Карнавальная ночь - Феваль Поль Анри. Страница 26

Маргарита, побелев и стиснув зубы, бросила на своего раба взгляд, дышавший презрением и злобой.

– Что ты такое говоришь! – воскликнула она, словно отчитывала ребенка. – А ну-ка повтори!

– Я сказал то, что думаю, – ответил Жулу, пряча блуждающий взгляд за густыми светлыми ресницами. – Тебе меня не испугать. Никому меня не испугать. Никому меня не испугать!

Господин Бофис сел верхом на стул и уперся подбородком в спинку, поглядывая по очереди то на Маргариту, то на ее «дурака». Комейроль, чувствовавший смутную обиду, злорадно улыбнулся. Остальные ждали, что будет дальше, испытывая любопытство или беспокойство.

Маргарита положила руки на плечи Жулу. От гнева она лишилась дара речи.

– Твой отец нищий – пробормотала она наконец, обезумев от ярости. – Твоя мать…

Она не закончила. Жулу выпрямился во весь рост и с убийственным хладнокровием произнес:

– Ты хочешь, чтобы я тебя убил?!

– Ах ты черт! – пробормотал месье Бофис. – А как хорошо все было минуту назад! Видать, между благородными молодоженами не все ладно… Если малышка не будет виконтессой, ничего не получится.

Вены на висках Жулу вздулись. Он занес руку над головой Маргариты, которая отвечала ему свирепым взглядом.

– Поглядите-ка на них! – коротко рассмеялся Летаннер.

– У дурака в жилах кровь, а не водица, – заметил Комейроль.

– В жилах… и кое-где еще! – раздался голос Маргариты. – Я могла бы сказать, где у него кровь!

– А, ты об этом! – устало сказал Жулу, и рука его безвольно упала вдоль тела. – Можешь говорить, что хочешь, моя милая. С тех пор как я не могу больше спать спокойно, жизнь мне не дорога.

Собрание жадно вслушивалось в слова Жулу. Но Маргарита пресекла его откровения, закрыв ему рот рукой.

Жулу поцеловал ладонь своей госпожи, и на его глаза навернулись слезы. Он пошатнулся. Маргарита обняла его и прошептала на ухо:

– Ты не понимаешь, от чего ты отказываешься, мой бедный Кретьен!

– Это правда! – медленно и печально заговорил Жулу. – Я никогда не понимал. Если бы понимал, разве я был бы здесь? Ты меня разбудила, моя милая, когда вытащила кольцо и стала рассказывать, что на нем выгравировано. Ты-то понимаешь! Ты все понимаешь! Пока ты говорила, я увидел герб, висящий над буфетом там, в столовой нашего дома. Я увидел отца и мать, и двух сестер. Они ужинали, потому что был праздник, и говорили обо мне. Скоро наступит день, не правда ли? Ночь была долгой, но и ей, как всегда, придет конец. В шесть часов позвонят к мессе. И все они – мужчина и три женщины – пойдут в церковь, ибо в наших краях еще живы старинные обычаи. Начнется Великий пост. Мать дважды прочтет молитву, один раз за себя, другой – за того, кто уехал в Париж и забыл их. В Париже его кличут дураком, а там о нем говорят: «Что поделать, мой сын предпочитает Париж. Почему, он и сам не знает, он ничего не знает. Он прислуживает этой девице. Дурачок, он исполняет все, что ему велят, все!..» Но зачем она заговорила о гербе? Я отдам ей все, что она захочет. Все, что у меня есть и чего у меня нет, я не слуга ей, я – ее пес… Но отдать ей имя моей матери было бы грешно. Слышите, я не хочу, чтобы она его носила. Никогда! Никогда!

Жулу уронил голову на руки. Маргарита сделала жест, отлично понятый всеми. Господин Бофис немедленно поднялся, говоря:

– Не прогуляться ли нам по террасе. Здесь стало душновато.

Он взял под руку Комейроля, который сказал ему:

– Бретонцы упрямы. Боюсь, ей его не одолеть.

– Ей-то! – усмехнулся месье Бофис. – Да она слопает его живьем без перца, соли и горчицы. И тебя в придачу!

Проходя мимо Маргариты, он тихо прибавил:

– Этот парень – то, что нам нужно. Он великолепен! Добудьте нам его, дорогуша!

Маргарита не обернулась.

– Какого дьявола они хотят от этого дурака? – спросил миляга Жафрэ у Летаннера. – Он ведь в Бога верит!

– Я думаю, – ответил Летаннер, – они хотят выдать его за пэра Франции.

Подошли остальные клерки. Делопроизводитель и двое самых молодых служащих выглядели задумчивыми и важными, как и подобает заговорщикам.

