Дом на могиле - Фарр Каролина. Страница 9

— Нефертити была женой египетского фараона Эхнатона, — поучительно заметила я. — Ее могилу разграбили, а тела так и не нашли. Сохранилась только ее статуя, которая свидетельствует, что она была очень красивой молодой женщиной!

— Ха! — раздался глубокий голос профессора. — Значит, вы и это знаете? — Он внимательно посмотрел на меня поверх книги в кожаном переплете. — А я хотел сказать моему ленивому, беспутному сыну, что буду приятно удивлен, если вы окажетесь так же умны, как мисс Пруитт или мисс Аш! Но у вас есть надежда! Вы помните стихи, которые Эхнатон вырезал на золотой плите, прикрепленной к торцу его саркофага, в память о его любимой Нефертити?

— Стихи любимой? — нахмурилась я. — Да, кажется, помню. Но я не согласна, что эти стихи адресованы Нефертити и что саркофаг и мумия в нем принадлежали Эхнатону. Он пытался внедрить в Египте новую религию — поклонение Солнцу — и этим посеял вражду среди приверженцев ортодоксальной религии его времени, поклонявшихся Амону. — Взглянув на профессора, я увидела, что он смотрит на меня поверх очков, плотно сдвинув брови. Потому смутилась и замолчала.

— Продолжайте! — рявкнул он.

— Я не уверена, что точно помню стихи...

— Меня интересуют не стихи, а ваше мнение, девочка! — повысил он голос. — Стихи я и без вас хорошо знаю! Продолжайте! Почему вы считаете, что Теодор Дэвис нашел тело не Эхнатона?

— Я... — Мое сердце заколотилось, а щеки налились теплом. — Но разве то, что могила была открыта, не доказательство? И саркофаг? — защищаясь, пробормотала я.

Он продолжал сердито глядеть на меня.

— Да. Говорите!

Предчувствуя недоброе, я напрягла память:

— На табличке, прикрепленной к саркофагу, можно прочесть: «Прекрасный принц, единственный избранник Ра, царя Верхнего и Нижнего Египта, вечно живого правителя обеих Земель, прекрасное дитя живущего Атона». Атон был богом Солнца, поклонение которому Эхнатон прививал в Египте. По этим признакам профессор Дэвис сделал вывод, что тело принадлежало Эхнатону. Однако других упоминаний об Эхнатоне в могиле не осталось, и ученые предположили, что тело в саркофаге в момент смерти было моложе, чем мог быть Эхнатон. Приверженцы Амона были непреклонны. Сразу после смерти Эхнатона поклонение Солнцу опять заменили на поклонение Амону, а египтянам запретили произносить имя Эхнатона. — Я робко посмотрела на профессора и, к большому моему удивлению, увидела, что он одобрительно кивает.

Похоже, доверие завоевано! Поэтому продолжила уже спокойно:

— Мне кажется, что власти боялись Эхнатона даже после его смерти, как и власти его бога, которого они отвергли. Годы правления Эхнатона были вычеркнуты из анналов истории. Даже через шестьдесят лет после его смерти, составляя список египетских фараонов, его имя туда не внесли. Могли ли люди, так отчаянно пытавшиеся вычеркнуть Эхнатона из людской памяти, оставить его тело в саркофаге? Они же боялись мести магических сил! Так что я поддерживаю мнение немецких археологов, считавших, что мумию Эхнатона выбросили из саркофага и, может быть, уничтожили. А в саркофаг положили мумию его молодого зятя, умершего через много лет. Пустые саркофаги иногда использовали подобным образом.

Рандолф Уайганд удивленно смотрел на меня, а его отец кивал и довольно улыбался.

— Вы отняли у Картрайта не так уж много времени, как я думал, — неохотно признал он. — Я согласен с большей частью того, что вы сказали, Дениз! Я тоже не верю, что нашли мумию Эхнатона. Более того, убежден, что это не так! Когда Эхнатон с тропа возвестил о своем поклонении Солнцу, он до основания разрушил ортодоксальную религию своего народа. Этот человек во многих отношениях был реформатором. И поэтом. — Уайганд покачал головой. — Вероятно, мы никогда не узнаем, что же там произошло на самом деле! Попробуйте вспомнить стихи! Ну же! Давайте!

