Книгоедство - Етоев Александр Васильевич. Страница 25

Д

Книга Брюсова, хотя и имеет подзаголовок «От Тютчева до…», на самом деле посвящена современной поэзии и поэтам (современным на то время, естественно, то есть на 10-е годы XX века).

Брюсов в книге умен и едок, он умеет выделять строчки, украсившие бы любой бармалярий, и сопровождает их забавными комментариями.

Вот, к примеру, он пишет в очерке про поэта Минского (ученика Надсона) о его стихотворении «Гимн рабочих», цитируя из стихотворения следующие «незаурядные» строки:

Далее идет брюсовский комментарий: «Образ рати, ставшей вокруг земного шара, хотя бы по экватору, и, по знаку, шествующей вперед, т. е. к одному из полюсов, где все должны стукнуться лбами, – высоко комичен. По счастию, пролетарии не приняли ни предложения Минского, ни его гимна».

Большинство характеристик поэтов в книге содержательные и уважительные. Еще бы не писать уважительно о таких явлениях русской поэзии, как Анненский, Белый, Блок, Сологуб, Вяч. Иванов, Бунин.

Но и о молодых на то время Кузмине, Волошине, Цветаевой, Бенедикте Лифшице, Эренбурге Брюсов пишет как о будущем современной поэзии и находит для них поощрительные слова.

А где как не в брюсовской книге вы можете прочитать про таких поэтов минувших дней, как Н. Животов, А. Булдеев, Н. Сакина, А. Котомкин? Да нигде. Разве что у героев Хармса вы найдете созвучные им фамилии.

Вот что пишет язвительное перо Брюсова про книгу Булдеева «Потерянный Эдем»: «Книга г. Булдеева издана очень мило, чуть что не изящно, во всяком случае старательно; рисунок обложки умеренно модернизирован, а ее заглавие так и хочется перевести на французский язык: “L'Eden Perdu”».

Вот на этом самом «Perdu» я позволю себе закончить заметочку о брюсовской книге.

Великий и ужасный Дали, сражавший пиками своих пиратских усов ветряные мельницы реализма. Когда художник в 1934 году первый раз посетил Америку (его картины уже пользовались там безумным успехом и покупались, благодаря выставкам 1931-34 годов), он спустился на берег Нью-Йорка, опоясанный спасательным жилетом и с длинным, двадцатиметровым батоном хлеба в руке. За ним шла Гала, жена художника, молчаливая словно сфинкс, а сам Дали протягивал свободной рукой репортерам ее фотографию, где она снята в шляпке с бараньими котлетами. Никто ничего не понял. Тогда Дали через переводчика объяснил, что на свете любит всего две вещи: жену и котлеты из баранины, – и не представляет их порознь. Когда кто-то из журналистов удивился изображению Галы с жареными котлетами, Дали ответил: «Котлеты не жареные, они – сырые. Потому что Гала тоже сырая».

Вот таким непредсказуемым человеком был художник-искуситель Дали. Кстати, я заметил, что многие неординарные люди тяготеют к котлетам. Иосиф Бродский, нобелевский поэт, признался как-то, что для полного счастья ему нужно немного: чтобы рядом была кастрюля с котлетами и он мог спокойно таскать их оттуда одна за одной.

Американцы, когда приехал Дали, также не ударили в грязь лицом и устроили художнику большой сюрреалистический праздник в кафе «Красный петух» на 56-й улице. Внизу, на первом этаже, находился макет быка с содранной кожей, в животе у которого мужчина с дочкой пили за столиком чай. На лестнице в неустойчивом положении стояла ванна с водой, каждую секунду готовая опрокинуться. Публика была тоже в соответствующих нарядах. Женщины были кто в короне из зеленых помидоров, кто в длинном вечернем платье, закрытом спереди и совершенно открытом сзади, кто с нарисованными на лице шрамами, из которых торчали булавки. Словом, оттягивались по полной. Сам Дали был в смокинге, с забинтованной головой и с дырой в том месте, где сердце. Дыра была подсвечена изнутри, и в ней виднелись женские груди в лифчике.

