Витим золотой - Федоров Павел Ильич. Страница 3

Поджидая Маринку, Кодар, сутулясь, одиноко сидел на завалинке, часто поглядывая на скрипящую калитку. В каждом селе, где этап останавливался на ночь, Маринка приносила ему передачу, и, если конвойные не прогоняли, она задерживалась до поверки, стараясь не попадаться на глаза Катаурову. Приходил и Тулеген. Выбрав сухое место, он усаживался в сторонке и молча ждал Маринку. Сегодня после грязной и тяжелой дороги друзья Кодара запаздывали.

На широкую улицу большого степного поселка словно крадучись текли тихие осенние сумерки. Над трубами вился мохнатый дымок. Пахло горящим кизяком и укропом. Почти у каждого дома нелепо маячили кряжистые, сучкастые ветлы. Кодару казалось, что они тоже целый день шагали по степи вслед за этапом, вошли в село и устало раскорячились где попало… Одна встала против окон волостного управления, другая у забора, третья на углу, а самая крайняя загородила своей толщью скотопрогонный проход, оставив небольшую тропочку. По ней сегодня и пробралась с узелком в руках Маринка. Подошла к воротам.

На этот раз крошечные глазки Катаурова увидели ее сразу. Урядник давно ждал этой встречи.

– А ну-кась погоди! – окликнул он и перегородил дорогу ножнами шашки. – Куда топаешь?

– Ужин несу, – перекладывая узелок с руки на руку, смущенно ответила Маринка.

– Кому? – жестко спросил урядник.

– Вы же знаете… – На строгом похудевшем лице Маринки застыла растерянная улыбка.

– Я спрашиваю, кому? – Кузьма скосороченно прищурился.

– Куванышеву.

– А кто он тебе есть?

– Он мне муж, – ответила она быстро, предчувствуя, что пытка только начинается. Сейчас она была в полной власти урядника.

– Где вы с ним венчаны – в церкви аль в татарской мечети?

Покусывая губу, Маринка молчала.

– Может, вокруг этой ветлы аль под степным стожком? Почему молчишь, лахудра? Как мог допустить твой родитель, чтобы ты, казачья дочь, убегла к басурману?

Ошеломленная неожиданной грубостью, Маринка испуганно попятилась.

– Он нашего, казачьего, офицера убил, защитника престола, а ты, курва, ему крендельки и калачики носишь, а может, таким манером и напильник подкинула!

Услышав брань начальника конвоя, к полуразрушенному забору начали подходить арестанты. Подошел и Шустиков, а с ним и цыган Макарка.

– Эх, чавалы, как он ее стрижет! – сказал цыган.

– Ее, стерву, надо голиком остричь, – покосившись на Макарку, продолжал урядник. – Совсем наголо. Да к столбу привязать, а рядом плеть положить, чтобы порол ее каждый проходящий. Не я ее родитель, я бы ее своими руками на кресте распял! Да я бы такую!.. – Истощив запас бранных слов, Катауров поднял нагайку.

– Не смей! – вдруг пронзительно крикнул Николай Шустиков и, перепрыгнув через забор, ухватился за черенок нагайки.

Урядник круто повернулся, свирепо поглядывая на студента, крикнул:

– А тебе что нужно?

– Не смеешь бить, – тихо, но настойчиво проговорил Шустиков.

– Ты кого учить вздумал? – Забыв про Маринку, Катауров шагнул к студенту, но тот даже не сдвинулся с места.

За забором плотной стеной стояли каторжане и глядели на начальника конвоя. Раскидав арестантов, к забору бросился Кодар, но его успели удержать. Губы Кодара тряслись.

Урядник, поняв, что его ярость зашла слишком далеко, крикнул:

– А ну, чего столпились! Марш по местам! Гляди-ка, моду взяли у заборов толпиться! Марш! Марш!

