Безнадёжная любовь - Владимирова Эльвира. Страница 22

— Ты его осуждаешь?

Саша упрямо поджала губы.

— Я не представляла, что он сможет променять нас на какую-то…

— Саша! А что если я уже давно не люблю его и не могу винить за то, что он ушел к той, которая его любит?

Саша задумалась.

Была бы она помладше, обязательно бы спросила: «Как так не любишь? Ведь раньше любила. Разве любовь — это не навсегда?» А теперь она сама знает, насколько коварна и непостоянна любовь. Даже самая восторженная и страстная, она, увы, жутко склонна к тому, чтобы оканчиваться по странным причинам без определенных сроков — иногда через неделю, иногда через год, иногда почти через двадцать лет.

— Наверное, ты права, — Саша вздохнула. — И если серьезно, то я сейчас, пожалуй, не так уж нуждаюсь в отце. Главное, ты рядом. Хотя я бы не возражала, если б он остался с нами. — Она помолчала некоторое время, решаясь. — Только мне очень трудно представить, что мои мама и папа не любят друг друга.

Аня отвела глаза. Давно не любят друг друга.

Наверное, она сама еще в далекие времена положила конец этой любви. Медленный, но неумолимый конец. Она ни о чем не рассказала Алешке, бережно хранила свою тайну, ставшую еще более запретной и значительной после рождения Никиты, чем навсегда лишила их отношения честности, искренности и откровенности. Она любила Алешку как отца своей дочери, но никогда не забывала и другого, никому не известного отца своего сына. Одно существование Никиты служило вечным напоминанием о нем, Аня постоянно ощущала присутствие Богдана, потому как не в силах была не замечать знакомые глаза, черты лица, мягкие волосы и, конечно, голос — удивительный теплый голос, делавший невероятно реальными давние призраки памяти. И это тоже стало началом конца.

Видя рядом Алешку, Аня могла думать о другом пусть без прежней любви и страсти, но постоянно, незаметно для себя изменяя мужу, молчаливо, нежно и трепетно заботясь о чужом ребенке.

Она привыкла к постоянному присутствию Алешки, он стал необходим ей.

Особенно остро Аня почувствовала это, когда потеряла его. Пусть они уже не любили, они не были равнодушны друг к другу, они породнились, сблизились, дополнились, и даже когда однажды поняли, что в своей терпеливой привычности зашли в тупик, им оказалось больно отрываться друг от друга. Алешку спасла новая любовь. А ее?

— Мам, давай уедем отсюда.

— Уедем.

Отчего же не уехать, если с этим местом больше ничего не связывает? Кругом жалкие развалины, подточенные червями неискренних лет, и нет сил и желания их восстанавливать.

Бросить! Все бросить!

И пусть ее встречает город, в котором когда-то и возник смерч, разрушивший ее дом. Теперь она не боится в него ехать.

Она знает: у нее уже не дрогнет сердце, когда она сойдет с поезда и ступит на его землю.

Алешка действительно не возражал.

— Конечно. Переезжайте. Это же и твой дом. Баба Сима так любила тебя. Она была бы рада.

Он забывал про многозначительность и многоплановость ситуаций, невольно придавая словам странный смысл.

— Переезжайте. Мне кажется, тебя всегда привлекал этот город.

— Привлекал? — Аня растерялась, опять непроизвольно Алешка играл значимостью слов.

— Да. Ты как-то по-особенному собиралась, когда мы ездили туда с детьми.

Она постаралась беззаботно улыбнуться и пожала плечами якобы удивленно и снисходительно. А Алешка внезапно переменился в лице, захваченный новой идеей.

— Ты хочешь увезти их от меня?

— Нет. Что ты! Они сами решили. Я даже не думала об этом. Саша предложила.

— Сашка? — он не ожидал такого поворота: его любимица дочка захотела уехать подальше от отца? — Почему? Она считает меня виноватым?

Аня не стала прямо отвечать на вопрос.

— Дело не только в тебе. Ты же понимаешь — неудавшаяся любовь. Наверное, она пытается начать жизнь сначала, с нуля.

— И ты? Ты тоже? — догадался Алешка. — Ты осуждаешь меня?

— Ты же прекрасно знаешь: я не против нашего развода.

