Ведьмы и Ведовство - Сперанский (Велимир) Николай Николаевич. Страница 49

Протестантские историки, говорит Дифенбах, подводя итоги спору, желают возложить ответственность за все это на Иннокентия VIII и Malleus Maleficarum. Нет, если уже искать тут личность, которая всего более виновна, то личность эта Лютер. И если искать книгу, которая больше всего содействовала распространению такого бреда, то книга эта – Малый Лютеров катехизис. Как ни прискорбно было появление Malleus, но оно не было особенно опасно, так как это была книга для немногих. Напротив, катехизис с детства вдалбливался в голову всякому протестанту, приучая его вечно бояться козней сатанинской силы и превращая для него учение о колдовстве в догмат веры. А проповедь церковная и популярная протестантская литература довершали дело. И какой резкий контраст с протестантским раздуванием страха перед чертом представляет народно-воспитательная политика римской церкви. Как мало и как осторожно говорит о дьяволе и о волшебстве Канизиев катехизис. Как редки католические проповеди, где поминалось бы о ведьмах. Что же касается так называемой протестантской Teufelliteratur, то она по достоинству была оценена современным ей католическим духовенством. Его советы побудили, например, Альбрехта V Баварского безусловно запретить в своей стране книжки, где в заглавии фигурирует черт, причем герцог дал этому и следуюшую справедливую мотивировку: «Хотя, по-видимому, такие книжки и преследуют цель обуздания пороков, но в сущности они способствуют лишь укреплению царства того, чьим именем они надписаны». Если же, несмотря на подобную разумную политику римской церкви, иные из католических территорий Германии устраивали в конце XVI и в начале XVII вв. не менее злые гонения, чем протестантские страны, то объяснение этому налицо. У нас есть целый ряд свидетельств, что в это время и католические страны до мозга костей поражены были тайною протестантской пропагандой и совершенно ускользали из-под духовного руководства оставшихся верными Риму пастырей. Такое же объяснение подходит и к католической Франции, где стихнувшие было процессы ведьм вспыхнули с новой силой в эпоху религиозных войн, когда Францию разъедал яд гугенотских учений. Известно, как de Beze, этот кальвинистский Меланхтон, громил французские парламенты за слабость, которую они проявляют в преследовании ведьм.

Во всем этом немало правды, но еще больше партийного искажения истины. Факты заслуживают здесь полного внимания, но в приведенной исторической конструкции они, если можно так выразиться, поставлены по большей части вверх ногами.

Коснемся сначала вопроса о гуманизме и о его влиянии на рост суеверия в XVI столетии. Не подлежит сомнению, что среди первых представителей светского образования, так называемых гуманистов, много выдающихся людей платили жестокую дань самым различным видам суеверия. Буркхардт в своей известной книге «Культура Возрождения» приводит множество характерных примеров относительно итальянских гуманистов. Их можно привести целые сотни и относительно гуманистов в других странах. Мы видели уже, что взгляды Шпренгера и Ин-ститориса на реальность ведовства нашли себе убежденных сторонников в лице таких деятелей гуманизма, как Пико де ла Мирандола и как Генрих Бебель. Диалог Пико, посвященный этому вопросу, был встречен в кругу его приятелей с большим интересом и удостоился похвал. «Пико Доказал нам истину того, что большинство привыкло почитать за глупость и за бабьи сказки». И здесь нам нечему Удивляться. Гуманизм на место изучения Св. Писания, отцов церкви и схоластического комментария на них поставил изучение древней литературы. Но если античная литература нисколько не помешала самому обществу, которое ее создало, покончить жизнь в оковах суеверия, то почему бы «возрождение древности» должно было немедленно освободить от этих оков человеческую душу? И католический ученый демонизм своими корнями уходил в античную философию эпохи падения империи. Гуманисты с умственным складом Пико черпали из первоисточника то же, что Шпренгер с Инститорисом брали из вторых рук. Их суеверие и было особенно опасно потому, что оно подновляло и оживляло богатый его запас, сохраненный церковью. Но в гуманизме шли и другие течения. Как выдающиеся умы древности в разные ее периоды по-разному смотрели на область сверхъестественного, так различались в отношении к нему и поклонники древности, гуманисты. За Пико мы не должны забывать Эразма, который по поводу договора с дьяволом, как основы колдовства, не обинуясь заявлял – по крайней мере в частной переписке, – что это чистейшая выдумка монахов. И точно так же авторы Epistolae obscurorum virorum, как можно судить по их тону, вопреки трудам Пико спокойно продолжали относить ведьм к бабьим сказкам. Общим принципом гуманистов было sapere audete, и тот же Буркхардт показывает нам, с каким успехом, следуя этому принципу, ум человеческий, несмотря на частные грубые ошибки, стал было высвобождаться из сети античной и средневековой демономании, когда религиозное движение XVI века безвременно пресекло свободную гуманистическую работу, потребовав снова несовместимой с нею тяжелой жертвы – sacrificium intellect!.

