Как открыть третий глаз: практика пробуждения интуиции - Блаво Рушель. Страница 6

А сколько колоколов на этих башнях! Звонарь знал, что для подсчета количества колоколов нужно произвести весьма несложное вычисление из тех, коим учат детишек в школе. Есть башни, на которых два колокола. Надо сложить их количество и умножить на два. Тогда получится количество колоколов на башнях, на которых два колокола. Потом сложить количество башен, обладающих тремя колоколами, и помножить полученную сумму на три. После этого взять все башни, где есть четыре колокола. И общее количество этих башен умножить на четыре. И, наконец, совсем просто: в городе было три башни – звонарь знал об этом всегда, сколько себя помнил, – на коих звонили по пять колоколов на каждой. Тут было совсем просто, проще даже и придумать нельзя: три умножить на пять и получить пятнадцать. Это будет число колоколов на башнях с пятью колоколами. И только на одной башне во всем городе был только один колокол. Это была самая большая из всех городских башен, то есть как раз та самая, на которой звонарь и служил всю взрослую свою жизнь и даже часть жизни детской и на которой верой и правдой служили граду и миру и отец, и дед, и прадед нашего звонаря. Да что там говорить, если на этой башне служили звонарями в свое время и отец, и дед, и прадед того самого прадеда нашего звонаря. И все они любили эту службу, любили самую большую в городе башню, любили тот единственный колокол, который два раза в сутки – в полдень и в полночь – оповещал горожан о том, что в их городе все спокойно, все хорошо, все прекрасно. Когда же звонарю говорили, что на всех других башнях города колоколов по два, по три, по четыре, а то и по пять, а на его – пусть и самой большой – башне всего-то один, то звонарь никогда на это не обижался. Он-то знал, что не только служит на самой большой башне, но еще и обслуживает самый большой в городе колокол. Да, не удивляйтесь: и башня была самая большая, и колокол был ей под стать. Потому, верно, и пришла звонарю в голову мысль посчитать все городские башни и все колокола города. Ведь когда смотришь на мир с такой высоты (с высоты самой большой башни) и когда каждый день слушаешь в непосредственной близи такой звук (звук самого большого колокола), то в голову непременно лезут всякие мысли общегородского, если можно так выразиться, характера.

Однако каково же было разочарование нашего звонаря, когда, придя в городской архив, он узнал от седого архивариуса – давнего друга своих прадеда и деда, – что много-много лет тому назад документ этот сгорел. Да, сгорел! И удивляться тут совсем нечему: в городах, где так много башен и так много колоколов, пожары не являются редкостью. Так случилось и тогда – был пожар. А если уж пожар случается, тот тут ничего не попишешь, ведь рукописи, как известно, горят; число же всех городских башен было записано рукою мудрого арифметика, то есть было рукописью. И звонарь ушел из архива ни с чем. Пришел на свою башню. Да, звонарь считал самую большую башню в городе своей. И колокол – самый большой в городе – считал тоже своим. Настроение было грустным у звонаря, ведь он впервые в жизни не смог сделать то, что задумал: не смог не только посчитать все городские башни и все городские колокола на этих башнях, но и не смог даже найти те подсчеты, что в давние времена осуществил мудрый арифметик. Подошел к колоколу звонарь, ведь время приближалось уже к тому полуденному часу, когда следовало звонить. Взялся он за колокольный язык и было уже собрался ударить языком по стенке колокола, но – не смог. Почему? Прежде никогда ничего подобного не было… Колокол отказывался звонить! Тогда звонарь попробовал приложить больше силы, чем прикладывал всегда, когда звонил в колокол, но и тут никакого звука не последовало. И сколько ни пытался в тот час звонарь выполнить свою работу, ничего у него не вышло.

Город между тем заволновался. Никто не мог припомнить того, чтобы когда-нибудь было подобное – чтобы самый большой колокол не звонил в полдень. Даже не могли припомнить, чтобы колокол не звонил в полночь, так чего уж тут говорить о полуденном звоне. Но больше всех отсутствие полуденного звона удивило и даже испугало всех ныне здравствующих старых звонарей: отца, деда и прадеда. Отец и дед нашего звонаря громко сокрушались, сетовали, сердились – сердились на то, что не могли понять, почему самый большой колокол в этот раз не стал звонить. И только прадед не сокрушался, не сетовал и не сердился. Прадед глубокомысленно молчал. А и дед, и отец, и сам звонарь знали, что если прадед молчит, то это означает: прадед что-то знает. Впрочем, прадед знал не просто что-то, он знал если не все, то, по крайней мере, почти все. Знал он и то, почему сегодня колокол не зазвонил. И когда его сын и его внук перестали сокрушаться, сетовать и сердиться, то прадед им и правнуку своему все объяснил:

– Дело в том, что наш колокол очень переживает, переживает вместе со звонарем, а точнее, вслед за звонарем. Однажды, лет семьдесят, а то и больше тому назад, было так, что пришлась мне по сердцу одна девушка. Так мне она понравилась, что очень быстро влюбился я в нее, а потом решил признаться ей в любви. И признался. И получил такой вот ответ: «Ты хороший, может быть, самый лучший даже. Ты мой друг и таким навсегда останешься. Но я тебя не люблю». Что может быть ужаснее, чем в двадцать лет услышать такое? И пошел я по улице, с горя опустил голову. Однако тем временем приближался полдень: пора было звонить в самый большой колокол на самой большой из всех городских башен. Любовь любовью, а работа работой. Настроение было ужасное, но я заставил себя подняться на башню, и попытался ударить в колокол. Попытался… Но колокол не отозвался. И сколько ни пытался я, сколько ни старался – ничего у меня не выходило, ничего… Расстроенный пришел я в тот день к прадеду моему. И тот поведал мне, что наш большой колокол умеет и радоваться, и горевать вместе с нами. Мы счастливы – счастливым звоном откликается колокол, мы несчастны – колокол молчит. И так было всегда. Особенно грустно колоколу переносить разочарование наше… Вот и молчит колокол, когда чем-то мы, звонари, расстроены.

