Сокровище храма - Абекассис Элиетт. Страница 21

Отец замолчал и сел на камень.

— Сокровище огромное и, как видите, пришлось немало потрудиться, чтобы спрятать его. То, что произошло…

Он перевел дыхание. Глаза его заблестели от возбуждения. Это означало, что он только что совершил с нами одно из своих сказочных путешествий во времени, потому что никто, кроме моего отца, не умел рассказывать истории из прошлого, перенося их в настоящее время.

Вокруг нас уже собралась группа из туристов и гуляющих израильтян, которых привлек рассказчик, говоривший о несметных сокровищах, существовавших на самом деле или только на словах.

— Это было в давние времена, около семидесятого года нашей эры, через сорок лет после смерти Иисуса, — начал отец. — Римляне осаждали Иерусалим. Город был охвачен отчаянием, шум стоял великий, пыль и пламя окутали Иерусалим. Тит подошел к городу с шестью тысячами солдат. Штурм начался с севера и запада, в ход пошли тараны. После того как была пробита первая брешь, Тит послал Иосифа Флавия с предложением о капитуляции, но защитники отказались. Римляне взяли город в кольцо, возведя вокруг него стены; начался голод. Потом римляне стали таранить башню Антония, и евреи вынуждены были отступить за крепостные стены Храма, под защиту неприступных стен, началась настоящая осада. Шесть дней римляне наносили по ним удары своими таранами, но ничего не могли поделать: стены выстояли. Построенные неутомимым строителем Иродом, они оказались очень надежными. Они были сложены из белого камня, каждый блок весил тонну.

Человек, ответственный за казну Храма, Елиав, сын Меремота, принадлежал к роду Аккоцев, но был слишком молод для казначея, к тому же он остался последним живым из всей семьи. Римляне, жаждавшие разграбить Храм, перебили всех. Елиав, предвидя неизбежность, решил не поступать, как его отец и дядья, которые любой ценой отстаивали Храм, даже рискуя жизнью. Он понял, что Храм будет разрушен, и никто не сможет этому помешать. Единственное, что можно было спасти, находилось в самом Храме: тексты, в первую очередь тексты, написанные на пергаменте, затем обрядовые предметы, а также золото и серебро, количество которых, было, неимоверно. Тогда Елиав собрал в главном зале жрецов, Коэнов и левитов: «Друзья мои, — сказал он, — я не жрец, как вы, так как мой род был лишен этого звания после ссылки в Вавилон, но все-таки я происхожу из рода жрецов, поэтому вы должны меня выслушать, хотя я всего лишь казначей храма. Храм будет разрушен, это неизбежно. С каждым днем захватчики все ближе, каждый день они пробивают все новые бреши в стенах, и настанет день, когда пламя охватит Храм и все, что в нем есть, сгорит в огне. И тогда, друзья мои, нас и наших предков сошлют в Вавилон, мы будем рассеяны по всему миру, и если Храм будет разрушен, если у нас больше не будет родины и, если мы потеряем Иерусалим, ничто не сможет собрать нас, и это будет конец нашего народа».

Воцарилось молчание, все с ужасом переглядывались.

Все взоры устремились на Елиава, все ждали его слов. Он перевел дыхание и сказал: «Это наши тексты. И прошу вас, друзья мои, доверить мне пергаменты, священные свитки Торы, чтобы я мог спасти их, спрятав в месте, известном мне одному, в Иудейской пустыне. Там они будут в безопасности многие годы, пока мы не вернемся и не восстановим Храм. Но если вы не доверите мне тексты, они исчезнут безвозвратно, превратятся в прах, а без текстов бесследно исчезнет иудаизм и вместе с ним вся история нашего народа!» Левиты и Коэны покачали головами, пробормотали слова одобрения, ибо речь его взволновала их. Их было немного — ровно десять, но десять человек — это уже собрание, тут встал великий Коэн: «Елиав, сын Меремота, рода Аккоцев, — сказал он, — ты казначей Храма, ты сам это сказал. Со времен ссылки твое генеалогическое древо зачахло, и мы не можем признать тебя одним из нас. Вот почему ты унесешь все находящееся в Храме, включая казну, но тексты ты не возьмешь. Все писаное мы будем хранить здесь до самого конца, ибо Всевышний, спасший евреев от египетского рабства, протянет нам руку, и свершится чудо! Еще две тысячи лет назад племя Авраама обосновалось в стране Ханаан, между Иорданией и Средиземным морем. Позднее часть евреев эмигрировала в Египет, но, ведомые нашим пророком Моисеем, они возвратились в Ханаан. Семьсот лет назад царства, основанные Давидом и Соломоном, были уничтожены ассирийцами, и еврейский народ оказался в плену в Вавилоне. Мы еще раз вернулись сюда благодаря персидскому царю Киру. Затем спустя сто тридцать лет наша земля была завоевана римлянами и управлялась обыкновенным прокуратором. Нам опять грозит высылка далеко за пределы нашей земли, но мы вернемся, как возвращались всегда! Из Вавилона или Египта, из Галии или Персии, но мы вернемся.

