Стихотворения - Гумилев Николай Степанович. Страница 36

1920

СЕНТИМЕНТАЛЬНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ

Серебром холодной зари

Озаряется небосвод.

Меж Стамбулом и Скутари

Пробирается пароход.

Как дельфины, пляшут ладьи,

И так радостно солоны

Молодые губы твои

От соленой свежей волны.

Вот, как рыжая грива льва,

Поднялись три большие скалы —

Это Принцевы острова

Выступают из синей мглы.

В море просветы янтаря

И кровавых кораллов лес,

Иль то розовая заря

Утонула, сойдя с небес?

Нет, то просто красных медуз

Проплывает огромный рой,

Как сказал нам один француз, —

Он ухаживал за тобой.

Посмотри, он идет опять

И целует руку твою…

Но могу ли я ревновать —

Я, который слишком люблю?..

Ведь всю ночь, пока ты спала,

Ни на миг не мог я заснуть,

Все смотрел, как дивно бела

С царским кубком схожая грудь.

И плывем мы древним путем

Перелетных веселых птиц,

Наяву, не во сне мы плывем

К золотой стране небылиц.

Сеткой путаной мачт и рей

И домов, сбежавших с вершин,

Поднялся пред нами Пирей,

Корабельщик старый Афин.

Паровоз упрямый, пыхти!

Дребезжи и скрипи, вагон!

Нам дано наконец прийти

Под давно родной небосклон.

Покрывает июльский дождь

Жемчугами твою вуаль,

Тонкий абрис масличных рощ

Нам бросает навстречу даль.

Мы в Афинах. Бежим скорей

По тропинкам и по скалам:

За оградою тополей

Встал высокий мраморный храм,

Храм Палладе. До этих пор

Ты была не совсем моя.

Брось в расселину луидор —

И могучей станешь, как я.

Ты поймешь, что страшного нет

И печального тоже нет,

И в душе твой вспыхнет свет

Самых вольных Божьих комет.

Но мы станем одно вдвоем

В этот тихий вечерний час,

И богиня с длинным копьем

Повенчает для славы нас.

III

Чайки манят нас в Порт-Саид,

Ветер зной из пустыни донес.

Остается направо Крит,

А налево милый Родос.

Вот широкий Лессепсов мол,

Ослепительные дома,

Гул, как будто от роя пчел,

И на пристани кутерьма.

Дело важное здесь нам есть —

Без него был бы день наш пуст —

На террасе отеля сесть

И спросить печеных лангуст.

Ничего нет в мире вкусней

Розоватого их хвоста,

Если соком рейнских полей

Пряность легкая полита.

Теплый вечер. Смолкает гам,

И дома в прозрачной тени,

По утихнувшим площадям

Мы с тобой проходим одни.

Я рассказываю тебе,

Овладев рукою твоей,

О чудесной, как сон, судьбе,

О твоей судьбе и моей.

Вспоминаю, что в прошлом был

Месяц черный, как черный ад,

Мы расстались, и я манил

Лишь стихами тебя назад.

Только вспомнишь – и нет вокруг

Тонких пальм, и фонтан не бьет,

Чтобы ехать дальше на юг,

Нас не ждет большой пароход.

Петербургская злая ночь;

Я один, и перо в руке,

И никто не может помочь

Безысходной моей тоске.

Со стихами грустят листы,

Может быть, ты их не прочтешь…

Ах, зачем поверила ты

В человечью скучную ложь?

Я люблю, бессмертно люблю

Все, что пело в твоих словах,

И скорблю, смертельно скорблю

О твоих губах-лепестках.

Яд любви и позор мечты!

Обессилен, не знаю я —

Что же сон? Жестокая ты

Или нежная и моя?

1920

ПАМЯТЬ

Анне Николаевне Гумилевой

Только змеи сбрасывают кожи,

Чтоб душа старела и росла.

Мы, увы, со змеями не схожи,

Мы меняем души, не тела.

Память, ты рукою великанши

Жизнь ведешь, как под уздцы коня,

Ты расскажешь мне о тех, что раньше

В этом теле жили до меня.

Самый первый: некрасив и тонок,

Полюбивший только сумрак рощ,

Лист опавший, колдовской ребенок,

Словом останавливавший дождь.

Дерево да рыжая собака,

Вот кого он взял себе в друзья,

Память, Память, ты не сыщешь знака,

Не уверишь мир, что то был я.

И второй… любил он ветер с юга,

В каждом шуме слышал звоны лир,

Говорил, что жизнь – его подруга,

Коврик под его ногами – мир.

Он совсем не нравится мне, это

Он хотел стать богом и царем,

Он повесил вывеску поэта

Над дверьми в мой молчаливый дом.

Я люблю избранника свободы,

Мореплавателя и стрелка.

Ах, ему так звонко пели воды

И завидовали облака.

Высока была его палатка,

Мулы были резвы и сильны,

Как вино, впивал он воздух сладкий

Белому неведомой страны.

Память, ты слабее год от году,

Тот ли это или кто другой

Променял веселую свободу

На священный долгожданный бой.

Знал он муки голода и жажды,

Сон тревожный, бесконечный путь,

Но святой Георгий тронул дважды

Пулею не тронутую грудь.

Я – угрюмый и упрямый зодчий

Храма, восстающего во мгле,

Я возревновал о славе Отчей,

Как на небесах, и на земле.

Сердце будет пламенем палимо

Вплоть до дня, когда взойдут, ясны,

Стены Нового Иерусалима

На полях моей родной страны.

И тогда повеет ветер странный

И прольется с неба страшный свет,

Это Млечный Путь расцвел нежданно

Садом ослепительных планет.

Предо мной предстанет, мне неведом,

Путник, скрыв лицо; но все пойму,

Видя льва, стремящегося следом,

И орла, летящего к нему.

Крикну я… но разве кто поможет,

Чтоб моя душа не умерла?

Только змеи сбрасывают кожи,

Мы меняем души, не тела.