Блатной телеграф. Тюремный архивы - Кучинский Александр Владимирович. Страница 2
На язык южных тюрем оказали влияние языки всех наций; здесь мы встречаем воровские слова: «зухер» (от нем. Sucher), «форс» (от франц. Force), «дека» (от греч. Deka) и пр. На Дальний Восток стекались воры из всех местностей. Здесь больше, чем где-либо мы можем наблюдать смешение языковых особенностей, и в то же время в языке каторжан в виде особой наслойки чувствовалось влияние восточных соседей.
В настоящее время благодаря указанным причинам, а также усилившейся тенденции к миграции людей, мы можем наблюдать полное смешение языковых особенностей. Нередко слова, обозначающие одинаковые понятия, в разных языках имеют похожий перевод. Так, французский и русский воровской жаргоны одинаково называют часы — луковицей (oignon), крупную серебряную монету — колесом (roue de derriere), нахождение под стражей — болью (maladie), сыщиков — «легавыми», убийство — «мокрым делом» и т. д.
В речи воров много слов с переносным значением, которые своей образностью прочно завоевали место в обывательском разговорном языке. Это такие ходячие выражения, как «лапу запускать» (т. е. в чужой карман), «лапти плести» (путать, делать неумело), «клеится» (дело пошло на лад), «задать перцу» (бить, ругать), «лыжи навострить» (удирать), «под мухой» (быть пьяным), «пули лить» (говорить небылицы), «фонари под глазами» (синяки), «дубина» (глупый), «долбануть» (ударить), «клевать носом» (дремать сидя), «лыка не вязать» (говорить путанными словами) и проч.
То же можно сказать и о народной этимологии, которая отразилась на практике воровского жаргона.
«Народу настолько необходима осмысленность слова (Горнфельд), что и заимствованное он преодолевает, чтобы связать его с каким-либо смыслом…»
Он говорит «копитал» от слова копить, «полусадик» вместо палисадник, «кашлюк» вместо коклюш (Горнфельд. «Новые словечки и старые слова»). В воровском языке наблюдается тяготение к искажению чисто литературных слов. Например, вместо бумага говорят «шумага», вместо парадное говорят «параша».
Некоторые слова воровского жаргона напоминают детскую речь, которой соответствует широко распространенное явление народной этимологии. Чуковский в своей книге «Маленькие дети» говорит: «Вообще же к детскому языку можно относиться по-разному. Одни видят в нем переходную ступень, соединяющую переходные операции наших зоологических предков с современным интеллектом Homo Sapiens'a. Другие находят в этом сокращенную, но точную копию тех эпох языкового развития, с тем же чередованием стадий, которые все человечество прошло за миллионы веков».
У ребенка создается много двухсложных слов, например, «ав-ав» — собака; «му-му» — корова и т. д. Двухлетняя Танечка назвала жук — «ползук», корова — «рогатка», палка — «махалка» и др. Сравните такие воровские слова, как: часы — «стукалки» (от слова «тук-тук»), «бимбары» (от слова «бим-бом»); самовар — «шипун», палка — «дрын», курица — «крикуша», корова — «рогатка», посуда — «звенья».
Воры, владеющие тайным языком, сталкиваясь с различными группами городского населения и их языковыми особенностями, подвергают свой словарь частым изменениям, так как несмотря на заинтересованность преступного элемента в сохранении своего языка, удержать его долго не удается, а потому воровской жаргон, как и всякий условный тайный язык неустойчив.
Слова жаргона изменяют свое старое значение, подвергаются звуковым изменениям или выбрасываются совершенно из обихода воровской речи по мере проникновения их в обыкновенную среду. Трудно в данный момент в «тайной речи» преступников встретить такие слова, как «засыпался», «шамать», «липовый», «бузить», «шухарить», «капать» и многие другие ввиду их распространения в обыкновенном быту. Часто в жаргоне преступников происходит замена неудачных слов более образными или более меткими и острыми. Меткие же местные шутки, поговорки, остроты, прозвища входят в обиход речи.
