Час эльфов - Фетжен Жан-Луи. Страница 39

– Эй ты! Как твое имя? – громко закричал Утер, чтобы его все слышали.

Молодой человек снял шлем и с удивлением уставился на короля, который ему улыбался, а потом заулыбались и все его товарищи, подталкивая его локтями.

– Ожье, – пробормотал он.

– Давай, Ожье, приходи ко мне после битвы. Я велю сделать для тебя шлем по твоему размеру!

Шутка была так себе, но люди смеялись от души. Утер вынул из ножен Экскалибур, взмахнул им над головой и крикнул; «Да хранит вас Бог!» – и затем понесся галопом к невысокому холму; за ним следовали его рыцари и Нут, в руках которого развевалось королевское знамя. Вид войска, построенного по батаям, успокоил его: было движение, слышались крики, ощущалась нервозность, но не было ни малейшего смятения. Толпа пехотинцев выстраивалась в каре (в первых рядах стояли закаленные в боях воины), защищенное с боков лучниками. Двойная линия копьеносцев располагалась перед ними, наклонно воткнув в землю свои длинные пики и образовав из них стальной частокол. Монахи, которых было не более десятка, также вбили в землю свои высокие кресты, образовавшие подобие небольшой рощицы позади выстроившихся батаев. Среди них выделялся Илльтуд, ожесточенно рывший мерзлую землю. Утер спросил себя, будет ли он так же ожесточенно сражаться, когда кресты будут сметены ордами Безымянного… Постепенно со всех сторон к холму, на котором расположился король, подъезжали галопом рыцари-баннереты, получали приказы и тотчас же уносились с развевающимися на ветру знаменами. Утер оставил при себе лишь Нута и Канета де Керка. Адрагай Темноволосый и Мадок Черный, два неразлучных брата, должны были командовать войском. Ду командовал лучниками. Один человек был послан в замыкающие ряды, чтобы передать Уриену приказ – переставить повозки перед линией войск. Все рыцарство получило приказ отступить за пехоту и укрыться в неровностях местности. И построившись таким образом, они ждали удара.

После подготовительной лихорадки люди перевели дыхание. Пот струился по их лицам, руки и ноги гудели, ни у кого и в мыслях не было веселиться. Они сняли вещевые мешки, плащи, все то, что сковывало движения, и свалили все эти пожитки сзади, словно груды мусора.

Кое-какое движение еще прошло по рядам, когда Уриен начал перемещение своих повозок: надо было выпрячь животных и развернуть обоз перед линией копьеносцев. Оруженосцы выгрузили из повозок толстые, как бочки, связки стрел и поволокли их к рядам лучников. Наконец все успокоилось, и тишину нарушали лишь приглушенные приказы командиров, изо всех сил старающихся сохранить боевой порядок в своих отрядах.

В нависшей тишине раздавалось заунывное мычание выпущенных на волю быков. Почти везде пехотинцы, построенные в каре, вытягивали шеи, вставали на цыпочки, а то и взбирались на плечи товарищей, чтобы разглядеть, что происходило вокруг. Армия была построена в боевом порядке, ожидая страшного удара, но монстры продвигались медленно, шагом, бесшумно – так им придется идти не меньше часа, чтобы столкнуться в рукопашной. Их бесформенная темная масса постепенно накрывала заснеженные холмы, и в этой толпе никак нельзя было заметить боевого порядка. Это было подобно занавесу, который задергивают, чтобы скрыть дневной свет, подобно приливу, накрывающему песчаный берег. Люди полагали, что их много, но теперь они понимали, что значит «несметное количество». На них шло не войско – это был целый народ. И эта тишина… Тишина была хуже всего. От этого движущегося моря не исходило ни единого звука, даже ропота. Вскоре стали видны их кроваво-красные знамена, вьющиеся на ветру, блеск их темных доспехов, но не слышалось ни гула, ни лязга оружия.

По приказу Ду один из лучников выпустил стрелу как можно дальше, и все следили за ее полетом, пока она не вонзилась в землю более чем в ста туазах. [33]

– Никому не стрелять, пока они не дойдут до той отметки! – крикнул он.

