Лже-Нерон - Фейхтвангер Лион. Страница 11

   Варрон в глубине души был глубоко обрадован. Именно  в  этом  деле  ему хотелось повлиять на Цейона. Для того-то он и приехал  в  Антиохию,  чтобы Цейон обратился к нему с этим вопросом, и если бы Цейон медлил еще неделю, то ему, Варрону,  волей-неволей  пришлось  бы  самому  начать  разговор  о политике. Обстоятельства складывались как нельзя лучше.

   Он поспешно взвесил еще раз все за и против. Если бы  Цейон  высказался за Артабана, то по ту сторону Евфрата - в этом его  эдесские  друзья  были правы - никто не  был  бы  заинтересован  в  поддержке  человека,  который назвался бы Нероном. И тогда горшечник снова станет горшечником,  а  Цейон по-прежнему будет императорским губернатором, под чьим  началом  находятся семь легионов армии и важнейшая провинция империи;  никогда  он  более  не превратится в Дергунчика. Таким образом, Варрону необходимо было  побудить губернатора признать Пакора, а не Артабана. Не раз  он  тщательно  излагал самому себе доводы, с помощью которых он приведет Цейона к  этому  выбору. Но теперь он принял смелое  решение  отказаться  от  всей  этой  заботливо построенной аргументации. За две секунды  ожидания  и  молчания  он  понял своего старого товарища детства, Цейона, лучше, чем когда бы то  ни  было. Он понял, как сильно  ненавидит  его  Цейон,  понял,  как  глубоко  он  не доверяет ему. Цейон сделает как раз противоположное тому,  что  посоветует Варрон. Варрон посоветует ему признать Артабана и отвергнуть Пакора.

   Так он и сделал.

   До сих пор Цейон колебался, принять ли ему решение  в  пользу  Артабана или Пакора. Много  было  оснований  высказаться  за  одного,  много  -  за другого.

   Он видел массивное лицо Варрона, его полный, чувственный рот,  огромный дерзкий лоб, наглую позу. Он ненавидел этого человека, и -  он  готов  был поклясться Юпитером - человек этот ненавидел  его.  Пакор?  Артабан?  Этот человек посоветовал выбрать Артабана. Этот человек заявил, что его  "друг" - Артабан. Цейон примет решение в пользу Пакора.

10. НАДО ЗАПАСАТЬСЯ ТЕРПЕНИЕМ

   Горшечника  Теренция  так  и  подмывало  рассказать  Кайе  о  беседе  с Варроном, доказать ей,  назвавшей  его  маленьким  человеком,  что  другие отнюдь не считают его маленьким.  Но  он  знал,  что  было  бы  рискованно слишком рано обнаружить свое торжество. И Теренций поборол себя, продолжал вести прежний образ жизни, занимаясь только делами цеха.

   Но Кайя видела своего Теренция насквозь. Хотя он и расхаживал по городу с  достойным  и  озабоченным  видом,  прикидываясь,  будто  всецело  занят будничными делами, но она по едва  уловимым  признакам  замечала,  что  он поглощен чем-то другим и очень важным. Что-то произошло. Наблюдая, как  он задумывался, когда полагал, что его никто не видит, как порой  мечтательно и блаженно вздыхал, как он метался во сне, как его лицо то расцветало,  то мрачнело, она вспоминала пору, когда его вызывали на Палатин.

   Впрочем, это  возбужденное  состояние  Теренция  продолжалось  недолго. Правда, в Эдессе и в  других  местах  Междуречья  все  чаще  вспоминали  о счастливых временах императора Нерона. Вздыхали  и  кряхтели,  жалуясь  на чрезмерные тяготы,  которые  взваливает  на  население  Месопотамии  новый губернатор, и все чаще многозначительно шушукались о том, что  дальше  так продолжаться не может, что всему этому скоро придет конец,  что  император Нерон еще жив и вскоре снова появится во  всей  своей  славе  и  освободит народы Междуречья. Теренций жадно  впитывал  в  себя  эти  слухи,  но  они нисколько не уменьшали муки ожидания. Проходили недели и месяцы, а  Варрон не подавал признаков жизни.

   Сенатор же полагал попросту, что Теренция надо "выдержать". После  того как этот человек клюнул на приманку,  следовало  дать  ему  потрепыхаться, чтобы он не слишком зазнался. И  Варрон  пребывал  вдали,  в  Антиохии,  - важным барином, далеким, как небо, от горшечника Теренция, недоступным для него. Сенатор Варрон не подавал никакой вести горшечнику Теренцию.

