Символика тюрем - Трус Николай Валентинович. Страница 5
— В «Крестах» не параши, а именно унитазы, простите уж за подробность. Среди зэков очень популярна легенда о сидевшем в «Крестах» авиаконструкторе Туполеве, который, освободившись, истратил свои гонорары на замену «параш» белоснежными унитазами:
Камера переполнена, человек двенадцать спят на полу, на нарах в два этажа, и места под ними нет. Новенький, приходя в камеру, ложится возле унитаза и «дежурит», то есть моет за всех посуду. Это такой закон, в камерах «Крестов» довольно распространенный. Ну что ж, будем законопослушными… И я, наверное, недельку драил за всех посуду, пока не пришел очередной новенький. Надо сказать, к моему дежурству снисходительно относились. А бывали случаи, что если кто-то плохо отмывал миску, оставался жир, то швыряли в лицо…
— Рассказывают о страшной тюремной «прописке», когда новенького унижают, избивают… Вам удалось этого избежать?
— Через несколько дней тюрьмы меня вызывают к моему адвокату. Он испуганно бросается ко мне: «Игорь Михайлович, что с вами? Как вы?». Я улыбаюсь. И тогда он разъясняет: «Позвонили вашей супруге и сказали, что вы зверски избиты в камере». Но у нас не избивали. В «Крестах» на «осужденке» сидят почти все по первому разу, то есть, как правило, нет ни «авторитетов», ни «воров в законе», держащих всех в страхе. Я сразу решил, что к каждому сокамернику буду относиться как к ровне. Ведь там страдающие, несчастные люди, пусть и преступники. И наша беда нас уравнивала, и никакие звания на мое поведение не влияли. И если человечка два были ко мне поначалу плохо расположены, а может, и подготовлены к тому, чтобы «прописочку» все-таки устроить, то серьезные, крепкие «мужики» отнеслись с сочувствием. Мы посылки поровну делили, в шахматы из хлеба играли — был там один специалист, хорошо лепил, настоящие запрещены… Дошло до того, что с соседними камерами удалось провести соревнование по составлению кроссвордов. Даже какой-то коллектив сложился. Я никогда не забуду, как двенадцать рассерженных на советскую власть мужчин слушали от начала до конца радиопостановку «Гамлет» и как по очереди читали новенькие, ни разу не раскрытые тома «Войны и мира» из тюремной библиотеки. Как ни странно, была такая не тюремная, не зэковская обстановка.
— Скажите, про туполевские унитазы — это вы сочиняли?
— Был грех. У нас больше половины семейных было, они спросили: «Сочини стишок, я домашним пошлю».
Страшного ничего не рассказывали те, больше помалкивали. В основном выпытывали технику попадания на зону: карантин, выдача одежды… Ведь в следственном изоляторе все в том, в чем из дома ушли, и до отказа в кассации даже волосы сохраняли. У меня была шевелюра богатейшая, и очень неприятен был момент, когда остригли наголо… Хотя коллеги меня подбодрили: «Ну вообще не безобразно» — как высказался один. Это очень унизительная процедура, стриженым ты превращаешься в предельно не уверенное в себе существо… Ну так вот, о зоне расспрашивали тех, кого «дергали» оттуда в качестве свидетеля и временно помещали в «Кресты». Я помню одного, бригадира столовой. «Сначала попадаешь на карантин, на карантине избивают», — говорил он мне. Потом я с ним встретился уже на зоне, когда пришел к нему в столовую. Он проводил к себе в кабинет. Небольшая люстра. Диван. Приемник. В общем, однокомнатная квартирка человека среднего достатка. Были у него два денщика. Они тут же принесли вилочки, антрекот, картошечку с соленым огурчиком. Хозяйственный такой мужичок был. Но жил в вечном страхе, потому что периодически с зоны устраивались вторжения в столовую, и если зэки прорывались, били смертным боем и поваров, и обслуживающий персонал. Считалось: воруют, а все голодают. А с этим бригадиром разобрались по-другому. Ему подложили в комнату не то два, не то пять килограммов чая, затем при обыске «обнаружили». Ну и раскрутили еще на 7 лет.
— Вы боялись карантина?