Словарь воровского языка изменчив, многие воровские слова исчезают совершенно (например, такие слова, как «клюй» — следственный пристав, «антихрист» — пом. пристава, «брушлать» — наручники, «адамово лыко» — плеть с тремя концами, «мелкозвон» — кандалы, ушли из арго после революции) или переходят в другие жаргоны и в обыкновенную речь, но им на смену идут новые слова, новые обороты, и таким путем, благодаря острой необходимости иметь тайную речь, воровской жаргон продолжает существовать.
На формирование воровского жаргона большое влияние оказывает их почти магическое отношение к окружающему миру. В самом деле, ремесло вора чрезвычайно подвержено случайностям обстановки, полно риска и неожиданностей. У воров сильно развита вера в сны, в предзнаменования и приметы, большое место занимают гадания. Хорошие предзнаменования могут побудить вора на самую дерзкую кражу, плохие — возвращают его обратно с «верного дела».
Воры обычно имеют при себе одну или две колоды карт, на которых гадают приемами игры в стос. Необычайно распространенная в воровской среде игра в карты носит характер своеобразного примитивного культа. Хороший игрок в карты («играющий») ценится не меньше, чем хороший вор. Достоинства игрока конкурируют с достоинствами вора. Карты в сознании вора неразлучны с его профессией. По положению карт во время игры он судит о своем будущем, о предстоящей краже: выиграв — он уверен в удачном завершении своего предприятия, проиграв — он теряет всякую веру в себя. Достаточно вору удачно играть в карты (даже заведомо употребляя шулерские приемы, которые отнюдь не предосудительны в воровской среде и оговариваются известными правилами игры), чтобы любой вор взял его компаньоном («корешем», «клиентом») в свою шайку в надежде, что счастье («фарт») будет на его стороне.
Нельзя дать лучшей характеристики воровскому слову, чем характеристика его как орудия. Вор интересуется не передачей своих мыслей и взглядов (что могло бы подразумеваться под термином «общение»), а только тем эффектом, которое производит слово на окружающих.
В наиболее чистом виде слово как орудие проявляется в сигнале. Таковы воровские «зеке», «шесть», «шестнадцать», «цинк», «пуль», «тырь», «вались», «ша», «на», «ша-кай», «стремь», «казаки» «вилы» и др.
Воровские слова-сигналы могут быть отождествлены с терминами спортсменов при игре в футбол, теннис и т. п., только гораздо более развитыми и глубже проникающими в быт. Так же точно, как при игре, повторяющаяся ситуация создает обстановку, при которой короткий выкрик позволяет сразу уяснить себе часто весьма сложное, хотя и стереотипное, положение и одновременно приказывает совершить известное действие, — у воров несложность и стереотипность положений и выработанность определенного образа действий создают почву для развития по преимуществу сигнальной речи. Примитивность воровской деятельности и «производственных» отношений играют в этом, конечно, основную роль. Примитивные формы труда создают положение, при котором достаточно указать на ситуацию, чтобы характер действия был ясен. Понятно, что то чрезвычайное распространение, которое получил сигнал в воровской среде, может иметь место только при не менее сильном развитии коллективных представлений и норм поведения, при стереотипности реакции, при полном уничтожении отдельного индивидуума в общем воровском стаде. Малейшее нарушение воровских норм поведения ведет к расшатыванию всего уклада воровской среды, рассчитанного на безусловное подчинение коллективу.
Большое количество воровских слов носит сигнальный характер. Необходимо отметить, что правила воровского «приличия» не позволяют вору задавать вопросы. Это не только мера предосторожности, необходимая для соблюдения тайны, — правило это лежит глубоко в языковом сознании воров и связано с их подсознательной верой в магическую силу слова. В самом деле, слово для вора не только «орудие производства», к которому часто прибегаем и мы, — приказание, но и заклинание.