Сердце льва - Вересов Дмитрий. Страница 72

Братья (1980)

Андрон спал. Прямо в пальто, на стуле, привалившись к стенке и широко раскрыв рот. Его красивое волевое лицо во сне было детским и беззащитным. В ногах валялись две пустые банки из-под пива, но «Белая лошадь» была едва почата, граммов на пятьдесят, не более. Яства, заморские и отечественные, так и остались нераспечатанным, — видно, трехдневный банкет на барской даче на время отбил аппетит.

Тиму не хотелось будить его, но стоило ему лишь приблизиться, Андрон открыл ясные, насмешливые глаза.

— Свалили гостюшки?

Сонный или бодрствующий, он все равно не мог слышать ничего из того, что творилось внизу, — стены и перекрытия в доме были что надо, для такого хозяина, как фельдмаршал Брюс, строили на совесть…

— Отнюдь. Праздник продолжается. Наш заграничный друг и меценат пребывает в полнейшем отрубе в комнате Варвары Ардальоновны, зато мадам… — Тим тряхнул боксёрским халатом, в который облачился по пути сюда. — Переодевайся. Неудобно заставлять даму ждать.

Он протёр дырочку в заиндевевшем окошке, посмотрел на зимний ночной пейзаж, промурлыкал, подражая Нани Брегвадзе:

— Снегопад, снегопад, если женщина про-осит…

— А ты уверен?.. — спросил Андрон.

— На все сто пездесят… Иди, дружок, оттрахай её во все дырки. За себя и за того парня. Не посрами звание русского мужика. Махания шашкой на сей раз не будет, гарантирую.

Ох, не шибко понравились Андрону эти интонации, но на тот момент, когда он это понял, он уже стоял в одних трусах. Обратного хода не было. Опять же, инстинкт…

Набросив на плечи халат Тима, Андрон устремился по винтовой лесенке вниз, а Тим, хватив из горла «Белой лошади», приложил к голой груди брошенный Андроном свитер.

Потом до поздней январской зари мотался по заснеженным улицам.

ЭПИЛОГ

— Укол! — прохрипел профессор Собаччи. Вид его был ужасен — лоб и щеки испещрены багровыми, узловатыми шрамами, похожими на насосавшихся крови пиявок, нос напоминал сырой рубленый бифштекс. Тощее тело, беспомощно извивающееся на запятнанных шёлковых простынях, покрывали иссиня-чёрные, сочащиеся сукровицей пятна. Руки и ноги были накрепко привязаны к кроватным спинкам.

— Сорок минут, — хладнокровно отозвалась миссис Собаччи, продолжая красить губы. — Как по-твоему, этот оттенок смотрится не очень вульгарно?

— Уко-ол!

Миссис Собаччи страдальчески поморщилась и вздохнула.

— Ты меня достал…

Тело на кровати отчаянно изогнулось.

— Развяжи меня!

Миссис Собаччи отвернулась, раскрыла ящик резного трюмо.

— Ты, сука, слышишь, развяжи!

Заложив руки за спину, миссис Собаччи не спеша приблизилась к изголовью. На её прекрасном лице застыла полуулыбка.

— Как ты Меня назвал, милый?

— Сука, сука, жестокая бессердечная сука! Миссис Собаччи нависла над супругом.

— Повтори, будь добр, я не расслышала. Профессор Собаччи судорожно распялил рот. Но не успел издать ни звука — молниеносным движением жена втолкнула в образовавшуюся дыру кружевной батистовый платочек. Вторым движением она прижала к чудовищно распухшим губам оранжевую ленточку скотча. Собаччи задёргался и замычал.

— Отдохни, лапушка…

Не обращая более никакого внимания на истерзанного мужа, она закончила макияж, разгладила воображаемые складочки на элегантном сиреневом жакете, глянула напоследок в зеркало, довольно поцокала язычком и направилась к дверям. Профессор проводил её мученическим стоном.

— Лобби, — бросила она лифтёру в красной ливрее.

Паренёк, поразительно похожий на молодого Андрея Миронова, улыбчиво подмигнул ей, и убранная красным бархатом стальная махина бесшумно стронулась вниз.

Лифтёр с весёлым восхищением глазел на неё. Сложив губки бантиком, она замурлыкала по-русски:

— А бабочка крылышками бяк-бяк-бяк-бяк…

— You and I will bum this town… [10] — не растерялся бойкий лифтёр.

