Анабиоз - Бушмин Илья. Страница 8

– В восемь вечера? У тебя все в порядке с математикой?

– А у тебя все в порядке с географией? – Женя даже обрадовалась, что появился повод сорваться на мне. Хотя бы за гуманитарные науки. – Сутки в пути плюс два часа разница во времени. Там другой часовой пояс. Широка страна моя родная, знаешь ли…

Пока она заполняла голосом пустоту, я думал, куда заглянуть еще. Необследованным оставались заднее сиденье и багажник. Но перед тем, как выбраться из салона, я решил заглянуть и в кармашек передней пассажирской двери. Пара пакетов, тряпка для протирки лобового стекла. Отец всегда держал ее здесь, и Сергей пошел по его стопам. Больше ничего.

Чтобы добраться до кармашка, пришлось почти лечь на пассажирское кресло. И в таком положении я увидел черную кляксу, от которой отразился падающий в окно свет фонарей на парковке.

– Это еще что?

– Что? – запаниковала Женя. – Что ты там нашел?

Я включил свет в салоне, щелкнув кнопкой над зеркалом заднего вида. И снова склонился вниз. Осторожно поднял коврик под пассажирским сиденьем и, почти ткнувшись в него носом, убедился, что моя догадка верна.

Стало не по себе.

– Что? Твою мать, чего молчишь? – бесновалась Женя. – Что там?

Я никогда в своей жизни не принимал участие в боевых действиях. Никогда не оперировал. Я просто прожил всю жизнь в не самом хорошем районе столицы. И за свои четверть века насмотрелся достаточно, чтобы отозваться:

– Это кровь, Женя. На коврике кровь.

Круг шестой

1

Дулкин поднял глаза с коврика, посмотрел на меня. Снова на коврик. И опять на меня.

– И что это, мать твою?

– Коврик из машины моего брата. На нем кровь.

– Рогов, ты сдурел?

– Мы уже говорим обо мне?

С вечера я сразу позвонил на рабочий – у меня имелся только он – телефон Дулкина. Но трубку в отделе розыска пропавших, состоявшем из только одного сотрудника, так и не взяли. Поэтому я рванул в полицию с утра. С ковриком из салона нашей «Киа», свернутым в рулон и надежно упакованным в чистый полиэтиленовый пакет.

– Рогов, – вздохнул Дулкин. Он похлопал себя по карманам, очевидно, в поиске сигарет. – Рогов, это пятно, которому черт знает сколько времени. Это может быть что угодно. Грязь, кофе пролитый, или… – его фантазия исчерпалась: – …Или грязь. С какого хрена ты взял, что это кровь? Специалистом вдруг стал?

Я вспомнил все те моменты, когда я отстирывал со своей одежды такие же пятна. Кровь была моей, или оппонентов в драках во времена бурной молодости. Или вообще неизвестно чьей, когда я обнаруживал ее утром с похмелья и мог только гадать, что творил накануне. Если прокрутить все эти моменты под музыку, получится хороший видеоклип с пометкой «18+».

– Это кровь.

– Или грязь.

Меня начинало трясти.

– Послушайте, Валерий Николаевич, – я говорил очень спокойно. Специально следил за собой. – В кино я видел, что в полиции всякие экспертизы проводят. Криминалисты с пробирками и специальной аппаратурой и все такое. Не говорите мне, что в кино все врут, а экспертов у вас вообще нет. В кино ведь не врут?

Теперь начало трясти Дулкина.

– Рогов, б… дь, ты меня задрал уже! Задрал вчера, а сейчас тем более. Что тебе нужно, твою же наперекосяк, а? Чего ты тут отираешься?

– Мне нужно, чтобы вы сделали экспертизу. Она докажет, что это кровь, – не удержался и поддел опера: – А не грязь, кофе или грязь.

Дулкин протяжно выдохнул. Звук был, как у свистящего локомотива. Он ткнул пальцем в старое и высохшее пятно на резиновом коврике:

– Рогов, это пятно неустановленного происхождения. Оно старое. Для экспертизы наверняка непригодно.

– Давайте послушаем мнение самих экспертов.

– Иди музыку послушай! – зарычал Дулкин. – Во-первых, это старое хрен знает когда оставленное пятно. Во-вторых, и это главное, и слушай внимательно меня…!

– Только этим и занимаюсь.

– …Твой брат пропал за тридевять земель отсюда, черт знает где он пропал! Он уехал из Москвы на ПОЕЗДЕ, Рогов. Поезд, знаешь? Ту-ту и все такое. При чем тут коврик из его машины? Чего ты мне мозг с самого утра выносишь?!

