Сокровище храма - Абекассис Элиетт. Страница 26

Что я наделал? Что за приступ насилия овладел мною? Дух мой, пришедший в смятение, никак не мог сконцентрироваться. Я уходил от них все дальше, ноги мои не желали останавливаться, они уносили меня прочь. Я знал меру наказания себе за подобное бегство, дезертирство. Мне были известны законы, применявшиеся к нарушавшим их: к предателям, к вступившим на путь Зла, к тем, кто, считая, что поступает по велению сердца, на самом деле отдается на волю своих дурных наклонностей, к тем, кто впадает в грех, к тем, кто идет по дурной дорожке, к тем, кто вступил в Союз, чтобы сбиться с пути, и к тем, кто никогда не прислушивается к наставлениям праведников. «Да не приблизится к ним никто, ибо они прокляты».

В это мгновение, в холодной ночи Иудейской пустыни, я хотел, чтобы ко мне спустился ангел Уриэль, чтобы он направлял мои ноги, подсказывал лунные циклы, тем самым, ободряя меня. Но не было ничего — ни ангела, ни росы, ни манны. Я был один, один под луной, оступаясь на дюнах, устремив глаза в завесу темноты, пораженный тем, что наделал.

Я был слеп, как перед Тем, кто создал землю с ее недрами, моря с их пучинами, звезды, находящиеся на неизмеримой высоте.

С началом рассвета я наконец-то вышел на иерусалимскую дорогу и добрался до города на армейском грузовике, в котором подремывали солдаты, уставшие после ночной службы.

Из отеля я позвонил отцу и рассказал ему о своих ночных приключениях и о намерении поехать в Париж. К моему большому удивлению, он воспринял это, как и ессеи, он был против поездки.

— Но, — возразил я, — ведь ты сам пришел за мной в пещеры, а теперь мешаешь мне завершить мою миссию.

— Ты хоть соображаешь, чем рискуешь, ведя это расследование за пределами Израиля?

— Еще бы, — ответил я, — но так получилось, что ключ к тайне находится в Серебряном свитке. К тому же — это единственный имеющийся у нас след.

При встрече с Джейн я умолчал о событиях ночи, я решил ехать с ней, продолжать расследование почти против своей воли, против воли ессеев. Однако, действуя импульсивно, я еще не знал, на что способен, не знал, что за скрытая сила, превосходившая силу моей общины, толкала меня на это.

Я глядел на нее, не мог помешать себе глядеть на нее. Ее черные глаза с длинными ресницами зачаровывали меня, меня влекла ее тонкая до прозрачности кожа, влекла, как пергамент, на котором я мог бы запечатлеть золотые буквы. Мне уже виделись слова, которые я разгадывал на ее коже, каждый день я открывал на ней новые тайны.

В Тель-Авиве мы сели на самолет, следующий в Париж, и остановились в отеле у вокзала Сен-Лазар.

Стояла весна. Дул легкий ветерок, и небо было изумительным. Джейн нарядилась в светлые брюки и блузку навыпуск. Я же напялил на себя то, что наспех купил в киосках аэропорта: безрукавку и джинсы, на которых висели талисманы и талит — молитвенный платок, всегда бывшие при мне. Сбрил я и свою ритуальную бородку, так что лицо мое предстало совсем в другом свете — то ли я снял маску, то ли надел ее? Как и у большинства, у меня оказалась квадратная челюсть, впалые щеки, узкие губы.

Мы сняли номера на одном этаже. Был уже поздний вечер, почти ночь. Мы попрощались, и каждый закрыл свою дверь на ключ.