— "Я вдыхаю сладкое дыхание, слетающее с твоих губ. Я каждый день любуюсь твоей красотой. Я жажду услышать твой прекрасный голос, как шепот северного ветра, и почувствовать, как мое тело вновь наполняется жизнью через любовь к тебе. Дай мне твои руки, поддерживающие мой дух, чтобы я смог жить дальше. Назовись моей навеки, и я обрету вечный покой".

Профессор медленно, с одобрением кивнул:

— И враги, ненавидевшие его, решили навеки вычеркнуть его имя из человеческой памяти! — Он коротко засмеялся и взглянул на Карен. — Судьба проделывает странные шутки, Дениз! Ведь именно потому, что они постарались стереть всю память об Эхнатоне, его помнят и говорят о нем сегодня, через три тысячи триста лет! А они ушли, их тела превратились в прах, а имена навеки забыты!

Карен посмотрела на часы.

— Не думаю, что стоит ждать Джона дольше, — раздраженно пробормотала она. — Предлагаю начать обед.

Рандолф повернулся ко мне:

— Я собирался спросить Дениз, не выпьет ли она коктейль?

— Если бы ты помог брату, он вернулся бы еще днем, — громко произнес профессор Уайганд.

— Или если бы он разгружал «Лорелею» вместо того, чтобы исторгать в деревенской церкви религиозные банальности горстке сельских жителей, которые ходят туда только потому, что опаздывают с арендной платой, — отрезал Рандолф, бросив на меня хитрый, заговорщический взгляд.

Я отвернулась.

Он налил и подал мне мартини, отнес отцу шотландского виски и, отпив глоток из своего бокала, произнес:

— Ваше здоровье! Во всяком случае, Джон уже подъезжает. Я слышу его грузовик. Не успеем мы выпить, как он будет здесь. Хадсон может подавать обед. Она это и раньше делала.

— Все вы такие! — проворчал профессор. — С тех пор как возникла цивилизация, человек на протяжении веков все время чему-то поклонялся. Я скорее допущу, чтобы Джон бросил на полпути важную работу и отправился в церковь, чем поручу эту работу тебе. Потому что всегда уверен, что он оставил ее в целости и сохранности и вернется, чтобы закончить. Я могу зависеть от твоего брата, но от тебя — никогда! Ты, сдается мне, предпочитаешь проводить время в разврате и деревенских развлечениях!

Рандолф покраснел, но быстро взял себя в руки и весь обед шутил. Джон присоединился к нам в разгар обеда, обильно расточая извинения. Я радовалась, что он не завел разговора о подозрительной потайной двери в моей комнате, хотя и не знала, забыл ли о ней или просто не хотел ставить меня в затруднительное положение. Если так, то я была ему благодарна. Затруднительных положений с меня на сегодня хватит! А поскольку никто не упомянул о каких-либо родственных отношениях между нами, я решила, что профессор никому ничего не сказал.

После обеда мужчины курили и беседовали. Мы с Карен говорили только о тряпках и тому подобных женских штучках, что, казалось, ей было очень приятно. Поэтому я рассказывала о колледже в Калифорнии, походах по магазинам и ночной жизни.

Потом мы с ней поднялись в ее комнату, и она показала мне свои платья и меха, которыми я восхищалась с искренней завистью. Большая часть их была из Парижа.

Медленно возвращаясь к себе в комнату, я думала о том, какое удовольствие получает Карен, надевая эти красивые вещи в такой глуши, как Уэргилд-Айленд? Они казались здесь не более уместными, чем окаменевшая печень египетской царицы в любопытной золотой коробочке!

Услышав в моей комнате чье-то хриплое бормотание, я резко остановилась у двери. В комнате горел свет. Рассердившись, я распахнула дверь и встретилась с застенчивой улыбкой Джона Уайганда, стоявшего за моей отодвинутой кроватью.

Он смущенно произнес:

— Надеюсь, вы не думаете, что это вторжение? Я сказал отцу, что вы нервничаете при мысли о потайной двери в этой комнате, и он настоял, чтобы мы тотчас же пришли сюда.

— Почему же нет, если девушка нервничает? — раздался приглушенный рокот профессора. Довольно взъерошенный, он вылез из-за кровати и обратился к Джону: — Ничего! Я тебе говорил, если дверь и есть, то она рядом с камином!

Джон выглядел немного взволнованным. Он покачал головой:

— Нет, я, кажется, припоминаю, что дверь была на этой стороне. Но это было так давно! Может быть, Рандолф помнит?