Я вздохнул. Нужно было искать новый подход.

– Валерий Николаевич. Мой брат пропал – как вы там это называете? – при невыясненных обстоятельствах. Перед отъездом он жаловался на какие-то проблемы. В его машине я нахожу следы крови. А полицейский, в обязанности которого входит искать пропавшего и, вроде как, отрабатывать все версии, палец о палец не хочет ударить.

Дулкин яростно оскалился.

– Умный стал, да?

– Уж простите.

– Теперь ты вот так, значит, решил со мной говорить? Может, еще и к начальству моему пойдешь? Жаловаться типа?

– Хорошая, кстати, идея. Спасибо.

– Ты только из СИЗО приперся, и уже права качаешь! – рычал Дулкин, – Таких у нас не любят. Очень не любят, Рогов!

– У меня был условный срок за драку, но в СИЗО я полностью его отбыл, – парировал я. – Могу бумажку показать. Я был под подозрением в краже, но его с меня сняли. Перед законом я чист, если юридически посмотреть.

Дулкин фыркнул.

– «Юридически». Слов нахватался. С каких пор пацаны с района стали так бакланить? Феню отшибло?

– Я не бакланю. И я не просто пацан с района, если не заметили.

Опер нахмурился. Я на самом деле не походил на всех остальных с нашего района, с кем Дулкин и ему подобные имели дело. Блатной жаргон не использую, семечки не грызу, в подъездах под гитару не играю, спортивные полосатые штаны не ношу. Даже матерюсь редко.

Но Дулкин не собирался сдаваться. Он снова прощупал себя, наконец нашел сигареты и закурил. Одарил меня взглядом палача.

– Короче, так. Забирай это барахло и вали нахер отсюда. Если не свалишь, я прямо сейчас закрываю тебя на 15 суток. Понял меня? – и кивнул на дверь. – Слился.

Из кабинета я выходил, кипя от ярости. Краем глаза, уже стоя в двери, заметил плакат на стене. Старый, выцветший, заляпанный. На листовке была изображена цапля, сжимавшая в клюве лягушку. Лягушка, чья песенка была явно спета, в это самое время держалась своими крохотными зелеными лапками за длинную шею цапли и душила птицу, сдавливая ей горло. Надпись гласила: «Никогда не сдавайся».

Я с детства любил такие вещи. Всегда расценивал их как знаки, посланные кем-то или чем-то лично мне. Вот и сейчас я мысленно пообещал лягушке с картинки: «Хорошо, не сдамся».

Я позвонил Жене, сообщив о результате. Хотел завезти коврик к ней, чтобы оставить там на хранение – на случай, если когда-нибудь здравый смысл восторжествует, и полицейские все-таки согласятся принять коврик на экспертизу. Женя была на работе. Она работала менеджером в крохотном турагентстве где-то в районе Мытищ. Женя предложила другой вариант: коврик я мог оставить ее соседке, пенсионерке.

Закат жизни у большинства современных людей вызывает настоящее безумие. Но Женя заверила, что соседка вполне бодрая и, что самое главное, адекватная.

Оставив пакет со свернутым ковриком, я второй раз за утро спустился в проклятое душное метро. Пунктом назначения был офис компании «Гермес».

Контора фирмы, где работал («работает!», одернул я себя) Сергей, располагалась на территории Москва-Сити, в новой высотке из стекла и бетона, смотрящей фасадом на Москва-реку. Здесь я чувствовал себя неуютно и не понимал, как мой брат мог работать. Офисная жизнь и все, что с ней связано. Я лучше бы перетягивал мебель в полуподпольном цеху в гаражах с Колей Фокиным, чем натянул на себя костюм и душный галстук и ходил каждое утро на поклон корпоративной культуре.

Да, мы с Сергеем абсолютно разные. Но все-таки мы одна семья и одна кровь. Мой брат работал («РАБОТАЕТ, черт побери!») здесь. Кто я такой, чтобы диктовать другим, как им жить. И уж тем более осуждать их.

Я ожидал чего-то масштабного и грандиозного и от самого «Гермеса». Например, что фирма занимает целый этаж. Или даже два. Сотрудники катаются на электронных самокатах-сегвеях и козыряют друг перед другом золотыми швейцарскими часами. Все оказалось не так. «Гермес» занимал крохотную часть коридорчика на 32-м этаже офисного небоскреба. Пять-шесть кабинетов, не больше. Я проследил за табличками на дверях и нашел приемную генерального директора. Дверь в кабинет Щербакова находилась рядом со столом секретарши. Миловидной молодой женщины в костюме.