Странствия Лагардера - Феваль Поль Анри. Страница 58

– А я верна тебе до самой смерти, – прошептала она. – Своим недоверием ты терзаешь мне сердце! Если ты прика­жешь мне – я открою тебе свою тайну.

Лагардер посмотрел на нее. Его тронули горькие слезы и искренняя печаль девушки.

– Нет, милая, – покачал он головой, вставая со скамьи. – Я был несправедлив к тебе! Прости меня – я так страдаю… Нет, я ничего не хочу знать.

Лицо красавицы тотчас просветлело.

– Я спешу к отцу, – объяснила она. – Ничто на свете не в силах помешать мне навещать его хотя бы раз в две неде­ли. Я приду к нему даже с другого конца Испании – и даже если в пути меня будет подстерегать смерть! А исполнив свой долг, я вернусь и стану преданно служить тебе.

Она все рассказала ему, когда он перестал допытываться… Лагардер поцеловал ее в лоб:

– Ступай, отважное дитя! У тебя благородное сердце – и да хранит тебя Бог! Если ничего не случится, послезавтра в полдень мы ждем тебя у Новой башни в Сарагосе.

– Я буду там, – отвечала цыганка. – Ты же без край­ней нужды не уходи из города, не повидав меня. Я почему-то уверена, что принесу тебе важные вести.

В последний раз бросив на Анри взгляд, исполненный неж­ности, грусти и преданности, Марикита скрылась за поворотом дороги.

– Она почти так же хороша, как та сеньорита, что поце­ловала меня в Мадриде, – промурлыкал Паспуаль.

– Что за дуры эти мадридские сеньориты! Да уж, ничего не скажешь! Лучше б меня целовали! Я ведь в тот день был на коне.

– Не на коне ты был, а на безухом осле… И выглядел ты неважно, бедняжка мой Кокардас!

– Ты в своих лохмотьях тоже не больно-то походил на любезного кавалера, дружок! Не знаю, что за вкус у этой да­мочки, если она не нашла лица получше, чтобы потереться о него своей мордашкой. На что она в тебе польстилась-то, голу­бок ты мой лысый?

– Идемте! – прервал их задушевную беседу шевалье. – Мы теряем время, а дело даже не начато.

Боль, терзавшая душу Лагардера, ослабла. Он встал и ма­шинально положил руку на эфес шпаги: впереди его ждала но­вая, отчаянная схватка с судьбой, не шедшая ни в какое сравнение с прежними, самыми ожесточенными битвами.

Под вечер, когда туман и сумрак окутали сарацинскую башню на Пенья дель Сид, когда летучие мыши бесшумно закружились над самой землей, а ночные птицы – филины и неясыти [65] – зловеще заухали в расселинах скал и закоул­ках развалин, маленькая цыганка подошла к крепостному ва­лу.

Она целый день шагала по дороге; одежду девушки покры­вал толстый слой пыли; волосы слиплись от пота; на ногах, ис­тертых о камни и изрезанных терниями, виднелись тонкие струйки крови.

Бедняжка Марикита страшно измучилась в пути, но едва Сириус – пастушья звезда, что первая встает над горизон­том, – едва Сириус заблистал над темным силуэтом Пенья дель Сид, красавица забыла об усталости и боли в ногах.

Радостно искала она глазами единственное окно, которое всегда светилось в ночи, – окно комнаты ее отца. Марикита не видела этого огонька только тогда, когда, задержавшись в дороге, подходила к замку уже на рассвете.

Но что же она заметила сейчас? Сегодня в башне горело три, четыре окна!

Улыбка на устах маленькой цыганки угасла; под рубашкой, едва прикрывавшей тугую девичью грудь, взволнованно заколо­тилось сердце.

К ее отцу никогда никто не приходил, но сейчас он был яв­но не один: в башне загоралось и гасло по нескольку окон кря­ду, причем на разных этажах.

Марикита никогда не боялась за себя, но испугалась за до­брого старца: она так дорожила его привязанностью! Не про­гнали ли его из замка, не напали ли на него? Не столкнется ли она вскоре с его убийцами?

Девушка нащупала маленький кинжальчик, раздвинула густые кусты и скрылась в толще скалы, словно та расступилась перед ней.

Марикита зашагала по высеченной в камне лесенке – не­ровной, весьма опасной для непривычного человека и такой уз­кой, что маленькая цыганка еле-еле протискивалась вперед.

