Побеги, тюремные игры - Кучинский Александр Владимирович. Страница 12

Для тюремных «рокировок» прежде всего требовалось внешнее сходство, то есть равноценная замена. Желательным фактором являлось сходство порядковых номеров на одежде.

Нумерованные каналармейцы

Опознавательные знаки на форме заключенных имеют вековую историю. Во времена царской каторги ссыльным нашивался на спину знак в виде бубнового туза. Он служил для распознавания узников и затруднял побег. Этот четырехугольный лоскут имел свои требования. Прежде всего он отличался по цвету от самой одежды. На Сахалине туз поначалу был желтым (цвет забайкальских и амурских казаков), затем его стали делать черным. Кроме этого каторжанам, склонным к побегу, выбривалась половина головы. История сохранила и факты, когда на лбу пожизненного узника выжигались три буквы «КАТ» (каторжанин). Это можно расценивать как начало нательной символики в местах лишения свободы, своего рода предтечу татуировки. С годами магическое тавро утратило свою внутреннюю силу, к тузам и выбритым головам привыкли, а от знака на лбу отказались вовсе.

С развитием ГУЛАГа совершенствовалась и система учета зеков. Разрабатывались целые государственные программы по предотвращению побегов из мест лишения свободы. Эти изыскания, которые претендовали чуть ли не на отдельную науку, посвящались униформе, ежедневному пайку (чтобы боец трудового фронта думал не о таежных переходах, а о том, сможет ли он сегодня добрести до барака), заградительным и контрольным полосам и даже финансовому обращению между лагерями. В каждой зоне ГПУ были введены свои расчетные знаки, которые помогали лучшей изоляции этих лагерей. Едва человек — будь то зек, «вертухай» или даже сам начальник лагеря — преступал порог зоны, как у него изымались все советские деньги. Взамен выдавались расчетные квитанции, по которым и шел расчет за все товары и услуги внутри лагеря. Эта оригинальная мера препятствовала побегам и воспринималась на всех уровнях очень серьезно. За укрытие советских денег полагался расстрел (сотруднику лагеря — длительный срок). Но и к этой мере подходили избирательно. На Соловецких островах блатные авторитеты вовсю дулись в буру, рамс и стос на привычные им «хрусты», в то время как политзеков за такую дерзость ждала пуля. Охрана мирилась с подобной карточной ставкой и лишь изредка отбирала горку мятых бумажек, брошенных блатарями в банк. На Соловках уголовники имели особый статус: их размещали среди политзаключенных для «политического равновесия». Когда вору-рецидивисту удавался побег и его ловили (вне зоны с блатарями не церемонились и могли запросто пристрелить во время погони), то в его карманах нередко обнаруживали крупные денежные суммы, причем в полноценных рублях, а не квитанциях.

Расчетные квитанции печатались государственными типографиями на плотной бумаге и имели несколько знаков защиты, как правило, водяных. На соловецких бонах имелся даже герб Соловецких островов — слоник с буквой «У» на попоне. Этот ребус зеки разгадывали без труда: «СЛОН» — Соловецкие лагеря особого назначения, «У» — Управление. Такое денежное обращение в зонах ГПУ продолжалось долгие годы. Выпуски разных годов отличались подписями разных членов Коллегии ОГПУ — Г. Бокия, А. Когана, М. Бермана… Лагерные боны были отменены в начале 30-х годов, когда типографские мощности уже не могли угнаться за развитием тюремно-лагерной системы.

До 80-х годов каждый из заключенных имел свой порядковый номер, который он обязан был помнить в любое время суток и в любом состоянии. Видимо, решили перенять стройную систему регистрации, отлаженную в немецких концентрационных лагерях. Когда зек «отыграл на рояле» в оперчасти (то есть сдал свои отпечатки пальцев), ему присваивался номер, к примеру Г-357. Этот номер выводился мелом на темной дощечке, которую вешали на шею зека. В таком виде он представал в «фотоателье» оперчасти и фотографировался для тюремно-лагерного архива. Заключенному выдавались четыре белых полоски материи размером восемь на пятнадцать сантиметров. Эти тряпки он нашивал себе в места, обозначенные администрацией.

