Остроумие мир. Энциклопедия - Артемов Владимир Львович. Страница 40

— Талейран продал всех, кто его покупал!

* * *

В 1802 году Наполеон поручил Редереру сосгавить уставную грамоту для одной республики. Редерер составил ее в двух редакциях — краткой и подробной. Передавая обе рукописи Талейрану, он сказал, что, по его мнению, лучше было бы выбрать краткую редакцию.

— Посоветуйте первому консулу остановить свой выбор на ней. Лучше всего, когда конституция изложена кратко и…

Он хотел добавить «ясно», но Талейран перебил его и докончил за него:

— Кратко и неясно.

* * *

— Милостивый государь, — взывал к Талейрану один из его кредиторов, — я хотел бы знать, когда же, наконец, вы со мной расплатитесь?

— Экий вы любопытный! — отвечал Талейран.

* * *

Карно говорил про Талейрана:

— Он слишком глубоко изучил сам себя, как же ему не презирать людей?

Талейран очень любил графа Нарбонна. Однажды он с ним прогуливался, а Нарбонн декламировал стихи собственного сочинения, очень плохие. Повстречав какого-то прохожего, который зевал во весь рот, Талейран заметил своему другу:

— Нарбонн, ты всегда на улице кричишь во все горло. Говори тише; посмотри, этот человек, очевидно, слышит твои стихи, потому что не может удержать зевоту.

* * *

Когда Талейран вышел из духовного звания, он женился, стал министром, дипломатом, при революции, при Наполеоне, при Реставрации. Кто-то, уже при Людовике XVIII, удивлялся, как это король терпит такого нехристя — женатого епископа!

* * *

— Королю трудно было бы найти более прочного христианина, чем Талейран, — возразила одна умная дама, — подумайте, ведь он удостоился всяческих таинств и помазаний, в том числе пострижения и брака!

* * *

Когда Талейран умер, кто-то из дипломатов сказал:

— Я уверен, что теперь Талейран уже предстал перед сатаной, и тот говорит ему: «Ну, брат, ты перемахнул за пределы моих инструкций!»

* * *

В 1797 году один из членов Директории, Левельер-Лепо, вздумал основать новую религию, которую он назвал «теофилантропией». Талейран, выслушав его доклад, сказал:

— Позволю себе сделать вам одно замечание: Иисус Христос, чтобы основать свою религию, умер на кресте и воскрес; я полагаю, что вам надо попытаться сделать то же самое.

* * *

Какой-то молодой чиновник государственного совета много говорил Талейрану о своей искренности и прямодушии. В ответ на его пылкие речи Талейран будто бы и сказал свое знаменитейшее слово: «Вы еще молоды; знайте, что слово дано человеку затем, чтобы скрывать свои мысли».

* * *

Некто Севонвиль, королевский секретарь, отличался тем, что решительно ничего никогда не делал без какой-нибудь задней мысли. Однажды при Талейране говорили о том, что Севонвиль сильно простудился.

— Простудился, — задумчиво пробормотал Талейран, — гм!.. Зачем бы это ему понадобилось?

* * *

Однажды, в Тюильри, в присутствии огромной толпы придворных, Наполеон принялся отчитывать Талейрана во весь голос и без всякой церемонии. Министр выслушал все его грубости не сморгнув глазом и не раскрывая рта. Когда Наполеон кончил и, повернувшись, отходил, Талейран обратился к присутствовавшим и громко — нарочно, чтобы Наполеон мог услышать его, — сказал:

— Вы слышали, госиода? Не досадно ли, что такой великий человек получил такое дурное воспитание?

* * *

Талейран ухаживал за г-жой де Сталь и в то же время еще за другой дамой. Де Сталь, желая испытать его преданность, задала ему коварный вопрос: что, мол, если бы мы обе, я и моя соперница, упали в воду, кого бы вы кинулись спасать?

— Я уверен, сударыня, что вы плаваете божественно хорошо! — вывернулся Талейран.