   Это  было  нелегкое  время  для  Теренция.  Часто  он  сомневался,   не приснилось ли ему все? На самом ли деле  великий  сенатор  Варрон  однажды заговорил с ним, как равный с равным, чуть ли не смиренно, как с подлинным императором Нероном? Ему до смерти хотелось обсудить  это  происшествие  с Кайей. Но что она скажет? Что все  это  ему  померещилось  или,  в  лучшем случае, что Варрон затевает с ним новую, жестокую и унизительную  игру.  А именно этого Теренций не хотел слышать, ибо он не мог бы жить больше, будь это так.

   Вот почему он, как умел, старался скрыть свое замешательство от  ясных, пытливых глаз жены. Он все с большей и большей жадностью  искал  признаков того, что не один только Варрон признал в нем императора Нерона.  Но  этих признаков не было, и ему с каждым днем становилось все труднее  оставаться старшиной  цеха  Теренцием  -   представительным,   обремененным   делами, самоуверенным, каким он был еще несколько недель тому назад.

   Одну только внешнюю уступку сделал он  своим  мечтам.  Император  Нерон иногда, чтобы лучше видеть, подносил смарагд к  своим  близоруким  глазам, обычно к левому. Теренций купил себе смарагд. Было нелегко скрыть от Кайи, что он  взял  из  кассы  сумму,  необходимую  для  этой  покупки,  и  это, действительно, не вполне удалось ему. Самый смарагд он, разумеется, никому не показывал. Уединяясь, он разглядывал его, подносил то к  левому,  то  к правому глазу, радовался его зеленому блеску.

   Когда и это уже не помогало, он бежал со своими сомнениями в  Лабиринт. Там, во мраке потаенной пещеры, он прислушивался к самому себе,  пока  его внутренний голос, его "Даймонион" не заговорит с ним и не уверит его,  что он - Нерон и что весь мир признает его.

   Но покамест мир его не признавал, а Варрон продолжал  молчать.  Наконец Теренций потерял терпение и написал ему письмо  -  письмо  клиента  своему патрону. Теренций сообщал о делах своей керамической фабрики, своего цеха, о мелких событиях в городе Эдессе. Но к концу - это был единственный намек на их беседу, который позволил себе Теренций, - он вплел  туманную  фразу: если будет угодно богам, то ему, возможно, уже не придется докучать своему покровителю подобными мелочами, потому что боги  вернут  ему  его  прежний образ, о чем он иногда мечтает. Он перечел письмо и  нашел  его  неглупым. Теперь Варрону придется высказаться. Если он  намерен  продолжать  начатую игру, он даст ответ на таинственную фразу; а если не намерен -  он  примет ее за одну из тех многозначительных цветистых фраз, какие любит Восток,  и пройдет мимо нее. И тогда Теренцию  снова  придется  погрузиться  в  будни эдесской жизни. Но это невозможно. Варрон поймет, ответит.

   Нестерпимо медленно тянулись дни. Много писем  приходило  из  Антиохии, некоторые - на адрес Теренция, но от  Варрона  письма  не  было.  Теренций определил себе крайний срок получения ответа. Сначала - шесть дней,  затем - десять, затем - двадцать. Снова  и  снова  говорил  он  себе,  что  надо запастись терпением. Он цитировал,  чтобы  не  прийти  в  отчаяние,  стихи классиков о терпении. Он читал их перед Кнопсом, своим рабом, которого  не так стеснялся, как жены. Однажды он сказал  Кнопсу,  что  скоро  предстоит перемена - такие вещи он говорил ему нередко, и, гневно, страстно цепляясь за свою надежду, с мрачным лицом,  прищурив  близорукие  глаза,  произнес, скорее для самого себя, чем для Кнопса, начало гомеровского стиха:  "Будет некогда день..." И так как Кнопс смотрел на него с изумлением, он  не  мог удержаться, вынул из кармана смарагд, еще пристальнее взглянул на Кнопса и многозначительно повторил: "Будет некогда день..."

   Раб Кнопс отступил перед искрящимся зеленым огнем, но он был умен и  не спросил ничего; однако он с  любопытством  отметил  странный  жест  своего господина и его слова и долго о них раздумывал.