Ночь эльфов - Фетжен Жан-Луи. Страница 37

Но он по-прежнему оставался здесь.

Почему такой человек, как он – рыцарь, один из наиболее знатных в королевстве, старший сын барона Систеннена, – повиновался этому ублюдку Мерлину, не эльфу, не человеку, похожему на хилого подростка, худому словно жердь, с белыми волосами старика и синеватой кожей утопленника? Этот вопрос не давал ему покоя. Неужели у него так мало воли, так мало самолюбия? Может быть, Мерлин просто забыл о нем. А может быть, умер… И теперь он, Утер, навсегда останется здесь – будет жить, словно лесной отшельник, на берегу озера, затянутого туманом, до зимы, а потом замерзнет насмерть… Мерлин говорил об острове, который находится там, за пеленой тумана, об острове, представшем перед ним в видении, куда смертные могут попасть, лишь пройдя через эти нескончаемые испытания – голод, лишения, безнадежное одиночество… И еще Мерлин говорил о Ллиэн. «Там, где она сейчас, – сказал он, – ни один смертный не сможет к ней присоединиться. Однако она ждет тебя в день Фет Фиада, когда боги простирают над людьми свой магический туман, чтобы самим спуститься в Срединный мир. Это день осеннего равноденствия, и он уже близко… Но ты должен быть готов. И времени у тебя немного».

Сколько раз он пытался доплыть до этого острова – несмотря на холод, на заросли камыша и водоросли, которые опутывали его ноги, словно скользкие угри, на вязкую тину, которая, казалось, вот-вот затянет его на дно? Он плыл до тех пор, пока хватало сил, пока его не охватывал ужас перед неминуемым погружением в эту пучину, и раз за разом чувствовал, что начинает тонуть, что темные волны смыкаются у него над головой, и уже готовился к смерти, а потом приходил в сознание на берегу и в судорогах извергал из себя воду – но снова и снова оставался в живых.

Возможно, ему стоило уйти отсюда. Да, уйти, вернуться домой, снова оказаться рядом с отцом, среди слуг и домочадцев, забыть о Ллиэн и о ребенке, которого он никогда не видел, а потом, гораздо позже, уже состарившись, вспоминать всю эту историю с нежностью или с пренебрежением. Да, конечно, придется справляться с угрызениями совести – но, по крайней мере, он будет жить как человек, а не как зверь!

Первая капля дождя упала ему на плечо, за ней другая, и от порыва ледяного ветра по озеру пробежала сверкающая рябь. Утер одним прыжком вскочил, схватил меч и бросился к своему шалашу. Не хватало только тумана… Почему, во имя Бога и дьявола, он остается здесь? Ульфин и Бран уехали, чтобы собирать армию – так они сказали… Ну да, как же! Конечно же, они возвратились по домам, забыв о Мерлине и его бредовых пророчествах…

Мерлин… Отвратительный, ненавистный ублюдок с вечными загадками и непонятными речами! Как он его назвал? Кариад… Кариад даоу роуанед… Еще одно из его смехотворных пророчеств. Он ничем не лучше монахов со своими Евангелиями, полными демонов и чудес. Они все равно что ярмарочные прорицатели и фокусники! Ему просто была нужна охрана в пути, а потом он бросил его, Утера, здесь как последнего болвана, которым, впрочем, он и был…

– Я тебя не бросил, Утер.

Рыцарь, не сдержавшись, вскрикнул от испуга и резко подался назад, едва не свалив свой ветхий шалаш.

– Я тебя напугал?

Утер видел лишь силуэт, чуть заметно выделявшийся в полумраке хижины, но, конечно, сразу узнал высокий насмешливый голос Мерлина.

– Проклятье! Я…

Секундой позже его охватил безумный гнев, но, уже занеся кулак над головой мужчины-ребенка, Утер почувствовал, как сердце у него упало, и вдруг разрыдался. Впервые за столько дней он, наконец, услышал человеческий голос…

Мерлин ощутил комок в горле. Он смотрел на рыцаря, такого несчастного, плачущего в три ручья, исхудавшего, заросшего всклокоченной бородой, охваченного невыразимым отчаянием. Потом обнял его, набросил ему на плечи свой плащ и стал ждать, пока его рыдания прекратятся. Так прошла ночь.

