Очи познания: плоть, разум, созерцание - Уилбер Кен. Страница 15

Но именно подобное координирование и отказалось выполнять око плоти. Вместо этого оно стало говорить, что того, чего я не вижу, не существует; тогда как ему следовало говорить: того, чего я не вижу, я не вижу. Кант не утверждал, мол, Бога нет: он говорил, что направленный на чувственное научный рассудок неспособен постичь Абсолют. Витгенштейн выразил это следующим образом: «О чем невозможно говорить, о том следует молчать». Сциентисты же извратили это в принцип: «О чем нельзя говорить, того нет».

Например: вспомните, что один из вкладов Канта состоял в отчетливой демонстрации, что всякий раз, когда вы пытаетесь рассуждать об Абсолюте, то вы всегда можете рассуждать в двух противоречащих друг другу, но равным образом убедительных направлениях. Это не является достаточным доказательством того, что Божества не существует (несмотря на то, что поздние позитивисты так это ошибочно истолковывали); нет, этим Кант показывал, что Божество трансцендирует рассудок.

Всюду, где высшие измерения представлены в низших, они непременно что-то теряют в процессе перевода (или трансляции). Простой пример: всякий раз, когда трехмерная сфера сводится к двумерной плоскости, она становится кругом. Сфера, так сказать, разрезается пополам, чтобы уместиться на бумаге. И заметьте, ведь сфера может быть разрезана в двух самых разных направлениях (скажем, с восточной стороны на западную или с западной на восточную) и при этом все равно оставаться все тем же кругом. Можно, следовательно, утверждать, что когда бы круг ни пытался мыслить о сфере, он может произвести на свет два совершенно противоречащих друг другу утверждения, имеющих равную убедительность, ведь – для круга – оба утверждения и вправду верны. То же самое касается рассудка и духа.

Позитивисты считают, что это означает: сферы не существует. Но единственное, что это значит, так это что, с точки зрения круга, сферу понять нельзя.

Кант был твердо убежден в существовании Трансцендентного, хотя он и знал, что его нельзя постичь чувственным опытом или научным рассудком. Но его «полупоследователи» – начиная с Конта и Маха и заканчивая современными Айером, Флю, Куайном и иже с ними – не обладали даже такой степенью рассудительности. Расстроенные ролью правильной спекулятивной философии и совершенно слепые на око созерцания, сциентисты отдали все знание низшему оку плоти, и никакое иное знание, кроме приходящего через это око, более не считалось заслуживающим уважения.

Таков был новый эмпирический сциентизм: он просто заявлял, как продолжает заявлять и сегодня, что единственно только око плоти и выражаемые в числах количественные данные реальны. Все остальное – око разума, око созерцания, Бог, Будда, Брахман, Дао – все это бессмысленно, ибо ничто из этого не появляется как объект «наблюдаемый вовне». Коль скоро сциентизм не может приложить к Богу линейку, то он объявил Дух нонсенсом и бессмыслицей. Христос, следовательно, был безумен, Будда был шизофреником, Кришна галлюцинировал, а Лао-цзы страдал от психозов.

И посему в этом, именно в этом, была извращенная часть наследия Галилея и Кеплера, от них доставшаяся Ньютону, от Ньютона – Канту, от Канта – Конту, Маху и Айеру и вплоть до Уилларда Куайна. «Лучший способ охарактеризовать мировоззрение Куайна это сказать, что… фундаментально есть только одна сущность в мире, и таковая исследуется учеными-естественниками, а именно – физические объекты; и, во-вторых, есть лишь один тип знания в мире, и это то знание, которым обладают ученые в естественных науках». [40]

А сам Уиллард Куайн? «Уиллард Куайн – это самый влиятельный американский философ последних двух десятилетий». [41]

«Как бы вы это ни приукрашивали, – пишет Уайтхед, – таков практический итог характерной научной философии, которой увенчался XVII век». При рассмотрении посредством научного ока, отмечает он, «Природа есть нечто унылое, лишенное звука, запаха, цвета; просто суета материального, бесконечная и бессмысленная». [42] Вот и все, что есть. Вот и все, что стоит познавать. Но еще хуже следующее:

Мы должны обратить внимание на ее поразительную продуктивность в качестве системы концепций для упорядочивания научных исследований. В этом смысле она совершенно достойна гения того века, который ее произвел на свет. И она сделала себя ведущим принципом научных исследований с тех пор. И все еще правит бал. Каждый университет в мире организует себя в соответствии с нею. Не было предложено ни единой альтернативной системы организации поисков научной истины. Она не просто воцарилась, но еще и не имеет никаких соперниц. И все же… она весьма неубедительна. [43]

Таково знаменитое суждение Уайтхеда о научном воззрении на мир. Другие оказались даже еще менее благосклонны: «Проблема не в осознанной структуре науки, а в бессознательном слое научного эго, в научной структуре-характере. Уайтхед назвал современную научную точку зрения „весьма неубедительной“. Психоаналитики добавили важное наблюдение: она безумна». [44] Психиатр Карл Стерн сформулировал это следующим образом: «Такое воззрение безумно. И я не имею в виду „безумие“ в качестве некоего жаргонного оскорбления; напротив, я имею в виду именно техническое значение этого слова – как нечто психотическое. Ведь, и вправду, подобное воззрение очень много общего имеет с определенными аспектами шизофренического мышления». [45]

Ученые – не полные безумцы, но по той лишь причине, что сами они всецело не верят в эмпирико-научное воззрение на мир. Или, если же они верят в него, они по-настоящему ценят науку; или они в уместной степени гордятся ею; или они считают, что занятие наукой имеет смысл, радость и цель. Но каждое из этих выделенных курсивом слов является неэмпирическими сущностями, будучи субъективными ценностями и намерениями. Иначе говоря, здравомыслящий ученый есть тот, кто ненаучен касаемо своей собственной личности.

Мы, однако, оставим рассуждения о безумии научного мировоззрения психиатрам, и вместо этого сконцентрируемся на идее Уайтхеда о его неубедительности. И эмпирико-научное воззрение на мир неубедительно, потому что оно частично и, претендуя на целое, оказывается в ловушке недоверия. Ибо, помимо всего прочего, эмпирико-научный метод фактически неспособен взаимодействовать с качественным измерением. «Наука преимущественно количественна», – пишет Уайтхед, и человек не мыслит научно, если он «мыслит качественно, а не количественно». Ведь наука – это «поиск количественных показателей». [46] То есть чисел.

Итак, проблема с числами состоит в том, что в то время, как одно качество может быть лучше другого, одно число лучше другого не может быть. Любовь по сути своей лучше, чем ненависть, но «три» по сути своей не лучше, чем «пять». И, таким образом, как только вы переводите мир в эмпирические меры и числа, то гарантированно получаете мир без качеств. То есть мир без ценности и смысла. Все, что остается, по словам Уайтхеда, это «голая обесцененность», которая «направила внимание на вещи вместо ценностей». [47] Бертран Рассел, который, вероятно, знает, о чем говорит, согласен с этим: «Сфера ценностей лежит за пределами науки». [48] Согласно Хьюстону Смиту, наука, как правило, упускает из виду ценности, потому что «само по себе качество не поддается измерению…Неспособность взаимодействовать с тем, что качественно неизмеримо, ведет к тому, что Льюис Мамфорд назвал „обескачественной вселенной“». Короче говоря, Смит пишет, что «ценности, смыслы жизни, предназначения и качества ускользают от науки подобно тому, как морская вода ускользает сквозь рыболовные сети». [49]