Понял тогда все наш звонарь. Понял, что его разочарование от того, что он впервые в жизни не смог совершить задуманное, передалось колоколу. И колокол не смог звонить. Теперь нужно было звонарю, во-первых, забыть свою печаль, а во-вторых, дождаться полуночи, чтобы вновь попробовать звонить в колокол на башне, в самый большой колокол на самой большой башне города. И пока звонарь забывал свою печаль, понял он одну вещь: много в жизни случается не очень хорошего, много ждет разочарований, но куда как больше в жизни прекрасного, славного, доброго. Например, любимая профессия – профессия звонаря. И что бы дурного ни случилось в жизни, все равно надо верить в то, что хорошего в жизни гораздо больше, чем дурного. И как же это прекрасно – иметь возможность дважды в сутки звонить в самый большой колокол на самой большой башне. И улыбнулся звонарь. И когда в полночь приблизился к своему колоколу, то даже еще не успел дотронуться до языка, как колокол зазвонил, зазвонил сам. И в тот миг не было более счастливого человека, чем наш звонарь.

Сказка вторника. История одной рыбки

На дне морском жила одна рыба. Даже не рыба, а всего лишь рыбка. Маленькая, незначительная, настолько прозрачная, что другие жители моря видели сквозь эту маленькую рыбку все прелести водной стихии, а саму рыбку порою не замечали даже. Было ли рыбке это обидно? Пожалуй что да, ведь если бы обидно не было, то рыбка бы тогда вряд ли мечтала бы о том, о чем она мечтала. Мечтала же маленькая рыбка перестать быть рыбкой и стать кем-нибудь другим. Мечта стать кем-нибудь другим была с маленькой рыбкой всегда, а как-то раз случилось так, что мечта эта стала реальностью. Но обо всем по порядку.

Как-то раз плавала маленькая рыбка на очень большой глубине; на такой большой, что там если кто и обитал, то только пучеглазые крабы да страшные водяные пауки. Ну и еще, конечно, сам Морской Царь. Только Морского Царя маленькая рыбка не видела прежде, а потому даже и не задумывалась над тем, что вот тут, на самом дне морском, на небывалой глубине может обитать еще кто-то, кроме пучеглазых крабов и страшных водяных пауков. Водяных пауков маленькая рыбка боялась очень. Уж больно они были страшными: косматые лапы, коричневый чешуйчатый панцирь, облепленный водорослями язык… Но самое страшное в водяных пауках – это, без сомнения, их глаза. Некоторые рыбы боятся выпученных крабовых глаз. Но что такое глаза краба в сравнении с глазами водяного паука? Крабовые глаза очень глупые, выдающие тупость их обладателя, злобную тупость, но совсем безопасную, если по правде сказать. Бояться крабовых клешней? Чего их бояться, когда ни правой клешней, ни клешней левой краб не может не только перекусить, но даже и прищемить как следует. Маленькая рыбка знала это прекрасно, а однажды даже испытала «силу» клешней краба на себе. Какой-то озлобленный жизнью представитель крабового племени, обиженный, верно, то ли водяным пауком, то ли самим Морским Царем, которого, впрочем, маленькая рыбка никогда прежде не видела, да и не могла видеть до поры до времени, так вот, злой краб, выпучив глаза, ринулся на маленькую рыбку. Конечно, когда обижает кто-то, кому не можешь дать сдачи, то нет лучшего способа успокоить себя, обидев слабого и маленького. Тут и подвернулась под руку (точнее, под клешню) пучеглазому крабу маленькая рыбка. В первый миг маленькая рыбка даже испугалась, но очень быстро взяла себя в руки (точнее, в плавники), ведь она знала, что краба бояться не следует. А краб еще не знал, что маленькая рыбка вовсе его не боится, поэтому краб обе клешни свои раскрыл, будто тот, кто желает обнять своего старого друга. Раскрыл и попытался схватить маленькую рыбку. Только та ведь тоже была не промах – ловко увернулась от клешней злобного краба. Краб попытку повторил – рыбка увернулась вновь. Так могло бы быть бесконечно, но в одну из своих попыток краб все-таки изловил маленькую рыбку, придавил беднягу обеими клешнями своими. Беднягу? Отнюдь нет, вовсе не беднягу, потому что как ни сжимал клешни свои пучеглазый краб, никакого даже самого маленького вреда нанести рыбке он так и не смог. Маленькая рыбка только смеялась над крабом, а тот злился все больше, но поделать ничего не мог. Наконец, окончательно рассерженный краб отпустил рыбку, а сам убрался восвояси – исчез в морских водах и больше никогда на рыбкином пути не появлялся. Рыбка же, когда отсмеялась, стала плавать и играть, как и всегда, стала радоваться жизни. Да, тогда рыбка еще умела радоваться жизни, даже находясь на самой глубине моря.