Мнемозина (СИ) - Ланской Георгий Александрович. Страница 38

Я схватил Барсукова за шею и впечатал в стену. Он заверещал, как заяц, и медбратья неосмотрительно кинулись ему на подмогу, но их пыл быстро охладили. Покраснев от натуги, Барсуков бил по моим рукам, с его губ летела пена

— Мы не виноваты, — заплакал он. — Вы же понимаете, что это просто такое стечение обстоятельств, несчастный случай! Я же предупреждал вас, что этим может закончиться!

— Ты у меня точно в Магадан поедешь! — прошипел я и ударил его поддых. Барсуков задохнулся и упал бы на пол, если бы я его не удержал: — Сколько тебе Соколов заплатил за это?

Он хрипел и все пытался от меня отстраниться, хватая ртом воздух, и когда смог заговорить, его слова были жалкой попыткой оправдаться. Барсуков был перепуган до смерти, осознавая, что сейчас его явно не погладят по голове. Вряд ли мысли о полученном от Соколова авансе грели его, но он попытался воззвать к моему разуму.

— Господин Стахов, ну, отбросьте эмоции, — всхлипнул он. — Вы же не станете утверждать, что я сознательно довел юношу до суицида? Самоубийство в стенах медицинского учреждения всегда бросает тень на главного врача. Я бы никогда не стал так рисковать. Ну, пожалуйста… Давайте поговорим. Мы же можем договориться, все уладить…

В его голосе была мольба. Я ударил его еще раз, не так сильно, как хотелось. Я был совершенно обессилен и раздавлен. Хотелось выть и разбить о стену самого себя, идиота, допустившего такую ситуацию. Тяжело дыша, я опустил глаза и минуту смотрел в пол, а когда поднял голову, сказал вполне светским тоном.

— У тебя один шанс.

Угодливость, отобразившаяся на лице Барсукова, вызвала отвращение.

— Я слушаю, — с готовностью ответил он. Я не заставил себя долго ждать.

— Сейчас ты приведешь ко мне автора той картины. И когда мы с ним поговорим, я решу, что с тобой делать, падаль!

24/1

Сестра прорвалась в промежутке, пока к нам вели Глеба Макарова. Мы засели в кабинете главврача, мрачные и насупленные. Я был зол, что не смог уберечь Игоря от смерти и думал, как обрадуется смерти сына Соколов-старший. Ведь теперь все состояние сына достанется ему, и ничего не придется делать. Прямой наследственной связи никто не отменял. Я был бессилен что-то предпринять. Оставалось признать, что я проиграл, да еще так бессмысленно. Когда зазвонил телефон, я был рад услышать родной голос, оторвавшись пусть даже на мгновение от этого кошмара.

— Мы уже можем вернуться? — спросила Надежда. — Мама нервничает, да и мне в этом пансионе благородных девиц надоело. Тут нет кабельного, интернет еле-еле пашет, а у меня полно работы.

— Посидите пока там, — ответил я.

— Все хуже, Вань? — встревожилась сестра. Я вздохнул.

— Хуже, но к нам это не относится. Вам ничего не угрожает, мне тоже, но от греха отдохните еще несколько дней. Ты только поэтому звонишь?

Надежда помолчала, чтобы я понял, как она меня осуждает.

— Вообще я звоню тебе по другому поводу. Я тут кое-кому позвонила, кое-что спросила об империи Рокотова. Так вот: после смерти Ксении его финансовые дела с Макаровыми не прекратились.

— Горе горем, бизнес — бизнесом, — едко ответил я.

— Это да, — подтвердила Надежда. — Их связи после смерти Ксении лишь окрепли. Буквально через пару дней после похорон Ксении, Рокотов и Макаров открыли совместное предприятие по строительству коттеджей на левом берегу Истры, причем не абы где, а в заповедной зоне. Одному богу известно, сколько им стоило подмазать всех заинтересованных лиц. И знаешь, что самое любопытное? Олег Рокотов, хоть и является соучредителем, заплатил какую-то мелочь уставного капитала. Все остальные деньги вложил Макаров. А прибыль, тем не менее, пятьдесят на пятьдесят.

Я помолчал, а потом медленно протянул:

— Как интересно.

