Счастье™ - Фергюсон Уилл. Страница 41
– Ничего, сэр. Вы просто из тех трех десятых процента. По опросу отдела маркетинга, книга понравилась девяносто девяти целым семи десятым процента читателей. В разгар любой эпидемии болеют не все сто процентов. Значит, вы просто оказались невосприимчивы. Даже если книга попадет в каждый американский дом, всегда останутся эти упрямые три десятых процента, которых зараза не коснется. Цифра вроде небольшая, но только для Штатов это около девяноста тысяч. Даже смертельный вирус убивает не всех.
– Вирус? По-твоему, это вирус?
– Иногда мне так кажется.
– Нет, это не вирус. А как раз то, на что книжка, собственно, и претендует. Панацея. Никого ведь не заставляли ее читать. Сами захотели. Таков рыночный механизм – комбинация свободной воли, стадного инстинкта и вечной погони за быстрым кайфом. Вирус, говоришь? Нет. Совсем нет. Намного хуже. Лекарство. Лекарство от всех современных бед; лекарство от всех современных проблем – настоящих или придуманных. Смешно, однако люди, подобные нам с тобой, возможно, тайно влюблены в свои болячки. Это не вирус, Эдвин. Это рецепт. Плохо лишь то, что лекарство хуже болезни. Да, осторожнее со своими желаниями, Эдвин… – Он поднес стакан к губам, но тот оказался пуст. – Осторожнее с желаниями.
– Мне пора, сэр.
– Хорошо. Жаль, что ты уходишь, Эдвин, но я тебя понимаю. Теперь тут не работа, а тоска зеленая. Мэй Уэзерхилл тоже сегодня уволилась. Она у себя, вещи собирает. Зайди к ней, не забудь, она просила. Эдвин поколебался.
– Сэр… я хотел попросить вас кое о чем.
– Мэй ушла. Ты ушел. Найджел… кто знает, где он теперь? Остались только я да Нед из бухгалтерии. Все давно ушли. А работают здесь только добровольцы. Представляешь? – Мистер Мид издал громкий резкий смешок. – Люди, принявшие учение Тупака Суаре, работают добровольцами. Художественная редакция, отделы планирования, распространения… все работают бесплатно, за спасибо. Мы не только получаем самые большие прибыли за всю свою шестидесятилетнюю историю, но к тому же никому не платим. Здорово, да? Помнишь Ирвина? Практиканта? Я его сделал начальником отдела научной фантастики, а он уволился через неделю. Повесил эту глупейшую записку насчет рыбалки… ненавижу. Что, нельзя просто уйти? Без всех этих трогательных прощаний?.. Так вот, Ирвин уволился, привесил записку, а через два дня явился. Теперь выполняет ту же работу, но бесплатно! Представляешь? Идиот.
– А Нед? Почему он до сих пор не ушел?
– Нед? Из бухгалтерии? Он обожает складывать числа. Говорит, бухгалтерия – это «блаженство». Ну и черт с ним, я оставил его в платежной ведомости. – Он встал, сделал очередную вылазку к бару. – Еще джина?
– Нет, спасибо. Надо еще Мэй перехватить. Но я хотел вас кое о чем попросить.
– О чем?
– Вы сказали про огромные прибыли, денежные запасы и небольшие расходы. А поскольку я содействовал этому благосостоянию, то, может… в общем, не полагается ли мне единовременное выходное пособие? Чтобы начать новую жизнь.
– Премию?
– Да, вроде последней зарплаты. В свете того, что я сделал для «Сутенира»…
– Что? С ума сошел? Я тебе не денежный мешок. Я дарил тебе в прошлом году «Зиппо»? Дарил? Что за неблагодарность… Убирайся к черту, надоел.
Эдвин вздохнул:
– Хорошо, сэр.
«Зря все-таки не сказал про „скотскую рожу“ и не дернул за хвост», – думал он, выходя из комнаты.
Глава сороковая
Мэй действительно собирала вещи. Повсюду – на столе, на шкафу – стояли картонные коробки, лежали фотографии ее кошки, теснились упакованные папоротники.
– Эдвин, – увидев его, произнесла она. – Хорошо, что зашел. Я хотела попрощаться.
Но он пришел не прощаться, а сгрести ее в объятия и увезти с собой. Словно Конан из Каморки.
– Нет, – ответил Эдвин. – Никаких прощаний. – И, набрав в легкие побольше воздуха, он прыгнул со скалы: – Мэй, давай вместе уедем отсюда. Я хочу быть с тобой. У меня ничего нет – ни работы, ни денег. Будущее мрачно, палец в гипсе, и я два дня не мылся. Меня преследует мафия, меня бросила Дженни и забрала все мои вещи. Я не знаю, что будет завтра, – но я хочу быть с тобой. Только с тобой. Мэй, давай вместе уедем!