Мне казалось, что за тонкой стенкой я слышу ее дыхание. В моем сознании парили тени ее лица, на моих губах полыхал костер ее губ, на лбу я ощущал ее восхищенный взгляд, душой чувствовал ее сны. Не знаю, как мне удалось не поддаться желанию прийти к ней, так велик был призыв ее имени. Ослабев по эту сторону стенки, я был весь во власти чувства, которое не позволяло мне больше жить, существовать, дышать. В темноте я был ничем. Я бился головой о подушку, стремясь не ослабеть совсем, не умереть. Я окоченел от холода, но лицо мое горело; я всей душой ждал рассвета, дневного света, но они не приходили. И я не видел ничего, мне не удавалось выйти из этого безмолвия, окутывавшего меня своим леденящим покрывалом. Я воображал ее спящей, я представлял, как тихо приближаюсь к ней, проскальзываю под простыни, вливаюсь в ее сны, оказываюсь в ее объятиях, губы мои прижаты к ее губам, руки ощущают биение ее сердца, а мое бьется так, что вот-вот разорвется. И все желания мира концентрировались во мне, жившем без нее аскетом, и я дрожал от нетерпения. Я хотел ее всю, соединиться с ней навечно. Я исчезал в безмолвной нежности, как искорка, песчинка, пылинка на камне. Я исчезал, но для меня во всем мире существовала только она одна.

Утром, как и договорились, мы отправились в посольство Польши, рядом с площадью Инвалидов, где размещался Польский центр археологии и палеографии.

Мы пересекли внутренний двор, куда выходило фасадом роскошное здание, интерьер которого был украшен пышной позолоченной резьбой.

Мы попросили вызвать Йозефа Кошку. Через несколько минут появилась женщина лет сорока, высокая, элегантная, в темном костюме и туфлях на высоких каблуках. У нее было овальное лицо с тонкими чертами и кроваво-красные губы.

— Что вам угодно? — спросила она.

— Мы хотели бы встретиться с Йозефом Кошкой.

— Очень жаль, но сейчас это невозможно.

— Это очень важно, — настаивала Джейн. — Мы ведем расследование убийства профессора Эриксона.

— Ведете расследование… — задумчиво повторила женщина.

Она окинула меня взглядом. Белые нити талита торчали у меня из-под безрукавки, так как по обычаю их должно быть видно. На голове у меня была черная кипа, не очень заметная, но, кажется, она не укрылась от ее пронизывающего взгляда.

— Передайте ему, что мы находимся здесь в связи с Серебряным свитком, — сказал я.

Несколько минут спустя она проводила нас до самого верха мраморной лестницы, покрытой ворсистым красным ковром. Мы подождали у какой-то двери, куда она вошла и вскоре вышла. На ее лице, очень бледном, со светлыми прищуренными глазами и красными губами я увидел морщинки в форме буквы

— «Айн», которая означает неуравновешенность.

Она пригласила нас в кабинет, заполненный книгами и разными древностями. Йозеф Кошка сидел за рабочим столом, с карандашом в руке, будто намереваясь писать.

— Благодарю вас, мадам Злотоска, — поблагодарил он женщину, и та вышла из кабинета. — Ари, писец, — обратился он ко мне, — что я могу для вас сделать? И для вас, моя дорогая Джейн?

— Помочь нам, — пробормотала Джейн.

Кошка секунду раздумывал, вертя в пальцах карандаш. Затем он взял сигарету, вставил ее в черный мундштук и прикурил, устремив взгляд в пространство.

— Вы знаете его, как и я, — тихо произнес он, — перед нами задача: не допустить разглашения существования Серебряного свитка и продолжать поиски… втайне. Этим вы отдадите должное работе Эриксона. Вам известно, что он с самого начала очень верил в это. Все считали, что Медный свиток составлен ессеями. Во всяком случае, члены Библейской и археологической школы распространили мысль, что это была шутка, глупая забава, которая ни к чему не приведет. Сам же Петер подозревал, что должны были существовать веские причины для того, чтобы люди занимались такой изнурительной работой, как гравировка на меди.

— А кто же враги? — прервал его я.

— Разумеется, те, кто считает, что свиток не является указателем сокровища.

— А вы что об этом думаете? — спросил я.

— Заблуждение. Сокровище существует.

— Мне бы очень хотелось видеть оригинал, — проговорил я как бы про себя, — тот, который был выгравирован писцами. Я хочу попытаться определить их состояние духа, посмотреть на буквы.

— Нет ничего легче, — улыбнулся Кошка. — В марте в присутствии ее величества королевы Иордании Hyp свиток был передан во владение хашемитов в Иордании. Я лично помогал его реставрировать.

— Значит, свиток находится в Иордании? — заметил я разочарованно.

— Отнюдь. Этот свиток в настоящее время лежит в Институте арабистики, на выставке, посвященной Иордании. Им занимается ваш покорный слуга.