Арестованные стали расходиться. Пока Катауров и студент спорили, Маринка смешалась с толпой местных женщин и через них отдала передачу. На этот раз переговорить с Кодаром так и не удалось. В последующие дни за ним был установлен строгий надзор. Еду приносил и отдавал Тулеген. Конвойные тщательно просматривали содержимое и отгоняли старика прочь, а Маринку по приказанию Катаурова не допускали совсем. В одном из уральских городов этап погрузился на поезд. Распрощавшись с Тулегеном, Маринка села в пассажирский вагон и с тем же поездом последовала за Кодаром в далекую Сибирь. В Иркутске каторжан загнали на арестантскую баржу. Маринка поехала последним идущим на Витим пароходом. Меньше чем через месяц она очутилась на Ленских приисках.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

После происшедших на Синем Шихане событий Авдей Иннокентьевич Доменов, прекратив разгулы и веселье, крепко взялся за золотопромышленные дела. Немного притих на первых порах и Иван Степанов. Митька по молодости продолжал куролесить, выкидывая бог знает какие штучки… Олимпиада одна-одинешенька томилась в Кочкарске. Марфа с Митькой жили во вновь отстроенном доме, в который Шпак ухлопал немалые денежки. Перелистывая пачки опротестованных векселей и счета многочисленных поставщиков, Доменов хватался за голову и бранился на чем свет стоит.

– Ну хорошо, промывательные машины, оборудование, инструменты, я им местечко найду… А вот за каким дьяволом столько винища приперли? – возмущался Авдей. С расстегнутым воротом, непричесанными волосами, в большущих сапогах, с голенищами чуть не до пупа, он сам, по мнению Усти Ярановой и Василия Михайловича Кондрашова, которые вели все конторские дела, походил на дьявола. – Да такую уйму этой отравы за пять лет не выглохтаешь… А потом, можно ли моему сватушке такой аромат казать! Или зятечку разлюбезному. Им – сивухи, и то только по праздникам… А то, гляди ты, бургунское, по четырнадцати рублей за бутылку! Да таких-то и цеп нет. Я, моншер, в винопитии толк знаю и покупать умею! Вот же грабители!

– Сделочку сам Иван Александрович подписал. Ну Шпак, конечно, присоветовал, – вставил Кондрашов.

– Сечь надо за такие дела! – закричал Авдей Иннокентьевич. – Ни одного порядочного инженера не наняли, пригласили какую-то шантрапу. Тараску загубили! Ах мошенники! Да я такого на десять заграничных не сменяю. Ты вот что, голубь мой, рассчитай-ка этих французиков и бельгийца. Да поделикатнее с ними обойдись, ты ведь демократ, умеешь наводить тень на плетень…

– А вы, Авдей Иннокентьевич, убеждены, что я демократ? – усмехаясь, спросил Кондрашов.

Странные у него завязались с Доменовым отношения. Доменов часто на его политическую неблагонадежность намекал, но во всем доверял. Василий Михайлович во время таких разговоров настораживался.

– Да ты же чистейшей марки социалист, – ответил Авдей с присущей ему прямотой.

– Из чего это вы, Авдей Иннокентьевич, заключили?

– Не хитри, любезный! Я ведь ох какой дока… – Доменов погрозил ему пальцем и, позвонив в колокольчик, потребовал чаю. Пил он крепкий чай в любом количестве.

– Знаю, что вы человек умный, – согласился Василий Михайлович.

– Так вот, моншер. Я в прятки играть не люблю. В каждом деле требую ясности. Ты мне нравишься. Потому что башка у тебя тоже на месте. Прости, что называю на «ты». Это значит, что ты мне в душу влез и я тебя полюбил. В деле с мошенником Петькой Шпаком ты свою честность и порядочность проявил. Другой бы на твоем месте так ручки погрел, а ты нет. Значит, парень ты другой закваски… Ума у тебя много, но в мозгах полное завихрение, как у всех ваших социалистов. Если хочешь со мной работать, то брось свои проповеди… Кое о чем я наслышан, понимаешь, голубь? Кто будет мешать делу, я пикнуть не дам, в бараний рог скручу. Хочешь, перекрещусь и всю правду выложу?

– Выкладывайте! – улыбнулся Василий.

– Тарас Суханов, мой старый сибирский дружок, был самый умнейший человек. А в этих делах оказался бя! Потому зря и погиб. «Зарецк инглиш компани» обвела его вокруг пальца и, прямо скажем, до погибели довела. Он свою совесть никому не продавал.

– А вы, Авдей Иннокентьевич?

– Речь о тебе идет, и меня ты покамест не трогай, голубь. Тарас был человек честный, а они, прохвосты, русское золото хотят лопатой грести… Ну это мы еще посмотрим… Тарас дело знал, а людям не умел в душу заглянуть – вот и расплатился. А у меня в делах своя метода. Я каждого молодчика должен как на ладошке зрить, нутро его чувствовать. О Шпаке я покойничка предупреждал, говорил, что это за фрукт.