Молитва господня - Митрополит (Федченков) Вениамин. Страница 18

Какое утешительное обетование дал нам Христос Господь! От радости хочется плакать! Но об этом скажем после, в следующем отделе. А теперь остановимся на Христовом, неложном, несомненном, богооткровенном обетовании: “Ищите прежде всего Царствия Божия, а все прочее приложится” вам (Мф. 6, 33).

Это сказал не человек, а Сын Божий.

Но наш маленький ум может сказать: “Это трудно!” Конечно, нелегко!

И Сам Иисус Христос назвал Своё учение “бременем” и сравнил с игом на шее волов. Но Он же назвал это “иго” – благим, добрым, а “бремя” – лёгким (Мф. II, 30). А Он уж несомненно знал, что говорил.

Но приведу два-три примера из жизни. По совету одного старца, человека святой жизни, мне пришлось много лет устраивать одного несчастного человека. У него был очень трудный характер: самолюбивый, раздражительный, а может быть, ещё и неискренний, лукавый; к этому же прибавить нужно действительное несчастие его: у него машиной оторвало правую руку совсем, а на левой остался лишь большой палец да половина указательного, так что он не мог даже застегнуть себе пуговиц, а должен был просить об этом кого-либо постороннего. Легко ли было это всё ему? Да ещё при его трудном характере, при его самолюбии и нищете? И я на пути к старцу уже несколько раз раздражился на него и ссорился с ним. А он от этого ещё больше сердился. И так у нас с ним продолжалось до того, пока я и совсем не выходил из терпения. Вот тогда он точно рад был этому, что довёл меня до крайней степени, и даже стихал с улыбкой! Подошли мы к келлии… Встретив старца (а сей несчастный в это время счищал ещё снег в сенях), я прежде всего сказал ему: “Батюшка! какой он трудный!” На это старец тихо сказал мне, пока тот ещё был в сенях: “А ты думаешь, какое-нибудь добро легко? Всякое доброе дело трудно!” В это время вошёл безрукий, получил благословение от старца; тот усадил его и говорит ласково, сожалительно: “Ах! брат Иван, брат Иван! Как тебя Бог смирил, а ты всё не смиряешься!” Нагнул голову безрукий и молчит. Скажи ему эти слова я, он бы ещё больше расстроился. Пред старцем он покорно молчал. А я, глядя на эту картину, думают: вот укрощение зверей!

Да, всякое добро – бремя и иго для нас, грешных, но оно необходимо нам: “Царствие Божие силою берется, и принуждающие себя восхищают (какое прекрасное слово – восхищать, восхитительный) его”. Старец благословил нас продолжать это дело: нам во всяком случае будет это на духовную пользу. Так было 11 лет.

Достойно примечания, что я, по указанию старца, нашел безрукого далеко от Москвы, в Курске, в малюсенькой хатке у нищей старушки. У неё была внучка Надя, лет 5—6, смиреннейшее, молчаливое существо, ангельской кротости. Потолок был настолько низок, что безрукий должен был сгибать голову при вставании. Был еще котёнок – у него все ребрушки можно было пересчитать: такой он был худой от голода… У хозяев не хватало хлеба… И вот у этих нищих и нашёл себе приют несчастный Иван, а мы, зажиточные, не приютили его…

Да, всякое добро трудно! Через 11 лет за него вышла замуж работница, лет тридцати. “А вы знаете его характер?” – предупредительно спрашиваю её. “Знаю. Мне жалко его: всем он лишний!” Повенчались. Я был приглашен на обед. “Ну как?” – спрашиваю её, когда он зачем-то вышел в сени. “Сбесится он, а я молчу – он и стихнет”. Боже, какие ещё добрые люди были… Да и есть. Вот другой случай.

Летом, в будни, медленно зазвонили во второй колокол. Кого-то хоронят. Я пошёл в церковь. А там стоит гроб. Вокруг него детишки, человек пять, мал-мала меньше. Самой маленькой было, вероятно, годика полтора, а старшему лет 9—10. Оказалось, от первой жены осталось трое, да от второй двое (или наоборот). Отец, его звали Константином, стоял за гробом справа, молча. Дети, непонимая трагедии, даже не плакали, а лишь любопытно смотрели на усопшую и на нас. Стояли они впереди гроба слева. “Что, Константин, тяжело тебе?” – спрашиваю его, чтобы хоть что-нибудь сказать. А батюшка ещё не приходил в церковь. Константин сначала молчал, вероятно стыдясь, что может расплакаться, а мужчины это считают для себя непозволительным. Наконец собрался с силами и с трудом сказал одно лишь слово: “Тяжко!”. И вздох облегчения вырвался из груди его: “Видно, такая Божья воля!”