Немногим удалось разглядеть эту отметку, особенно из-за повозок, стоящих перед ними, но, по крайней мере, это хоть как-то могло занять умы. Лучники начали втыкать перед собой в снег запас стрел, чтобы потом стрелять быстрее. У них будет не более двадцати секунд на стрельбу, без возможности как следует прицелиться, пока враг не подойдет вплотную. Наиболее опытные лучники успеют выпустить четыре, а то и пять стрел, может, и больше, пока будут держаться копьеносцы.

Монстры приближались. Сейчас они находились на расстоянии в тысячу шагов, [34] может быть, ближе, в четверти лье, но не ускоряли шаг. Когда они были в трех-четырех сотнях туазов, люди начали становиться на колени и целовать землю, и вскоре это движение захватило всю линию батая.

– Что они делают? – спросил Илльтуд, оказавшийся подле Утера.

– Это старинный обычай, – пробормотал король, не глядя на него. – Это значит, они готовы вернуться в землю.

Аббат покачал головой и улыбнулся:

– Тогда, может быть, пора обратиться к Богу.

Если это был вопрос, то Утер не обратил на него внимания и не ответил.

– Да хранит тебя Небо, сын мой…

Оба мужчины молча посмотрели друг на друга, такие похожие в своих незапятнанных плащах и отливающих матовым блеском кольчугах.

– Тебя тоже, отец мой, – сказал король, и снял перчатку, чтобы пожать ему руку. – Может статься, мы не увидимся больше…

Утер умолк, подыскивая слова.

– Скажите Игрейне…

И снова Илльтуд улыбнулся:

– Я скажу ей об этом.

И, вынув меч, он рысью поскакал по направлению к рощице крестов. Утер проводил его взглядом. Никакого сомнения, он будет сражаться…

Утер увидел, как он соскочил с коня рядом со своими монахами, и вскоре их хор запел низкими и певучими голосами «Non Nobis», затем «Те Deum», и это суровое пение было столь проникновенным, что на глаза короля навернулись слезы.

Стоявшие рядом с ним Нут и Канет де Керк увидели его покрасневшие глаза, но не могли понять охватившего его внезапного чувства. Пение было красивым, песнь – грустной, но слезы вызвало не это, а воспоминание об Игрейне. Он уехал, не повидавшись с ней, без единого слова, без единого жеста, и возможно, он умрет в этот день, так и не узнав, любит ли она его еще.

И вдруг он в один миг принял решение.

– Нут, Канет! Сажайте аббата на коня, дайте ему пару крепких ребят, и пусть они едут вслед за королевой – пусть даже в Кармелид, если понадобится. Скажите ему… чтобы он передал мое послание до захода солнца!

Рыцари кивнули в ответ и бросились исполнять приказ. Им с трудом удалось заставить святого отца покинуть свою паству и увезти его с поля битвы. Глядя, как он мечет громы и молнии, можно было не сомневаться, что он проклинает короля, но, по крайней мере, Утер был доволен, что спас от смерти святого человека.

Едва они отъехали, как оглушительный рев заставил похолодеть все сердца. Монстры кричали как обезумевшие. И вдруг единым рывком они побежали. Их ряды в этом внезапном движении расширились, как огромная раскрытая ладонь, готовая схватить противника. Двести туазов, сто пятьдесят… Нервно сжимая бока своего коня, Утер поджидал, когда будут выпущены первые стрелы. Но Ду не торопился отдавать приказ. Пересекли они уже рубеж, отмеченный стрелой? Невозможно увидеть – слишком далеко. Сто двадцать туазов… Чего он ждет? Послышался хриплый крик, и тотчас же вслед за ним – звук отпущенной тетивы тысяч луков, а затем визг тысяч стрел, роем взметнувшихся в вышину. Утер и все остальные видели, как стрелы впились в живую массу и скосили передние ряды, которые немедленно были затоптаны следующими с полным безразличием. Вот уже на монстров обрушился новый дождь стрел, но на этот раз не такой плотный, потому что менее опытные или сильно нервничающие лучники не успели вовремя выпустить свои стрелы.

Теперь люди кричали, высвобождая страх последних минут перед решающим ударом. Утер поднял Экскалибур к небу и взмахнул им.

– Одна земля, один король, один Бог!