Но назначить ей свиданку в угловом «Макдоналдсе» так и не успел — лифт растворил ажурные литые створки, и, сделав мальчику ручкой, миссис Собаччи выплыла в необъятный беломраморный холл.

В этот час в чайном салоне было малолюдно — большинство гостей потребляло ланч в расположенном по соседству ресторане. Миссис Собаччи улыбнулась мгновенно подошедшей с её столику симпатичной мулатке и ласково пропела:

— Эспрессо, пожалуйста… И рюмочку коньяку.

— Какого именно, мэм? «Мартель», «Отар», «Хеннесси»?..

— «Луи-Трез», конечно.

— О-о, — уважительно пропела мулатка, даже здесь, в «Плазе», далеко не каждый клиент позволяет себе выложить семьдесят пять баксов за полторы унции жидкого французского солнышка.

Неторопливо отхлебнув принесённое, миссис Собаччи щёлкнула серебряной «Зиппо», с кайфом затянулась длинной чёрной «шерманкой» и откинулась на бархатном пуфике.

Да, здесь вам не тут. Сбылась мечта идиотки. Миссис Собаччи взглянула на сверкающий на запястье «патек-филипп» и поднялась. Ещё есть время пробежаться по бутикам, расположенным в противоположном крыле холла. Кстати, намедни приглядела в «Кардене» премиленькую юбочку а-ля гитана…

В номер она возвратилась, сопровождаемая коридорным, увешанным красивыми коробочками и пакетиками.

— Сюда, пожалуйста, — показала она на столик в просторной прихожей. — Дальше я сама.

Ещё не хватало, чтобы этот лопоухий малолетка узрел её благоверного. Лучше получи десятку и отвали премного благодарный…

Через три минуты после укола профессор сказочно преобразился. Побледнели и опали рубцы, перестали кровоточить язвы. Лишь испарина, бледность да остаточная припухлость напоминали его прежнего, ещё совсем недавно ужом извивавшегося на пятиспальной кровати.

Он сел, растирая занемевшие запястья, и виновато посмотрел на жену.

— Прости, солнышко, я был несносен. Но зуд был так нестерпим. Кто бы мог подумать, что обыкновенная осетровая икра способна вызвать столь мощную аллергию.

Миссис Собаччи усмехнулась и чмокнула мужа в висок.

— Дорогой мой, если лопать её столовыми ложками и запивать галлоном шампанского, как вчера, такая аллергия выскочит у любого… Как тебе это? — Она продемонстрировала ладошку, где на безупречно наманикюренном пальчике поблёскивало тоненькое золотое колечко с шестиугольным топазом, обрамлённом переливчатой алмазной крошкой. — Правда, мило? И стоит всего шесть с половиной сотен.

— Милая, ты вовсе не обязана отчитываться о каждой пустяковой трате…

На алых губках миссис Собаччи таяла улыбка. Она присела на козетку рядом с кроватью.

— Понятно… Знаешь, я давно хотела спросить тебя, да все как-то повода не было… Мы третью неделю живём в этом навороченном отеле, номер плюс завтрак — девятьсот долларов в день, с чаевыми, считай, тысяча… Рестораны, варьете, мировые премьеры на Бродвее, ночные клубы — один твой вчерашний сумасшедший ужин с бочонком чёрной икры и левиафаном «Дом Периньона» обошёлся в тысячу триста. Всяких шмоток и побрякушек я с твоей подачи накупила тысяч на сорок, не меньше. У вас тут каждый профессор без выслуги лет столько зашибает, или ты ещё даёшь уроки игры на скрипке? Или ты незаконный сын Рокфеллера?

— Ну, не Рокфеллера, конечно, — после напряжённой паузы проговорил Собаччи, — но от матери я унаследовал кое-какие акции, а когда ты, детка, согласилась стать моей женой, я дал себе слово, что наш медовый месяц станет для нас воплощением самых дерзких мечтаний…

Собаччи потянулся к жене набухшими губами, но она отвела лицо.

— Кстати о любви, детка… Мне не хотелось поднимать эту тему, но раз ты заговорил первым… Не кажется ли тебе, что ты, мягко говоря, манкируешь своими супружескими обязанностями. У нас с тобой и в Союзе по этой части было не очень, а уж здесь и вообще — ни разу. Ни разу! Или ты, дорогой мой, возлюбил меня исключительно за ум и выдающиеся душевные качества?