С полчаса поднималась она все выше и выше. От волнения с нее градом катился пот. Наконец она достигла подножья башни – и, как вихрь, ворвалась в комнату. Там сидел ее отец и спокойно читал.

Не в силах вымолвить ни слова, она упала в его объятия и чуть не лишилась чувств. Поцелуи отца оживили ее.

– Добро пожаловать, дочь моя, – произнес отец. – Я жду тебя уже два дня.

Марикита услышала шаги у себя над головой и подскочила от испуга:

– Что это? Тебе здесь ничто не угрожает, отец? Я виде­ла, как во всех окнах башни загорались огни…

Нетерпеливая, порывистая, натянутая, как струна, девушка готова была заслонить дона Педро своим телом и спасти его от смерти…

– Успокойся, дочь моя, – улыбнулся старик. – Завтра ты узнаешь, что случилось. Никакой опасности нет. Но сейчас ты устала и проголодалась…

– Я не хочу есть и не собираюсь отдыхать… Умоляю, отец, объясни мне, что здесь происходит!

– Ничего страшного, скорее – наоборот. Я полагаю, что совершил доброе дело: когда ты все узнаешь, ты, несомненно, согласишься со мной.

Нервное напряжение, благодаря которому Марикита дер­жалась на ногах, прошло и девушка рухнула в кресло; лишь те­перь она лишилась чувств.

Дон Педро смочил ей лицо водой. Когда цыганочка пришла в себя, из глаз ее брызнули слезы; она сжала ладонями седую голову старика и покрыла ее поцелуями, шепча сквозь рыдания:

– А я боялась, что больше не увижу тебя.

– Напротив, ты еще несколько дней побудешь со мной.

– Но это невозможно! Завтра я снова должна уйти.

– Завтра? Но мне нужно, чтобы ты осталась здесь на не­делю.

Цыганочка поднялась с кресла и заявила:

– Никакая человеческая сила не удержит меня.

– А если я тебе прикажу?

Марикита на миг заколебалась, но не смутилась:

– Я ослушаюсь вас, отец.

Старец ничуть не рассердился.

– Если же я не прикажу, а попрошу тебя? – ласково улыбнулся он.

– Отец мой, – простонала Марикита, – не уговаривай­те меня! Я не могу!

– К кому же ты спешишь? – воскликнул пораженный дон Педро. – Кто тебе дороже отца?

Она потупилась и ничего не ответила.

– Значит, это мужчина, – вздохнул дон Педро. – Се­годня ты не хочешь поделиться со мной своим секретом. Но завтра ты проснешься и обязательно все мне расскажешь, я же выслушаю тебя с сочувствием и пониманием… Не сомневаюсь: раз ты избрала его – он, конечно, благородный человек, до­стойный тебя.

– Вы ошибаетесь, отец, – грустно проговорила Марики­та. – Это я недостойна его. К тому же сердце его занято и не освободится никогда; нам не суждено любить друг друга. Я могу принести ему в дар лишь свою безграничную предан­ность… и, если понадобится, жизнь.

Любила ли цыганочка Лагардера? Да, наверное, в глубине души. Но он рассказал ей о себе все – и она заставила замол­чать свое сердце. Теперь она хотела лишь одного: всеми силами помочь Анри разыскать Аврору.

Она призналась старику, что готова пожертвовать ради Анри своей жизнью. Эту же торжественную и нерушимую клятву она дала самой себе.

Старец восхищенно посмотрел на свое дитя – и раскрыл объятия. Прижавшись к отцу, Марикита прошептала:

– Не страшись за меня! Я сама избрала свой путь и пройду его до конца. Когда ты все узнаешь, ты одобришь мое решение.

Наверху по-прежнему слышались шаги. Марикита указала рукой на потолок:

– Что это – тайна? Мне нельзя этого знать?

– Никакой тайны тут нет. Там две девушки, обе очень красивые. Одна из них больна…

Цыганка вздрогнула, побледнела, широко раскрыла глаза.

– Как ее зовут? – воскликнула она. – Отец, как ее зо­вут?

– Не знаю.

– А другую?

– Тоже не знаю. Но послушай меня…

Дон Педро собрался рассказать дочери все по порядку, но тут в дверь постучали. Дон Педро отворил.

Это Пейроль, услышав голоса, доносящиеся из комнаты старика, перепугался, не вышла ли донья Крус из своих покоев. Поклонившись, он оглядел Марикиту с ног до головы, убедился, что никогда не встречал этой девушки, и успокоился.