Иное дело реформация. Ее влияние на ревность, с которою Европа в конце XVI века стала заниматься преследованием ведьм, ни один беспристрастный историк не станет отрицать. Но объяснение этого факта лежит не там, куда указывают Янсен и Дифенбах. Реформация действовала здесь не тем, в чем она разошлась с католицизмом, а тем, в чем она оставалась ему верна. И если ведьм в конце XVI столетия погибало несравненно больше, чем веком раньше, то виновато в этом было не ослабление, а усиление церковно-школьной опеки над общественною жизнью.

Действительно, первый период реформации, когда она шла еще рука об руку с гуманизмом, когда она вместе с ним провозглашала sapere audete, когда она громила богословские факультеты с их рациональной теологией, как «ослиные заводы и чертовы училища», и требовала освобождения религии от всяких «людских вымыслов», этот период сопровождался отнюдь не обострением страха перед ведьмами и колдовством. Напротив, как мы заметили, бред ведьмами в эту пору видимо стихает. Не случайно в том же 1520 году, когда Лютер устроил знаменитое аутодафе папской буллы, издания «Молота ведьм» прерываются на целые полстолетия. Там, где осталась неприкосновенной папская инквизиция, она, положим, свирепствовала и в это время. Но в странах, как Германия и Франция, которые в эту эпоху навсегда отказываются от услуг Sancti Officii, нормальные суды не проявляли большой охоты принимать от инквизиции такое наследство, как процессы ведьм. Бред ведьмами всегда легко вспыхивал в робких или одаренных особо впечатлительной фантазией натурах. Но к чести новых европейских обществ – и вообще к чести человеческой природы – надо признать, что во все периоды процессов ведьм немало находилось людей, которые упорно отказывались верить в реальность ведовства. Мы видели, что открытие инквизиторами ведовской секты было встречено в широких кругах общества сомнением и ропотом. «Ах, пусть все зло, которое ты накликаешь, падет на собственную твою седую голову», – этот невольный крик, который вырвался у одной женщины из простонародья во время проповеди Инститориса о ведьмах, очень характерен. Не даром Шпренгеру с Инститорисом пришлось просить у папы особой буллы, чтобы освободиться от помех со стороны людей, «не в меру высоко ставящих свое разумение». И первый период реформации был золотым временем для такого рода людей, противопоставлявших личное свое разумение авторитету церковной школы. Пусть Лютер сам был до мозга костей заражен тем суеверием, главными носителями которого являлись его бывшие собратья, нищенствующие монахи. Но в молодом протестантизме вопрос о колдовстве и ведьмах нисколько еще не являлся «делом веры». Папские буллы мешали Эразму открыто заявлять, что он считает договор с сатаной простою выдумкой монахов-инквизиторов. Но никакой авторитет не мешал горячему поклоннику «виттенбергского соловья» Гансу Саксу в 30-х годах XVI века петь самому:

Браки с бесом и полеты с ним не больше чем фантазия и призрак.