– Дружище, – сказал Муанье, обращаясь к Жафрэ, – вот как надо задавать жару цивилизованному обществу!

Маргарита и Жулу остались одни. Маргарита резко положила руку на голову Жулу, тот вздрогнул и отстранился.

– Оставь меня, – пробормотал он. – Все кончено. Я хочу вернуться домой.

– Кретьен, кое-кому известно о том, что ты сделал, – тихо сказала Маргарита.

– Лжешь! – воскликнул Жулу. – Ты не могла проговориться. Ты слишком боишься смерти! – И добавил, распрямляя плечи: – А вот я не боюсь!

Маргарита накручивала на пальцы волосы Жулу. Подобие улыбки появилось на его лице.

– Я люблю, когда ты делаешь мне больно, – мечтательно произнес он.

– Замолчи, – откликнулась Маргарита, стараясь, чтобы ее голос звучал как можно жалобнее. – Ты оскорбил меня перед всеми, ты меня презираешь!

– Это правда, – подтвердил Жулу, – я тебя презираю.

Он смотрел вниз, поэтому он не видел, как вспыхнул взгляд Маргариты.

Начинался день. Сквозь стекла, тронутые инеем, проникал сероватый свет. Через полуоткрытое окно доносились звуки раннего утра. В первый день поста Париж и не думал просыпаться в такую рань, он только собирался отправиться ко сну. На улице все еще слышались хриплые голоса, уставшие от переполнявшего их веселья.

Маргарита взяла стул и уселась рядом с Жулу. Они почти не разговаривали. Внезапно Жулу застонал и разразился слезами. Стоявшие на террасе, посмеиваясь, наблюдали за ним через окно. Маргарита, напротив, улыбалась и выглядела весьма решительно.

Господин Бофис, задержавшись у окна, проговорил с восхищением:

– Она прекрасна, как демон, эта негодяйка!

Спустя десять минут Маргарита с торжествующим видом обернулась к террасе.

– Дело сделано! – объявил месье Бофис. – Идемте! Он вошел первым, остальные последовали за ним.

Жафрэ закрыл окно.

– Ну что? – осведомился месье Бофис. Маргарита поцеловала Жулу в лоб и ответила:

– Он все понимает, мой бедный Кретьен!

– Господа, кричите «ура»! – сказал Бофис. – Ваше благополучие обеспечено!

Присутствовавшие послушно захлопали в ладоши и закричали: «Ура! А то мы уже начали замерзать».

– Завтра вечером, – продолжил Бофис, – я буду иметь удовольствие принять вас в агентстве Лекока. Те, кто захочет остаться в конторе, пусть остаются. Тем, кто не захочет, я предоставляю по первой просьбе все, что они пожелают.

– И даже деньги? – осведомился Летаннер.

– Тем более деньги, – ответил Бофис.

На этот раз аплодисменты были более искренними, и месье Бофис очутился в окружении радостных лиц.

– Однако, – с легким сомнением в голосе произнес он, – господин виконт пока не проронил ни слова.

Жулу колебался. Он был смертельно бледен, глаза лихорадочно блестели.

– Я, кажется, понял, чего вы от меня хотите, – произнес он наконец изменившимся голосом. – Я тоже слышал песню Комейроля. Я стану старшим в семье, которая будет есть мою плоть и пить мою кровь. Отлично. Я совершеннолетний, я имею право подписывать что угодно, хоть договор с Сатаной, и я его подписываю.

Высоко держа голову, он протянул широким жестом руку Маргарите. Та прижала его руку к своей груди.

– Он и в самом деле великолепен! – сказал король Комейроль.

Бофис, стоявший за спиной Маргариты, наклонился к ее уху:

– Ох и отомстим же мы этому невеже, а, дорогуша? – Затем он громко добавил покровительственным тоном: – Благословляю вас, дети мои. А сейчас пора спать. Мы отлично поработали сегодня.

В этот момент на лестнице раздался веселый молодой голос: «Эй! Контора Дебана!» Дверь сотряслась от раскатистого стука.

– Леон Мальвуа! – воскликнул Комейроль. – Дорога ложка к обеду, а сейчас мы уже сыты.

Господин Бофис велел открыть дверь и сделал знак присутствующим молчать.

Леон был в обычном платье, в руке он держал две шпаги, завернутые в плащ.

– Кто соизволит быть моими секундантами? – сказал он. – Здравствуйте, друзья! Здравствуй, Маргарита. Вы уже поужинали? Тогда давайте завтракать. Некий благородный простофиля ждет меня в двух шагах отсюда, за кладбищем Монпарнас, для того чтобы убить, потому что он нашел в ногах моей постели косынку вот этой девицы.