Ночь эльфов - Фетжен Жан-Луи. Страница 11

Гном резко выдернул руку, и Утер больше не осмелился его расспрашивать. Внизу, на равнине, стало заметно какое-то движение. Послышались крики людей, мало-помалу становившиеся все громче. Утер сел на пригорок, скрестив ноги, и попытался разглядеть, что происходит на равнине, но ее вновь заволокло пылью.

Там, где раньше возвышалась Красная Гора, теперь было лишь беспорядочное нагромождение каменных обломков – остатки грандиозного обвала, возвышавшиеся бесформенной неподвижной грудой, ужасающей своим погребальным безмолвием. Разве могли обитатели Дал Вид остаться в живых?..

Затем внезапно до него донеслись победный рев боевых труб и торжествующие вопли солдат, которые потрясали оружием, вздымая обнаженные клинки к небу.

Утер резко встал и, отвернувшись, начал спускаться с холма, чтобы ничего не видеть и не слышать.

Глава 5

Предзнаменование

Ллиэн внезапно пробудилась – буквально за мгновение до того, как ее дочь начала плакать, словно бы этот ребенок, которого она так долго носила в себе, продолжал оставаться связанным с ее телом и после рождения. Она взяла Рианнон на руки и, видя, как та шевелит губами, жадно ища материнскую грудь, расстегнула свою муаровую тунику, с легким шорохом соскользнувшую на землю, словно блестящий поток. Солнечные лучи, со всех сторон пронизывающие сплетенные из ветвей стены шалаша, пробегали по телу королевы крошечными блестками, словно касаясь ее множеством теплых мягких лапок. Длинные черные волосы рассыпались по спине, струясь по голубоватой коже и слегка колыхаясь в такт ее покачиваниям, пока она тихо напевала колыбельную. Рианнон, прижимаясь к ее груди с темно-голубыми ореолами вокруг сосков, слегка помаргивала и, кажется, готова была снова заснуть. Ллиэн улыбнулась, зарываясь носом в ее встопорщенные волоски, от которых исходил сладкий младенческий запах. Она была такая розовая и пухленькая… Человеческая женщина, напротив, ужаснулась бы такой бледности детской кожи – но только не эльфийка! Новорожденные дети эльфов часто были очень худыми, с кожей серого оттенка, словно камень, и в то же время они были хрупки, как стекло. Многие из них умирали, прожив всего несколько недель. В глазах эльфов Рианнон считалась всего лишь незаконнорожденной – но, по крайнеймере, она будет жить!

Ллиэн снова прижала дочь к себе и легонько встряхнула, чтобы та проснулась и снова начала сосать грудь. Потом отбросила длинные черные волосы назад и огляделась. Ллэндона не было, но не только его отсутствие заставило ее вдруг резко ощутить свое одиночество. Не было ни его оружия – ни лука, ни копья,– ни одежды, ни кожаной сумки, в которой он хранил серебряные украшения… Ллэндон оставил ее.

Даже не одевшись, по-прежнему прижимая ребенка к груди, Ллиэн выбежала из шалаша. Яркий свет августовского солнца на мгновение ослепил ее, и она зажмурилась. Вновь открыв глаза, она увидела двух своих братьев, сумрачно смотревших на нее. Они сидели на некотором расстоянии от хижины в полном боевом вооружении – с длинными луками за спиной и с кинжалами, заткнутыми за пояс. Здесь же были Гвидион и Блодевез. Казалось, все они ждали ее, и на их лицах было одинаковое выражение – упрек и в то же время надежда. При виде верховного друида Ллиэн невольно попятилась, смутившись от того, что он увидел ее обнаженной (эльфы не знали стыда, что было одним из любимых обвинений монахов в их адрес, но она была королевой, и ей не пристало появляться в таком виде перед друидом, за исключением праздничных ночей Белтан).

– Пойдем, – сказала Блодевез, направляясь к ней и увлекая ее за собой в шалаш. – Я помогу тебе одеться.