Кажется, он ожидал другого ответа. Даже сейчас, сам себя оправдывающий равнодушием своей бывшей жены, надеялся, что она все еще нуждается в нем, все еще страдает без него, все еще любит.

Смешные мужчины! Им кажется, все всегда их любят. Они своенравно отказываются верить своим глазам, своим ушам, своему разуму. Они верят только своему самолюбию и своим желаниям и необыкновенно удивляются, когда кто-то не разделяет их.

Да, она тяжело переносит внезапные, резкие перемены, ей трудно отрываться от привычной, уютной жизни. Но боже мой, Алешка, страшит понятие «брошенная женщина» не потому, что ее бросил именно ты, а потому, что горько и больно для любой женщины быть брошенной.

Она опять приезжала в этот город летом, возможно, уже навсегда. Но сегодня Аня совершенно не думала о том, о ком вспоминала обычно в первую очередь, проходя по улицам. Новые, важные заботы охватили ее. Нужно побеспокоиться о вещах, о пустой одинокой квартире, о новой школе для Никиты, о перспективах Саши. Да мало ли еще о чем?

Толкаясь и громыхая сумками и чемоданами, они втроем возбужденно ввалились в теперешнюю их квартиру и вдруг застыли, ощутив торжественность и тревогу момента, открывающего для них новую, еще не знакомую жизнь.

— Да-а! — протянула Саша и пальцем вывела свое имя на запыленной поверхности зеркала.

Никита не удержался и пририсовал жирный кривой плюс.

— Детский сад, младшая группа! — фыркнула Сашка.

Тогда Никита невозмутимо пожал плечами, стер кулаком неодобренный знак и крупно приписал «дура».

Саша опять фыркнула, но махнула рукой, снисходительно относясь к умственным способностям братца, и толкнула одну из дверей.

— Это моя комната!

Она скромно выбрала не самую большую. Но и не самую маленькую! Как раз ту, в которой когда-то жили Аня с Алешкой.

— А твоя, Ники?

Никита с достоинством прошел в самую малюсенькую, уронил на кровать свой рюкзачок. Они с сестрой всегда размещались здесь, когда приезжали на каникулы. Эта комната задолго до того, как Саша, словно ребенок, бросилась занимать места, уже была его, давно добросовестно сохраняя специально оставленные, принадлежащие ему вещи. Например, очки для подводного плавания, которые сиротливо лежали на столе, совсем побелевшие от пыли.

Саша погладила выцветшие обои.

— Ремонт надо делать.

Все здесь было знакомо, особенно Никите и Саше, почти каждый год проводившим в гостях у бабы Симы жаркие летние деньки. И какие бы новые обои они ни наклеили, в какой бы цвет ни перекрасили пол, квартира по-прежнему оставалась родной, бабушкиной. Прибираясь или делая ремонт, они нередко выуживали на свет старые вещи, ярко напоминавшие о доброй бабе Симе, и затихали на минутку, украдкой вздыхая. А Никита по давней привычке пил чай из огромной зеленой кружки, когда-то ревностно сберегаемой только для него заботливой прабабушкой.

Но не только квартира связывала их с этим городом: появившиеся за каникулы друзья, ребята из соседних домов и даже подростковая Сашина симпатия.

Однажды, отмывая помутневшее окно, она наполовину высунулась наружу, опрокинулась вниз, пугая Аню.

— Сашка! Что за шутки?

— Мам! — Саша, по-прежнему перевесившись через подоконник, хватала пальцами воздух, надеясь нащупать Анину руку и тоже притянуть ее к окну. — Ты только погляди! Мам! Это же Валерка! Ты помнишь? Вот это да!

Она высунулась еще дальше, так что Аня на всякий случай прихватила дочь за пояс шортов, и закричала, по мнению матери, слишком громко для маленького дворика и второго этажа:

— Эй! Валерка!

Валеркины глаза заметались по сторонам.

— Валерка! — еще настойчивее и уже немного капризно вновь позвала Саша. — Вот слепой! Привет! Ты что, меня не узнаешь?

Валерка наконец увидел в окне второго этажа орущую ему довольно симпатичную девчонку, улыбнулся слегка растерянно.

— Привет! — и тут уж догадался: — Саша? Опять на каникулы?