* * *

Талейран умел придумывать остроумные выходы из затруднений, неразрешимых для обыкновенного смертного. Однажды, например, он давал большой и парадный обед. Время стояло такое, когда в Париже трудно бывает достать хорошую рыбу, и это очень озабочивало Талейрана: ему именно и хотелось щегольнуть рыбой в нерыбное время. И вот, на его счастье, ему доставляют двух колоссальной величины лососей. Его повар заметил, что две таких рыбы сразу подавать невозможно, что это будет угощение очень дурного тона, потому что и одной такой рыбы девать некуда. Талейран был вынужден согласиться с поваром, который в своем роде был такой же знаменитостью у плиты, как Талейран в дипломатии. Но ему вовсе не хотелось, чтобы один из его редкостных лососей пропал даром, не произведя должного эффекта. Он на минутку призадумался, потом… шепнул два слова своему кухонному шефу. Тот понял, улыбнулся: будьте, дескать, спокойны…

* * *

В день обеда лосось был торжественно внесен величественным лакеем на громадном серебряном блюде. Лакей выступал медленно и важно. Гости невольно обратили взоры на блюдо, которое выступало с такой торжественностью, и со всех сторон посыпались слова восторженного изумления: «Это единственный лосось в мире!..», «Только вы один, господин Талейран, и могли ухитриться достать такое чудо!..» и т. д.

Но вдруг человек, несший рыбу, запнулся, пошатнулся, клюнул носом, и громадное блюдо вместе с рыбой полетело на пол.

— Экий ты, братец, разиня! — как бы невольно вырвалось у Талейрана грубое слово и все госта понимали и извиняли его раздражение. Но он тотчас оправился, успокоился и, уже улыбаясь, сказал:

— Ну, ступай, ступай, и несите другого!

Можно судить, какой эффект произвела другая такая же, даже еще более великолепная рыба!

* * *

У Талейрана был друг Монрон, который часто соперничал с ним в острословии. Граф Вирарден долго не решался признать своего сына Эмиля, впоследствии знаменитого писателя Эмиля Золя.

— Поспеши признать его, — советовал ему Монрон, — а то, смотри, потом, позже, он тебя не признает.

* * *

— Дела —

— Дела, — говорил он, — это чужие деньги!

* * *

У Людовика XVIII был министр Корбиер, человек немножко грубоватый, неутонченный, но прямой и бескорыстный. Придя в первый раз в кабинет короля, он спокойно вынул из карманов и положил королю на стол платок, табакерку, очки.

— Вы намерены опорожнить свои карманы? — спросил его король, несколько задетый этой бесцеремонностью.

— А ваше величество разве предпочли бы, чтобы я их набивал? — возразил Корбиер.

* * *

Во время египетского похода солдаты иногда принимались роптать. Генерал Кафарелли, инвалид с деревянной ногой, охотно произносил перед ними увещевательные речи.

— Вам легко разговаривать, генерал, — возразил ему однажды какой-то солдат-краснобай, — вы в одно время и здесь, и у себя на родине!

— Как так? — вскричал генерал.

— У вас одна нога здесь, другая осталась во Франции.

* * *

Когда принц Эжен Богарнэ собирался жениться на баварской принцессе, один солдат говорил другому:

— Жаль, что у него зубов-то совсем нету!

— На баварке-то жениться?.. На что же тут зубы!., (считалось, что баварки готовят еду из рук вон плохо).

* * *

Принц Шварценберг, беседуя в 1814 году о Реставрации во Франции, высказал мнение, что она, созданная исключительно штыками, едва ли окажется прочной.

— Видите ли, — объяснял он свою мысль, — конечно, штыками можно все сделать, нельзя только сесть на них!

* * *

Маршал Бюжо, узнав про одного пожарного, что он принимал очень деятельное участие в подготовке возмущения уличной толпы, призвал его и сказал:

— Ты пожарный, твоя обязанность — тушить огонь, а не поджигать! Исполняй же свой долг, а то, смотри, я исполню свой!

* * *

Какой-то актер, очень нравившийся Людовику XVIII, получил от короля в дар серебряный сервиз на 18 приборов.

— 18 приборов! — сказал актер, рассматривая подарок. — Это потому, что сам король восемнадцатый Людовик. Эх, жаль, отчего он не 36-й!