С рассветом Мерлин отвел Утера к озеру и начал тщательно брить его острым лезвием своего кинжала. С вымытыми, расчесанными волосами, заплетенными в косички, Утер снова обрел человеческий облик – впрочем, если не вглядываться в него слишком пристально. Он держался как послушный ребенок, предоставив Мерлину полную свободу действий, не говоря ни слова и не отрывая от него лихорадочного взгляда.

Над озером поднялся туман, белый и густой, словно облако, отчего вокруг воцарилась почти нереальная тишина. Туман осеннего равноденствия… Это была единственная мысль, оставшаяся в голове рыцаря. Значит, он провел в лесу сорок дней, и теперь испытание закончено… Утер не осмеливался произнести ни слова – впрочем, он все равно не смог бы задать все те вопросы, что одолевали его все это время. Отныне они были неважны. Даже если его ожидание было напрасным, даже если земной рай, о котором говорил Мерлин, не существует, даже если за пеленой тумана он найдет лишь пустынный остров – все равно настал час освобождения.

Мерлин также был серьезен, его жесты стали медленными, он полностью сосредоточился на бритье, чтобы не встречаться взглядом с Утером, и, кажется, был рад его молчанию. Не было слышно ни голосов птиц, никаких других звуков – даже шороха листвы. Ничего. Лишь туман с его гнетущим металлическим привкусом, и иногда – слабый плеск воды.

Когда все было закончено, мужчина-ребенок поднялся, и Утер подошел следом за ним к кромке воды.

Сначала они ничего не увидели. Потом рыцарь различил какую-то темную тень над водой, которая медленно скользила к ним и, наконец, остановилась почти у их ног. Это оказалась черная лодка с блестящими от воды боками, но в ней не было ни весел, ни багра.

– Паромщик из тумана, – пробормотал Мерлин неуверенным, почти испуганным голосом.

Потом повернулся к Утеру с легким удивлением, словно ожидал, что рыцарь мгновенно вскочит в лодку, и, когда увидел, что тот не двигается с места, взял его за руку и почти заставил взойти на борт. И тут же оттолкнул лодку от берега.

– Ты не поплывешь со мной? – воскликнул Утер.

– Я не могу!

Очертания его хрупкой фигуры уже тонули в тумане – он стоял так прямо и неподвижно, что был почти неразличим на фоне деревьев.

– Но я буду тебя ждать! – закричал он вслед, и его голос эхом прокатился над озером.

Утер опустился на скамейку, чувствуя, как бешено колотится сердце, и начал всматриваться в туман, пытаясь понять, куда движется лодка и движется ли вообще. Но в плотных, медленно движущихся белых клубах тумана, холодного и сырого, почти как дождь, не было ни малейшего просвета, поверхность воды оставалась ровной и гладкой, без единой бороздки, которую мог бы оставить за собой челн; на лице Утер не ощущални малейшего дуновения ветра и долгое время неподвижно сидел на месте, не решаясь даже пошевелиться. Порой он слышал всплеск, но когда оборачивался на звук, по воде уже начинали расходиться круги, постепенно исчезая. Иногда такие всплески раздавались совсем близко – с такой силой, что вряд ли это была рыба. Кроме этих мимолетных и невидимых появлений, не было больше ничего, и время тянулось невероятно долго. Однако за те бесконечные дни, которые он провел в своем шалаше, глядя на дождь и стуча зубами от холода, Утер привык к такому полунебытию, когда его душа словно оставляла тело, чтобы странствовать в своем собственном тумане.

Затем он увидел впереди мерцающий свет, и мало-помалу сквозь туман проступила полоса берега. Солнечные лучи, наконец, пробились сквозь облака, и пятна света медленно заскользили по бокам лодки. Потом луч коснулся его руки, и ощущение приятного тепла вывело Утера из оцепенения.

Лодка остановилась, мягко уткнувшись носом в заросли высокой прибрежной травы. Последние нити тумана бесследно растворились в воздухе. Утер поднялся, перешагнул через борт и пошел к берегу по колено в воде. Вид острова разочаровал его. Неужели это и есть Авалон? Да, конечно, здесь во множестве росли яблони [22], как во фруктовом саду, но в остальном это был обычный дикий островок, длиной чуть больше полета стрелы, заросший высокой травой, плющом и вьюнком, почти ничем не отличающийся от того берега, который он недавно покинул. К тому же здесь не было видно ни одного живого существа.