Она повернулась и посмотрела на Эдвина – так, словно видела его впервые.
– Слишком поздно, – мягко сказала она.
– Понимаю, – кивнул Эдвин. И после долгой паузы произнес: – Ты уверена?
– Да, Эдвин. Слишком поздно.
Он печально повернулся, совсем не в стиле Богарта. Прощание получилось скомканным и неловким.
– До свиданья, Эдвин.
– Погоди-ка!.. – Он резко обернулся. – Погоди секунду!
– Что?
– Губы! – крикнул он. – Где, черт возьми, твои губы?
– А что такое?
– Твои сочные красные восковые губы! Где они? И… глаза! Где печаль? Мечтательность? А тушь? Тени? И где, черт возьми, твои губы? – И тише, с нарастающим ужасом: – Ты кто такая, и что ты сделала с Мэй?
– Эдвин. – Ее голос был спокоен и тих, взгляд странно безмятежен. – Косметика – маска, я уже из нее выросла. Наконец-то я позволила себе быть собой.
Эдвин изумленно отступил, тыкая пальцем в воздух, скривившись, как персонаж из «Вторжения похитителей тел»:
– Ты… ты читала эту книжку?
– Наконец-то я счастлива, Эдвин. Я научилась жить в согласии с собой. Словно вся моя жизнь шла кувырком, а теперь я обрела равновесие. Я нашла блаженство.
– Нет… – Это слово он произнес так, словно давал клятву Небесам. – Я не позволю этому случиться. Только не ты.
– Живи, люби, учись, – сказала она.
– Ни за что!
Он схватил ее за плечи, вытолкнул из кабинета и потащил к лифту.
– Куда мы? – Голос ее оставался спокоен и безмятежен, словно ее и не пытались похитить.
– Мэй, ты просто обязана дать мне последнюю возможность.
Лифт доставил их на первый этаж, и Эдвин поволок Мэй через вестибюль на улицу, а на тротуаре неистово замахал, подзывая такси.
– Нам не о чем говорить, Эдвин. Твои слова на меня не подействуют, потому что я теперь перешла в пространство без слов.
Но он все равно впихнул ее в такси, велел шоферу выехать за город – «только быстро», – и они развернулись, спустились к порту, затем въехали вверх на эстакаду Каллахан. Ехали долго, в полной тишине и с тягостным ощущением развязки.
– Эдвин, – мягко сказала Мэй. – Смотри, море. В нем отражается небо, потому оно такое ярко-голубое.
– И все время выбрасывает на берег презервативы и использованные шприцы, – ответил Эдвин.
– И чертово колесо. Видишь чертово колесо? В парке на Кэндл-Айленд? Видишь его силуэт, вон там? Как красиво!
– Мэй, оно ржавое и старое. А Кэндл-Айленд – безвкусное и выпендрежное местечко, там полно дешевых побрякушек и мелких жуликов. Мир не светится волшебством. Мир светится печалью.
Она смотрела в окно, на проплывавший мимо парк развлечений.
– Я приходила сюда в детстве с папой. Он покупал мне розовую и нежную сахарную вату. Она тут же таяла во рту. – И, обернувшись к Эдвину, произнесла: – Мне так не хватает папы. Интересно, где он сейчас? Я вспоминаю ту сахарную вату, она таяла в руках.
Они проезжали мимо ворот парка, и тут перед Мэй предстала ужасная картина. Настолько ужасная, что она не поверила своим глазам. Замок и цепь на воротах. И табличка «Закрыто». Мэй едва не утратила свое блаженство.
– Когда? – спросила она.
– На прошлой неделе, – ответил Эдвин. – Без всякого предупреждения. Оказывается, счастливым не нужны грошовые восторги или безвкусные развлечения. Их нельзя одурманить фейерверками или каруселями. Им незачем играть со смертью или стрелять в тире за игрушку, набитую опилками.
Мэй молчала. Она просто закрыла глаза, зажмурилась так крепко, что выступили слезы; она думала о сладкой вате, о неуловимом вкусе воздушного сахара, тающего во рту, тающего в памяти.
– Я так счастлива, – сказала она. – Так счастлива. Очень счастлива.
Эдвин попросил водителя остановиться у первого попавшегося мотеля – искать заведение, однако, пришлось довольно долго. Большинство тех, что поплоше, захирело – окна и двери заколочены, стоянки заросли сорняками. Но мотель «Синяя птица» еще работал: длинная вереница дверей вдоль гравиевой дорожки и линялая вывеска «ЦВЕТНОЕ ТВ», а под ней другая – «КОНДИЦИОНЕР ВОЗДУХА», синими буквами, с которых свисают сосульки. Четверть века назад эта вывеска была ярким маяком современности, сейчас же стала древностью наподобие пещерных рисунков палеолита. «Цветное ТВ»? Оно разве когда-то было другим?