Как рассказывают историю детям в разных странах мира - Ферро Марк. Страница 34
В последнем примере ложь перемешана с достоверными фактами. Действительно, англичане во время войны с бурами впервые использовали концентрационные лагеря, но эти лагеря не имели ничего общего с нацистскими ни по целям, ни по характеру их действий. Гражданские лица содержались в тяжелых условиях, их жестоко косил тиф. Но в отличие от нацистских лагерей не было предусмотрено и не организовывалось никакое «окончательное решение» проблемы этих заключенных. С окончанием войны они должны были быть освобождены, что и было сделано. Вот штрих, свидетельствующий о стремлении распространить на других собственные постыдные отталкивающие действия: в «Дядюшке Крюгере» в лагерях разлучают матерей с детьми. Это делали нацисты, а не англичане.
Франция: тяга к истории и страх перед ней
Это отрывок из «Генриха VI». Содержание его повторяется и в других шекспировских текстах. Итак, в Англии истории нет необходимости проявлять франкофобию. Уже несколько веков эту функцию выполняет вместо нее Шекспир. А его слово является для всех англичан общепризнанным сокровищем, как слово нового Гомера (см. примечание в конце главы).
У Франции нет своего Шекспира. Но соблазн использовать историю появляется уже в пьесах театра времен классицизма, появляется вместе со страхом перед ней. Эти пьесы, разумеется, вызывают в памяти римлян и испанцев, но за внешней интригой каждый мог там найти отображение проблем своего времени. Это делалось, однако, не столь непосредственно, как у Шекспира, многие пьесы которого (скажем, «Генрих V» или «Генрих VI», но не «Юлий Цезарь») вследствие этой непосредственности и потеряли часть своей значимости. Но именно благодаря этим пьесам Шекспира, а также благодаря Вальтеру Скотту в сознании англичан укореняется определенное видение прошлого Англии.
У французов нет Шекспира или, как в Германии, Вагнера. Но они располагают богатым наследием в области романа. Их Вальтер Скотт – это Александр Дюма и множество его соперников. Начиная от творений Виктора Гюго до «Анжелики» Голонов и «Проклятых королей» Дрюона – всюду история Франции. В эпоху колониальной экспансии на сцену благодаря Жюлю Верну и Полю д'Ивуа выходит еще и экзотический герой. Другой канал распространения истории – это комиксы. Но они используют историю скорее как фон, арену действия, чем как непосредственную тему. От современности они незаметно перескакивают к самому отдаленному прошлому. От происходящих в наше время приключений Тэнтэна, этого развязного и находчивого малого, которому удаются все его проделки, они переходят, например, к истории Астерикса; и комикс на эту тему продается рекордным тиражом, превышающим тридцать миллионов экземпляров. Но Астерикс – герой отдаленной эпохи, которая не вызывает больших споров. И в этом выборе уже проявляется страх перед историей.
Доказательство этого страха – тот факт, что если во французскую жизнь вторгается сильное произведение на историческую тему – это настоящий ураган! Гражданская война стучится в дверь! По поводу фильма «Бонапарт» Абеля Ганса французы ожесточенно спорят, содержит ли он фашистские идеи… По поводу фильма «Печаль и жалость» – показали ли французы себя трусами во время нацистской оккупации… Понятно, что телевидение предпочитает экранизации исторических романов. Один документ цензурного ведомства в 70-е годы так и объяснял: «Не следует вновь будить уснувшие страсти». Телевидение знакомит, конечно, с документами архивов (есть передача «Камера исследует время…»), но очень мало таких передач, которые могли бы породить «волны», широкий отклик… И кино, считающееся более независимым, ненамного смелее. Серьезных исторических фильмов мало, аудитория их невелика. Проблемная история во Франции распространена значительно меньше, чем история-греза, история-бегство от действительности, история как арена занимательных историй.
Откуда же берется огромный современный интерес к истории, о котором свидетельствует фантастическое распространение иллюстрированных обозрений и журналов, комиксов, и наоборот, в чем причина боязни аналитической и критической истории?
В 1969 г. я писал в книге «Великая война»: «Зануда-историк сказал бы, что Франция одарена не столько собственно военным гением, сколько гением гражданской войны. Она никогда, за исключением 1914 г., не имела опыта настоящей длительной национальной войны. Бросьте взгляд на ее недавнюю и древнюю историю, и вы увидите, что все конфликты, в которых участвовала нация, столь гордая своей военной славой, в большей или меньшей степени связаны с гражданской войной. Это совершенно ясно в отношении событий 1939–1945 гг., но то же самое было во время Революции и Империи или даже в эпоху Жанны д'Арк и Бургиньонов, Генриха IV, Лиги, во времена Ришелье. Даже в 1870 г. нашлась партия, которая втайне или открыто желала поражения тех, кто правил страной. Только в 1914–1918 гг. во Франции не было «партии иностранцев». То что я писал об историческом развитии Франции, я мог бы отнести и к французской исторической науке. История является у нас одной из любимых арен гражданских битв, в основе которых сложная система стратификации. Некоторые направления этой стратификации можно рассмотреть на примере рассказов о деяниях Жанны д'Арк.
Первая стратификация относится непосредственно ко времени Жанны. В этом расколе друг другу противостоят служители короля, рационалисты, верующие… И распря, возникшая тогда, все время предстает в новых обличьях, и неизвестно, до каких пор это будет продолжаться.
Американский историк Джордж Хапперт (I.7) констатирует, что французские авторы XV-XVI вв., говоря о Жание д'Арк, не использовали имевшиеся буквально под рукой документы, прежде всего архив процесса над Жанной. А официальные историки вообще практически игнорировали Девственницу. В «Анналах» Жиля (1553) Жанне отведена совершенно ничтожная роль в драме, где главное действующее лицо – король. У Жиля нет и намека на процесс о ереси и ведовстве, на чудеса. Не может же триумф короля сопровождаться помощью колдуньи или святой! Задача короля, его легистов и его историков состоит в том, чтобы найти национальное, а не исходящее от церкви основание законности его власти. Гаген несколько позже говорит о жестокости англичан, добродетели Жанны; в противном случае Карл оказался бы обязанным своим престолом силам зла. Он позволяет Жанне помочь ему в борьбе. А служение королю требует придания героине светского характера и также приуменьшения ее роли.
Непонятно, конечно, как простая деревенская девушка смогла добиться того, что ей доверили командование большим войском. Первое рационалистическое толкование дает де Айян. Он объясняет, что чудо с этой девушкой было «задумано, подготовлено и проделано ловкими военачальниками (…) Такова сила религии и суеверия». Короче говоря, они поняли, какую пользу может извлечь король из появления Жанны, и сделали из нее «чудо», которое и «работало» некоторое время…
Хапперт пишет, что религиозная версия рождается несколько позже – в «Анналах» Бельфоре. Здесь Жанна наивна и чистосердечна. Бог сделал эту бедную пастушку исполнительницей своей воли, так как он – согласно более позднему уточнению историка Мезерея, весьма, как видно, информированного, – хотел спасти дофина. Жанна – орудие Провидения, и она идет от чуда к чуду. Если она попалась, то это потому, что преступила пределы своей миссии. После коронации короля эта миссия была завершена, и «ей следовало возвратиться домой. Однако она заупрямилась. И Бог, требующий беспрекословного повиновения, не должен был ради нее продолжать творить чудеса» (I.7).