Адольф Гитлер (Том 2) - Фест Иоахим К.. Страница 37

Недовольство многопартийным государством – по сути, уже и не являвшимся таковым – усиливалось ещё явными неудачами правительства, как во внутренней, так и во внешней политике. Политика суровой экономии, которую Брюнинг проводил с дальним прицелом и уверенностью, дорого стоившей ему самому, не устранила ни финансовых трудностей, ни кризиса сбыта; не уменьшила она и бесчисленную армию безработных, так же как не принесла плодов в вопросе репараций и разоружения. В первую очередь Франция, встревоженная результатами сентябрьских выборов, противилась любым уступкам и предавалась истерическим настроениям.

В начале 1931 года застопорились и наметившиеся было попытки покончить с всеобщей экономической войной всех против всех путём заключения торгового соглашения и устранения таможенных границ. Когда же Германия и Австрия, уже по собственной инициативе, заключили двустороннее таможенное соглашение, не затрагивавшее самостоятельности обоих партнёров в области экономической политики и открытое для присоединения к нему других стран, Франция вновь увидела в этом попытку сорвать Версальский договор на решающем участке и даже заявила, как позже писал один высокопоставленный дипломат страны, что «мир на нашем древнем континенте снова находится под угрозой» [198] Французские банки немедленно предъявили к оплате свои краткосрочные векселя в Германии и Австрии и втянули обе эти страны «в гигантское банкротство», заставившее их на унизительных условиях той же осенью отказаться от своего намерения. Австрии пришлось пойти на значительные экономические уступки, зато в Германии Гитлер и радикальные правые буйно веселились, видя, как упал престиж правительства, и публично издевались над его вынужденными усилиями все же достичь какого-то взаимопонимания. Когда американский президент Гувер 20 июня предложил отсрочку репарационных платежей на год, во французской палате депутатов воцарилось «настроение, словно при начале войны» [199]. Поэтому Франция, которой этот план нанёс особенно болезненный удар, оттягивала переговоры о нём до тех пор, пока целая цепь банкротств в Германии не обострила кризис до немыслимой степени. И в Берлине, как писал один из тогдашних наблюдателей, обстановка была похожа на канун войны, но сравнение это порождали в нём скорее вид безлюдных улиц и чрезвычайно напряжённая атмосфера в притихшем городе [200]. По-прежнему в конце каждой рабочей недели происходили острые столкновения и уличные драки. На исходе 1931 года Гитлер, очень завысив цифру, объявил, что потери партии за прошедший год составили 50 убитых и 4000 раненых.

Так же, как в жизни, теперь и в теории все более явно происходил отход от демократической многопартийной системы. Парламент махнул на себя рукой, будучи бессилен перед лицом кризиса, государственный авторитет отступал перед активностью уличной толпы. Все это с неизбежностью оживляло дискуссии о возможных новых проектах конституции. В многочисленных планах реформ пренебрежительное отношение к ослабевшей парламентской демократии сочеталось с опасениями перед тоталитарными концепциями правых и левых экстремистов. Угарная смесь идей, особенно у консервативных публицистов с их теориями «нового государства» или же «диктатуры правового государства», имела своей целью противопоставить радикальной альтернативе Гитлера свою собственную промежуточную альтернативу.

Те же намерения лежали в основе концепций возрождения конституции в авторитарном варианте. Они обсуждались в окружении президента страны в связи с растущей усталостью демократии. Самыми представительными защитниками таких планов, имевших своей целью путём постепенного возрождения монархии примирить демократический режим с традицией и тоской населения по прошлому, были сам Брюнинг, министр рейхсвера Гренер, а также его доверенное лицо в политике, начальник канцелярии министра генерал Курт фон Шляйхер, который к этому времени благодаря своей близости к Гинденбургу выдвинулся в качестве главной закулисной фигуры в политической игре.

