз.

Итак, есть сон, после которого на физическом теле остаются следы, и есть некто, который приходит во сне, говорит мало, но ведет себя совершенно вменяемо. Мало того, он знает, что произойдет со мной в ближайшее время (по крайней мере, некоторые события), и может воздействовать во сне как на мой ум, так и на физическое тело.

Ни того ни другого я понять не мог. Как работает ум, понять было невозможно. Так что я и не пытался. Была, правда, у меня любимая картинка, на которой умный человек (еще в XVII веке!) пытался изобразить «части ума». Не думаю, что это имело хоть что-то общее с тем, что происходит в голове на самом деле, но картинка мне нравилась.

Человек и макрокосм. Гравюра из книги Fludd R. «Utriusque cosmi maioris scilicet et minoris Metaphysica, physica atque technica Historia», 1617

Имелось у меня как минимум два выхода: согласиться с тем, что я видел, слышал, чувствовал, или признать себя сумасшедшим. В том, что я был абсолютно здоров, у меня никогда сомнений не возникало (хотя говорят, что ни один умалишенный не осознает свое истинное состояние). Поэтому я решил признать существование Сэнсэя и возможность следующих его появлений. Если два раза приходил, вполне может явиться и в третий, а там, как считали древние люди: «Раз, два, три, много». Главное было пока никому, вообще никому, не говорить об этом, а там как получится.

Одно было совершенно очевидно: если он есть, то ничего плохого его визиты не несут. Так что я решил прислушаться к его совету: позвонил мастеру Рэй-Ки (звали его Игорь) и записался в группу. Почему-то я не удивился, когда он сказал, что группа уже набрана (я последний) и ближайшее посвящение послезавтра, в субботу, в десять утра.

Первая ступень. Вход в систему

Сутки первые

В субботу к десяти часам «как штык» я был на месте. Процедура посвящения была обставлена достаточно торжественно. На полочке – фотография отца-основателя (имени его я тогда не знал, но обещали, что мастер все обо всем расскажет), на которой изображен немолодой импозантный мужчина в очках. Рядом с портретом – букет цветов и несколько горящих благовонных палочек. В общем, несколько походило на алтарь в традиционной азиатской школе.

Всех (народу было немного, человек, наверное, пять-шесть) собрали в одной комнате и объявили, что сначала мастер изложит общую (для себя я назвал ее «разговорная») часть: историю, принципы и т. п. Потом каждого из нас он будет по одному приглашать в другую комнату и там давать то, зачем все пришли, – первую ступень Рэй-Ки.

Это, как я понял, и будет тот самый таинственный (как же без этого-то) ритуал, во время которого даже сидеть полагалось, закрыв глаза (о чем предупредили особо). В общем, заходить по одному и, чур, не подглядывать.

Сначала Игорь рассказал, что название «Рэй-Ки» состоит из иероглифов «Рэй» и «Ки». Что «Ки» в японском языке служит для обозначения всех видов жизненной энергии, я знал и раньше. Еще бы – столько лет «вгрохать» в занятия Каратэ, где без энергии высший уровень считается недостижимым. А что такое «Рэй», я не знал. Оказалось, «универсальный, Вселенский, высший». В общем, «Рэй-Ки» означало что-то вроде высшей Вселенской энергии, присутствующей повсюду.

Ну, с иероглифами было более или менее понятно, иероглифы мне всегда нравились. Я в свое время даже («у губернатора, который, …впрочем, был большой добряк и даже сам вышивал иногда по тюлю») вышивал себе золотыми нитками кимоно и пояс для Каратэ. Теперь понимаю, что было это молодежное пижонство и глупость несусветная, которую из меня потом настоящий вьетнамский мастер выбил сразу. Сделал он это просто: вначале теоретическая, так сказать, часть, которую он ухитрился втиснуть в одну фразу: «Тебе должно быть все равно, в чем драться: в расшитом кимоно и босиком, в ватнике и тяжеленных сапогах, в плавках (слово „плавки“ он не знал и говорил „трусики“) или вообще голым». Практическая часть была значительно менее приятной, но очень доходчивой. Он приходил на занятия и бил меня прямо в чем пришел, переодевался и бил меня в кимоно, он бил меня трезвый и бил меня пьяный, он делал это, будучи в хорошем настроении и уставшим после физической работы. Иногда зимой он приходил простуженным (так и не смог привыкнуть к нашим морозам) и бил меня, не переставая кашлять.

Через месяц таких занятий я запрятал свое расшитое золотом кимоно и вообще забыл о нем. Спустя много лет, убирая в квартире, я нашел его. Оно было такое старое, жалкое и вытертое, что через минуту полетело в мусор.

Хотя свою роль эта вышитая тряпка в свое время сыграла. Она заставляла постоянно поддерживать себя в форме, потому что получать по роже в таком расшитом кимоно было просто неприлично.

После иероглифов и расшифровки названия последовала история Рэй-Ки, уже не как энергии, а как системы. Вот тут «паруса моего понимания» повисли сразу. Разумеется, специалистом по истории Японии я не был, но «Сказание о христианском монахе по имени Микао Усуи» вызывало большие сомнения.