Любопытно, что в системе Главного управления лагерей не было всероссийского стандарта. Номера могли крепиться в разных местах на одежде, но в большинстве случаев — на левой стороне груди, на спине, на шапке и ноге (иногда на рукаве).

На ватниках в этих местах заблаговременно проводилась порча. В лагерных мастерских имелись портные, которые тем и занимались, что вырезали фабричную ткань в форме квадрата, обнажая ватную подкладку. Беглый зек не мог скрыть это клеймо и выдать себя за вольняшку. Бывало, что место под номер вытравливалось хлоркой. Служебная инструкция требовала окликать спецконтингент лишь по номерам, забывая фамилию или, того хуже, имя и отчество. Начальники отрядов часто сбивались, путались в трехзначных метках и порой переходили на фамилии. В помощь надзирателям на каждом спальном месте зека прибивалась табличка с номером и фамилией. «Вертухай» мог зайти в барак среди ночи и, обнаружив пустую койку («чифирит где-го, падла»), просто записать номер, а не пускаться в расспросы.

В концентрационном ведомстве Генриха Гимлера узникам лагерей порядковый номер выкалывался на руке. Для этого в санпропускнике имелись татуировщики, как правило, с уголовным прошлым. Содрать пяти- или шестизначное клеймо можно было лишь с кожей. На одежде заключенных, помимо номера, нашивался символ национальности: русский — буква «R», поляк — «Р» и т. п. На полосатой спине штрафников или потенциальных беглецов крепился красный круг, который должен был помочь конвою в прицельной стрельбе. Если узник тайком отпарывал красную метку, его ждала печь местного крематория.

В конце 80-х годов с началом исправительно-трудовых реформ нумерация зеков отошла в прошлое. «№Г-215» стал «осужденным Петренко», а «гражданин начальник» мог называться «Николай Алесаныч» или как-то в этом роде.

Тайное свойство гемоглобина

Эта любопытная история произошла в 1976 году в одной из ИТК Казахстана. О том, как зеки ухитрялись выбраться из камеры под видом трупа (почти по графу Монте-Кристо), я уже рассказывал. Дальше морга или зоны симулянту уйти не удавалось. Но в случае, приведенном ниже, беглец вырвался из зоны под видом тяжелобольного, готового в любую минуту закоченеть.

Ранним утром две тысячи зеков, окруженных солдатами-автоматчиками, двинулись в промышленную зону. Она располагалась в трех километрах от колонии и представляла собой громадное трехэтажное здание, которое к весне должно было называться ремонтно-механическим заводом. Успела ли братва к сроку — неизвестно, да и не столь важно.

В девять утра работа уже кипела вовсю: кран таскал блоки, сверху доносилась матерщина по поводу отсутствия цемента и неосторожного обращения с кирпичом, внизу мерно расхаживали бригадиры — синие от наколок рецидивисты в наутюженных брюках и без маек. К одному из них подошел молоденький лейтенант, прибывший в ИТК лишь три дня назад:

— Почему вы одеты не по форме?

Бригадир повел глазом в сторону офицерского погона и кратко, явно делая одолжение, выдавил:

— Так надо.

Спустя мгновенье он уже орал в толпу:

— На хера ты битый камень грузишь! Отваливай назад.

Лейтенант растерянно открыл рот, но похожий на иконостас зек уже отошел прочь. Новичок вопросительно взглянул на начальника конвоя, но тот лишь махнул рукой: не мешай, мол. Второй из бригадиров вдруг начал рвать чертежи и высказывать инженеру:

— Что ты начиркал, а? Ты потом здесь трубу не отведешь, мать твою. Дай сюда!

Блатарь отобрал у инженера лист бумаги, вынул из его кармана карандаш и начал что-то рисовать. Потом бросил:

— Давай на этаж три тонны цемента, понял?

Всю эту строительную потеху внезапно оборвали крики. Это упала балка перекрытия. Стальной швеллер и десятка три кирпичей сорвались с третьего этажа, сбив по пути одного из строителей. На крики и стон бросился офицер и двое солдат. Их взору открылась картина не для слабонервных. Грохнувшийся со второго этажа зек лежал так, будто бы рухнул позвоночником прямо на кучу кирпичей. Он, не мигая, смотрел вверх и, казалось, уже ни на что не реагировал. Раненый даже не стонал.