Третий случай был такой.

У матери был единственный любимый сын. Его (правда, не без основания) расстреляли. Когда она узнала об этом, то только фонарный столб удержал её, иначе бы она упала на землю. Немного отдохнув, она после стала читать всю Библию. И из неё увидела, что Промысел Божий есть и над государствами и над отдельными людьми. И… успокоилась. И никогда уже не винила убивших: “На всё – воля Божия!”

Все эти случаи я записал потому, что в них можно видеть: добро хоть и трудно, но это “иго” благо по своему душевному содержанию, а как подвиг это “бремя” – легко. И потому нельзя говорить, что добро только трудно; нет! оно и легко, не говоря уже о том, что всякое добро – благо по природе своей и чрезвычайно важно для Царства Божия.

А есть и поразительные случаи упования на Божию волю. Расскажу опять два-три случая.

Прежде всего посмотрим на пример Самого Господа Иисуса Христа. Обычно ссылаются на Его молитву в Гефсиманском саду: “Однако не Моя, но Твоя, Отче, да будет воля!” И это верно. Но ведь нельзя забывать и того, что Он в молитве этой страдал даже до кровавого пота! И говорил ученикам: “Скорбит душа Моя даже до смерти!” И это вполне понятно: естество человеческое, созданное для бессмертия, страшилось смерти, как ненормального, неестественного конца. И в церковных службах говорится не раз, что Христос страдал не как Бог, а как человек: два естества в Нём – и человеческое, немощное мучилось до кровавого пота.

Но вот, что более удивительно: после этого “борения”, как справедливо принято выражаться, Господь Иисус Христос был поразительно спокоен: и при аресте, и без сна, и в издевательстве, и в распятии на кресте. Удивительно спокоен. Казалось бы, тут-то и можно было мучиться. Но Спаситель ещё говорит плачущим женщинам: “Не плачьте обо Мне, а плачьте о себе!” Дивно!

И распинают, и гвозди вбивают: Он всё воспринимает. Только один раз Он в скорби воскликнул на кресте: “Боже Мой! Зачем Ты оставил Меня?”

Разно толкуют эти слова. Но вот какое понимание их остаётся у меня теперь. Самое страшное для человека – это оставленность его Источником жизни и блаженства – Богом.

И перед последним вздохом Сына Отец дал испытать Ему эту тяжесть оставленности тварного существа – человека, да ещё грешного, – Богом! И это, может быть, и было причиной горького восклицания: “Боже! Зачем Ты оставят Меня?” И конечно, нельзя сомневаться в истинности этих чувств и слов о богооставленности: в минуты предсмертные не до пустых слов!

Оставленность же Богом была совсем не в том, что Христос мучился телесно на кресте, это испытывали и мученики, да еще “радовались” при этом. Да и сколько Его мучили! И он все терпел тихо. А вот для человека верующего тяжелее всего быть оставленным без Бога!

Св. Василий Великий самым величайшим несчастием для себя считал бы быть отверженным от Бога, от любви Его.

Св. апостол Павел готов был быть отверженным от Христа, лишь бы спаслись через это его соплеменники евреи (Рим. 9, 1—5); а обычно жертвуют тем, что дорого более всего.

Ещё вспоминается из жизни св. мученика Феодора следующее обстоятельство. После жестоких мучений он наконец воскликнул, обращаясь к Господу Иисусу Христу: “Где же Ты, Господи?!” – “Смотрю на твоё мучение!” – ответил Он ему.

Не то, следовательно, было так мучительно для Феодора, что его терзали телесно, как то, будто забыл его Христос, столь любимый им!

Да и много бы других примеров можно привести и из нашей обыкновенной жизни, что трудно бывает расстаться с любимыми нами людьми, например, матерям с детьми.

Бывали случаи, что лишившаяся детей мать кончала даже самоубийством. Вот и Господь ИисусХристос, перемучившись в Гефсиманском саду и там положившись на волю Отца Своего (“не как Я хочу, а как Ты”), потом сдержанно, спокойно пошёл навстречу Иуде, на суд у Анны, Каиафы, Ирода и Пилата – и на распятие. Он уже решился на это, предав все Богу Отцу. Этим и объясняется Его дивное спокойствие при страданиях. Но перед самым концом Его Отец Небесный дал испытать ещё более сильное страдание – богооставленность. Человеческий род своими грехами заслужил её. И Искупителю нашему нужно было переиспытать за нас всё. Может быть, самые вечные муки [это те], которые состоят в оставленности Творцом твари, хотя и за озлобленное упорное оставление ею Бога.