— Вот-вот, — подтвердила Надежда. — Этот участок — лакомый кусок, на него кто только не облизывался, от бывшего мэра и его жены, до Боталова, но никак поделить пирог не могли. Макаров в итоге всех обскакал. О том, что застраивать этот участок будет именно он, все знали. И тут — бац! Он отдает половину Рокотову. С какого, пардон, перепугу? Ведь свадьба уже точно не состоится. Почему Макаров так расщедрился? Ты что-нибудь понимаешь?

— Понимаю, — ответил я, глядя на картину, где была изображена Наталья Макарова, держащая в руках отрубленную голову своего супруга. — Он просто откупался.

Когда Глеб вошел в кабинет, я бросил взгляд на его руки: тонкие с нервными пальцами художника и попытался представить, как он хватает за горло свою любимую девушку и выбрасывает из окна. У меня ничего не вышло, хотя в своей прошлой полицейской жизни я видал и не таких херувимов, убивающих без зазрения совести самых близких людей. Но теперь, встретив Глеба лицом к лицу, я понимал, почему все вокруг уверяли, что он неспособен на насилие. Этот парень, с лучистым лицом эльфа, показался мне совершенно безвольным и слабым для такого поступка. Всю свою энергию он направлял на картины.

Барсуков, усадив Глеба напротив, торопливо дал ему карандаш и бумагу, а затем подошел ко мне и горячо зашептал в ухо:

— Не забывайте, что перед вами больной человек. Я останусь и в любой момент прерву беседу, если мне покажется, что вы пытаетесь нанести моему пациенту вред…

— Дедуль, твоими заботами только что один пациент вздернулся, — вмешался Кеша, который, естественно, подслушивал. Глеб поднял голову и поглядел на него без всякого интереса.

— Вас отец прислал? — спросил он.

— Меня зовут Иван Стахов. И я не представляю вашего отца, — ответил я. Глеб передернул плечами и быстро зачиркал карандашом на бумаге.

— Хорошо, — скупо сказал он.

— Вы не хотите разговаривать с отцом?

— Не хочу, — буднично ответил Глеб. — И не захочу. Не могу видеть ни его, ни маму. Наверное, когда мне тут подлечат нервишки, я навсегда уеду, чтобы его не видеть. И плевать на все его бабки. Мои картины стоят таких денег, что я могу жить безбедно. Вы пришли из-за Ксении?

Я кивнул. Вопрос вертелся у меня на языке, и я, поглядев на Барсукова, решил не медлить.

— Ксения состояла в любовной связи с вашим отцом?

Карандаш на мгновение замер в руке Глеба, а затем он, как ни в чем ни бывало, продолжил рисовать. Я опустил взгляд на рисунок. Мне показалось, что в резких линиях, распавшихся на две фигуры, я вижу знакомые черты.

— Давно, — равнодушно ответил Глеб. — Несколько лет. Ей было лет пятнадцать, когда она начала с ним спать. Ксюха любила сильных взрослых мужиков. Когда ей подарили квартиру, они трахались прямо там, под носом мамы. Отец иногда оставался в городе, когда ему не хотелось ехать домой. Он всегда нам говорил, что очень устал, и заночует в городской квартире. Ксюха после школы шла туда, делала уроки, как примерная девочка, пока он был занят, а он заезжал на обед и шпилил ее перед тем, как уехать на очередные переговоры. Все это длилось до самого окончания школы. И никто ничего не подозревал.

— Кроме вашей матери? — предположил я. Глеб вскинул голову.

— Как вы узнали?

Я указал на висевшую в углу картину. Парень невесело улыбнулся и вернулся к прерванному занятию. Хотя это было совершенно не к месту, я понял, что Глеб не просто талантлив. Его талант граничил с гениальностью. Карандаш порхал по бумаге, оставляя росчерки черных линий там, где это требовалось больше всего, и становилось даже странно от того, что прежде их там не было. Фигуры прорисовывались все четче, сплетаясь в чем-то диком: не то соитии, не то борьбе.

— Ну, да, мама стала подозревать, что у него кто-то есть. Женщины всегда чувствуют. Духи там, волосы другого цвета, ну и постоянные задержки в городской квартире. Она стала его пасти и пару раз чуть не поймала, но Ксюха выворачивалась. Когда мама стала заезжать и ждать отца, Ксюха просто сидела этажом ниже. Папаша все успевал, многостаночник хренов. Но потом мама стала там бывать постоянно, и отец стал встречаться с Ксенией в других местах.