Ко времени назначения Брюнинга канцлером Шляйхер уже занимал заметное место и благодаря своей ловкости, проницательности и хитроумию настолько расширил своё влияние, что с тех пор без его согласия не назначался и не отзывался ни один канцлер, ни один министр. Его тяготение к сумеречной среде, в которой смазываются контуры политического характера, а тонкие сети интриг становятся невидимы, принесло ему вскоре репутацию «серого кардинала в военной форме». Он был циничен, как бывают циничны впечатлительные натуры, импульсивен, свободен от предрассудков и обладал темпераментом танцора на канате: ему повсюду мерещились опасности. Силами контрразведки он устанавливал слежку даже за друзьями и соседями. Своеобразное сочетание легкомыслия, чувства ответственности и страсти к интриганству делало его одной из самых спорных фигур последней фазы существования республики.

Шляйхер исходил из того, что такое широкое народное движение, какое удалось мобилизовать Гитлеру, невозможно одолеть средствами государственной власти. Шоковый урок революции, в которой против офицерского корпуса внезапно выступила серая, бунтующая, страшная масса, заставил как раз наиболее разумных представителей командования рейхсвером осознать: никогда более нельзя допускать противостояния армии и народа. Даже и не принимая всерьёз вождя НСДАП, которого он насмешливо называл «провидцем и кумиром глупцов», Шляйхер все же понимал побудительные причины, обеспечившие Гитлеру гигантский приток новых членов, и считался с ними. Он отнюдь не заблуждался относительно сомнительных сторон движения, той комбинации беззакония, обид и идеологического фанатизма, которую один из его сослуживцев-офицеров назвал «русским характером» партии [201]. Но как раз эти качества и побуждали его ускорить осуществление своих планов. Пока ещё был жив Гинденбург, а рейхсвер в общем и целом свободен от явлений разложения, Шляйхер верил, что у него есть шанс «воспитать» Гитлера и сковать его цепью политической ответственности; тогда массовая армия его последователей в обстановке ограничений, налагаемых Версальским договором, могла бы быть использована для усиления «воли к сопротивлению». Шляйхер осторожно приступил к поискам контакта с Гитлером, используя для этой цели посредничество Рема и Грегора Штрассера.

Теми же мотивами руководствовался Альфред Гугенберг, что свидетельствовало об общем стремлении консервативных сил вернуть себе утраченную власть над неотёсанным хозяином арен и залов для собраний и подчинить его своему педагогическому влиянию. Когда летом 1931 года Гинденбург пожаловался ему на «этих молодых подстрекателей» Гитлера и заявил, что не считает НСДАП «надёжной национальной партией», Гугенберг самоуверенно ответил, что именно потому-то необходим союз с ними, а кроме того он, Гугенберг, думает, что уже внёс свою лепту в политическое воспитание национал-социалистов [202]. Теперь и он желал выправить испорченные отношения с Гитлером – вопреки всему неудачному опыту прошлых лет.

Усилия разных сторон по сближению с Гитлером совпали с подобными же попытками самого вождя НСДАП. Он был в недоумении – его успех в сентябре до сих пор не принёс никаких результатов. Исход выборов, правда, сделал его одним из главных актёров на политической сцене, но пока оставаясь в изоляции, он в известном смысле играл «роль без слов». Один из наблюдателей писал: «Гитлер потерял многие месяцы, он бездеятельно растранжирил время, которое ему теперь не вернёт и сама вечность. Никакая власть на свете не вернёт ему это 15-е сентября, эту дрожь побеждённых и растерянность властей. Тогда пробил час немецкого дуче – законно ли, нет ли, кого это заботило? Но этот немецкий дуче оказался трусливым, изнеженным пижамным существом, слишком быстро зажиревшим мелкобуржуазным мятежником, предающимся житейским радостям и с трудом соображающим, что судьба опускает его вместе с его лаврами в едкий уксус. Этот барабанщик бьёт по телячьей коже только в тылу… Брут спит». [203]