Ллиэн позволила ей забрать Рианнон, которую эльфийка осторожно положила обратно в колыбель, устланную мхом и листьями, потом натянула тунику и надела на руки тяжелые серебряные браслеты, а на ноги – мягкие замшевые сапожки, доходящие ей до колен. Она без возражений позволила Блодевез обвязать ее талию поясом с висевшим на нем серебряным кинжалом, Оркомиэлой – «поражающим гоблинов», ее легендарным клинком, но не удержалась от стона, когда подруга слишком сильно затянула пояс на ее все еще не опавшем животе (и почему та вдруг решила, что ей понадобится оружие?). С бьющимся сердцем и смятенным рассудком Ллиэн позволяла Блодевез действовать и одновременно засыпала ее вопросами, на которые та не отвечала.

– Ну вот, – наконец произнесла Блодевез, отступая на шаг и удовлетворенно глядя на результат своих трудов. – Теперь у тебя в самом деле королевский вид.

Она слегка улыбнулась и направилась к выходу, но Ллиэн жестом удержала ее.

– Постой!

Эльфийка на мгновение заколебалась, но тут же наклонилась, чтобы выйти из шалаша.

– Подожди!

На этот раз Блодевез повиновалась – голос Ллиэн звучал повелительно. На лице ее подруги снова появилось выражение упрека.

– Что происходит, Блодевез? – спросила королева.

– Все ушли, вот что!

Ллиэн невольно обернулась к пустой постели Ллэндона, и это движение не ускользнуло от взгляда Блодевез.

– Не только он, – сказала она. – Другие тоже. Остались только мы…

И, резко наклонившись, вышла из шалаша. Ллиэн последовала за ней.

Гвидион стоял здесь, печально улыбаясь, такой худой и старый, с длинными белыми волосами и морщинистым лицом, одетый в длинную красную тунику – священного цвета Дагды – и держа в руке свой посох из орешника, священного дерева друидов – магов, посвященных в тайны деревьев. Рядом стоял его воспитанник, отрок по прозванию Ллоу Ллью Гифф, «Лев с крепкой хваткой», который жил отдельно от всего остального клана, в самой глубокой чаще, еще более дикой жизнью, чем зеленые эльфы. По его золотому посоху, небрежно свисавшему с пояса, Ллиэн поняла, что Гвидион сделал его своим учеником, олламх, хотя этот посох и указывал на низший ранг [3].

– Дагда говорила со мной в эту ночь, – произнес старый друид, величественно выпрямившись. – Она простерла туман над Элиандским лесом и погасила гнев Ллэндона.

Королева перехватила взгляд стоявшего за ним ученика, который старался сдержать улыбку. Гвидион всегда любил торжественные речи…

– Я пытался, но так и не смог увидеть, защитят ли боги твоего ребенка или же им не по нраву его рождение. Ты согласишься помочь мне, дочь моя?

Ллиэн серьезно кивнула.

– Хорошо, – произнес старый эльф.

Он простер над ее головой руку, а затем увлек к подножию дуба, где со стоном опустился на землю.

– Ллэндон отправился на войну с людьми, ты об этом знаешь?

Ллиэн почувствовала, как у нее сжалось сердце. Она едва не задохнулась, сраженная этим жестоким известием. Но Гвидион лишь пожал плечами, словно бы это не имело никакого значения.

– Может, это и хорошо, а может, и плохо… Я уже давно спрашивал себя, правильно ли мы поступили, когда вернулись в Броселианд, отказавшись участвовать в том, что происходит… Этой ночью я ходил в священную рощу и смотрел в Чашу Дагды. Я видел битву – армию людей, стоявшую под Красной Горой, великую скорбь гномов, Меч Нудда в руке человека – у него был всего один глаз, лицо, рассеченное шрамом, и руки из серебра… Ты знаешь, что это значит?

Он не смотрел на Ллиэн, и она не осмеливалась перебить его. Гвидион никогда не выходил из леса и не видел металлических доспехов. Несомненно, он принял человека из своего видения за самого Нудда Эргетлама – «Среброрукого», как звался он в эльфийских легендах,– потерявшего руку в битве богов Маг Туред. Гном Гредн выковал ему руку из серебра – металла, считавшегося символом Луны…

Ллиэн подумала о мече, который они пытались разыскать в Болотных Землях, потом перед ее глазами возникло лицо человека с одной пустой глазницей, рассеченное шрамом… Стальные доспехи… Конечно же, это был сенешаль Горлуа.

– Народ гномов побежден, – продолжал Гвидион, – и их талисман – в руках людей…

Наконец он повернулся к Ллиэн, которая прежде также была его ученицей.