— Когда мы вернемся, мы должны будем объединиться и доказывать миру законность владения этой землей, — голосом, дрожащим от волнения, произнес Елиав. — И только тексты помогут нам доказать, что эта земля всегда принадлежала нам. И только тексты позволят нам всегда помнить о нашей земле и никогда не забывать Иерусалим.

— Елиав, сын Меремота, ты — зелот, — бросил Верховный жрец.

Верховный жрец знал, что, выдвигая подобное обвинение, он дискредитирует собеседника. В отличие от первосвященников и фарисеев зелоты, экстремисты из народа, не шли на компромисс с оккупантами и хотели ускорить выполнение божественных обещаний.

«Мне известно, что зелоты являются вдохновителями всеобщего бунта и хотят овладеть Иерусалимом, — ответил Елиав. — Но не в этом моя цель».

Елиав не осмеливался смотреть в лицо великому Коэну. Ведь это он в день Киппур входил в святая святых и разговаривал с Богом. Все сказанное великим Коэном встречалось без реплик и возражений, так что Елиав умолк, но слезы скатывались по его щекам, ибо виден был ему конец его народа. Когда он вышел из Храма, на сердце у него было тяжело. Он прошелся по эспланаде. Издалека доносился грохот римских таранов, старавшихся пробить стены, тогда он направился к краю ограды и посмотрел вниз: смотрел долго, до головокружения. Пустота притягивала его, искушала, звала к себе.

«Елиав, Елиав, — произнес голос сзади, — я знаю, почему печально твое сердце, и думаю, ты прав. Но прошу тебя, не кидайся вниз!»

Елиав обернулся. Это была Тсипора, дочь великого Коэна, которая всегда проскальзывала вслед за мужчинами в Храм; она была еще девочкой, и ее не прогоняли. «Мой отец, — сказала она, — не хочет отдавать тебе священные тексты, но ты забери копии, которые сделаны лучшими, опытными писцами; ты соберешь все копии, которые сможешь найти у жрецов, в их домах, у их друзей и друзей твоих друзей, и ты отнесешь их далеко от Храма, чтобы спрятать!»

Услышав эти слова, Елиав возрадовался сердцем, так как нашел ответ на свой вопрос. Как Тсипора сказала, так он и сделал. Он собрал все копии священных текстов, которые смог найти: в библиотеке Храма, у жрецов, у горожан. Все дали ему свои тексты, бывшие хорошими копиями, сделанными превосходными писцами. Потом он собрал все предметы в Храме: чаши, кухонную утварь, кадильницы, а также все золото и серебро Храма — и приготовился к отъезду.

Собравшиеся вокруг моего отца слушали его с большим вниманием. Два мальчугана пробрались поближе, чтобы лучше слышать. Отец понизил голос и продолжил:

— Была ночь. Длинный караван бесшумно углубился в туннель под Храмом, оканчивавшийся за городскими стенами, десять верблюдов и двадцать ослов несли бесценный груз. Сопровождали их пятнадцать человек во главе с Елиавом. Двое переоделись римлянами, так как были разведчиками и великолепно говорили на их языке. Они вышли из города, углубились в пустыню, где провели несколько дней. По ночам караван останавливался в определенных местах. У Елиава была карта, опись, список тайников. Пергаментов уже было не достать, потому что со времени осады все животные были убиты и съедены вместе со шкурами. Тогда ему пришла мысль воспользоваться материалом, неподвластным разрушительному времени и зубам крыс и который не мог быть использован для переписи или стерт. Он решил все написать на свитке из меди.