— Я попал на зону усиленного режима в поселке Металлострой, это под тогдашним Ленинградом. Сразу же сложилось впечатление: те, кто сажал меня, уже дали знать о моем прибытии. Вначале на зоне проходишь медосмотр — несколько специалистов. И вот психиатр, осмотрев меня, решил пооткровенничать. Он сказал: «Вас ждут здесь, и я вам завидую. На зоне знают, что вы профессор, обеспеченный. А обеспеченных здесь доят. Ожидать вы должны самого страшного. От вас будут требовать, чтобы на свидание родственники приносили деньги. Если принесут мало денег, будут унижать, будут бить». Вот такую он провел со мною психотерапию. Вообще начало хорошего не предвещало. Мне выдали весьма подходящую для издевательств форму: черную шапку с козырьком, так называемую «пидарку», годную по размерам только ребенку, и брюки тоже на десять размеров меньше моего. Новый ватник тут же уголовники поменяли на невообразимое рванье, а ботинки с отвалившимися подошвами мне оставили домашние. Сказали: моего размера нет. Я ожидал худшего.
— Вы как-то настраивали себя психологически или, может быть, философски?
— Нет, никаких философских раздумий не было: там терпимость, подставь правую щеку… Я расценивал все происходящее как тяжелейшее испытание, которое выпало на мою долю, и соответствующе к нему относился. Нужно было мобилизовать все свой силы и весь свой опыт, чтобы выдержать его…
— Вы не закончили свой рассказ о карантине.
— Вообще-то карантин — это довольно чистое такое помещение, кровати в два ряда, словом, типичная казарма, даже без решеток на окнах. В нем селят прибывшую на зону партию, обычно человек тридцать. В первый же день, в 4.30 утра, побудка, всех строят и распределяют, по преимуществу, на тяжелые работы, которые полагаются карантинщикам, И тогда же их грабят, отбирают понравившиеся вещи…
— Кто был — бригадиры?
— Нет, «жулье», «жулики»…
— Жулики?
— Это синоним «вора в законе», «авторитета». У нас на зоне их называли «жулики». И вот «жулики» приходили развлекаться.
— Но ведь карантин отгорожен?
— Зона — это 12 отрядов, по сто человек в каждом, а на всех ночью приходится четыре или пять прапорщиков. Отряды отгорожены, но охраняют их сами зэки. Есть такой, прошу прощения, отряд «козлов», как их на зоне называют, то есть формально он называется, кажется, «отряд охраны общественного порядка». И вот подходит «жулик» к «козлу»: «Пусти!». И пожалуйста, открываются ворота. Я был свидетелем такого не один, не два, а больше десятка раз. И это произвело на меня самое гнетущее впечатление. Особенно, когда били тех, кто сидел со мной в одной камере «Крестов».
— А вы…
— Я ничего не мог сделать.
— Русская литература традиционно описывает мучения человека, который видит зло, но не может ему противостоять. У вас были такие угрызения?
— Конечно, были. Ещё и какие! Я ведь знал и тех, кто бил. Через несколько месяцев зоны с некоторыми из них у меня были настолько хорошие отношения, что они бы не дали с моей головы волосу упасть. И вот они же, напившись пьяными… Зверем заключенного на зоне делает алкоголь. А бывает, водка льется на зоне рекой. Очень редко, чтобы так называемый беспредел имел место без нее. Он карается по закону зоны, и очень жестоко. Но вот, напившись пьяными, бьют виноватых, а чаще невиновных. Я иногда просил пожалеть их, но в ответ: «Михалыч, молчи!». И вот эта беспомощность и постыдный страх — пожалуй, самое ужасное из пережитого на зоне.
— Простите, вопрос может быть неприятен. Вас как-нибудь система зонной «прописки» задела?
— Нет, меня ни разу не тронули. Поначалу, когда я был в своем клоунском облачении, приставал один шмакодявка, очень настырный и злой, но я сумел дать ему отпор, а затем познакомился с бригадиром из зэков, представился и, следуя своим принципам, все про себя рассказал. Не исключаю, что первые дни ждали реакции начальства, это на зоне важно. Начальник лагеря, полковник Дедков, вызвал к себе на беседу: «Я читал ваш приговор. Осуждены вы не по закону, а по совести, но я постараюсь помочь уберечься от всего злого, что есть на зоне». Он мне дал инструкцию, как себя вести.