В Испании, у себя дома, художник также сумасбродствовал, как хотел. Жил он в замке, обмазанном характерной краской, по цвету не отличимой от экскрементов. Но это все, конечно, поверхность. В глубине он был художником, каких мало. Достаточно посмотреть его графику, а не безумные, эпатажные композиции, к которым пришпилено его имя, чтобы сказать: «Да, он велик».

В сентябре 1919 года итальянский писатель Габриэле д'Аннунцио с небольшим отрядом единомышленников занимает город Фиуме и учреждает в нем Карнарское государство. Дело в том, что Италия, в ходе 1-й мировой бойни присоединившись к союзу с Великобританией и Францией, в результате осталась с носом. То есть президент Вильсон, наобещав с три короба, в результате не дал союзникам с Аппенин ни клочка обещанного. Вот писатель д'Аннунцио, отождествив себя с обманутой родиной, и взял в качестве контрибуции хорватский городок Фиуме (нынешняя Риека), входивший до 1918 года в состав Австро-Венгерской империи.

Конституция Карнарского государства, написанная д'Аннунцио, такой же литературный памятник, как и многие его сочинения. Так, например, в статье 14 провозглашается символ веры нового государственного образования. Он короток: «Жизнь прекрасна». Музыка, в соответствии с 64-й статьей, объявляется «религиозным и социальным учреждением». Основная обязанность законодательной власти, по Конституции, – «говорить короче». Исполнительная власть избирается «из людей тонкого вкуса и отличных способностей».

Самое удивительное, что государство Габриэле д'Аннунцио продержалось целых полтора года. Лишь когда страны-союзники упрекнули власти Италии в попустительстве политическому авантюризму отдельных ее представителей, на д'Аннунцио стали наезжать. Поначалу мягко, потому что Муссолини негласно поддерживал правителя Карнарского государства. Но когда д'Аннунцио издал политический манифест, в котором… Впрочем, вот из него отрывки: «Франция не может вмешаться в это дело (Имеется в виду вооруженная интервенция против Карнарского государства. – А. Е.): она импотентна, как и все ее мужское население. Англия тоже не вмешается, ибо в Ирландии, Индии и Египте ее трясет сифилитическая лихорадка. Что же касается до убогого (Вильсона. – А. Е.), то ему скоро придется сдаться…» Согласитесь, сказано смело.

Короче, после этой д'артаньянско-д'аннуцианской бравады правительство Италии скрепя сердце (как же, обидели и Францию, и Англию, и самого Вудро Вильсона!) направляет к Фиуме войска, а с моря делает по дворцу, где вершит государственные дела д'Аннунцио, несколько залпов из карабельных пушек.

И вот тут-то начинается самое интересное. Женщины, что жили в домах, окна которых выходили на море, все, как одна, повыскакивали на балконы с грудными младенцами на руках. Пусть погибнут они и их дети, но родное Карнарское государство не отдаст своей независимости!

Д'Аннунцио поступает мудро. Кровь христианских младенцев для него важнее, чем власть. «Что с того, что я побежден в пространстве, – говорит он, – если меня ждет победа во времени». И оставляет город.

Далее Муссолини дарует д'Аннунцио титул князя, тот, в свою очередь, в благодарственном письме Муссолини дарует последнему титул дуче, кем тот и становится вскоре, возглавив итальянских фашистов.

Д'Аннунцио в нашей литературе считается проповедником сильной имперской власти (вот откуда родом питерские фундаменталисты во главе с Крусановым и Секацким!). Да, он любил власть, но – читай выше – в момент испытания совестью поступает по-христиански. Он, которого папская церковь однажды едва не объявила антихристом!

Умер писатель в 1938 году. Осуществив на деле летучую фразу Гюго, которую д'Аннунцио любил повторять при жизни: «Хватит загромождать собою свой век».