Французские лирики XIX и XX веков - Аполлинер Гийом. Страница 19

За все блуждания я ветрами в награду

Обрызган пеной был и окрылен порой.

Порой, от всех широт устав смертельно, море,

Чей вопль так сладостно укачивал меня,

Дарило мне цветы, странней фантасмагорий,

И я, как женщина, колени преклоня,

Носился, на борту лелея груз проклятый,

Помет крикливых птиц, отверженья печать,

Меж тем как внутрь меня, сквозь хрупкие охваты,

Попятившись, вплывал утопленник поспать.

И вот, ощеренный травою бухт, злодейски

Опутавшей меня, я тот, кого извлечь

Не в силах монитор, ни парусник ганзейский

Из вод, дурманящих мой кузов, давший течь;

Я, весь дымящийся, чей остов фиолетов,

Я, пробивавший твердь, как рушат стену, чей

Кирпич покрылся сплошь — о лакомство портов! —

И лишаями солнц и соплями дождей;

Я, весь в блуждающих огнях, летевший пулей,

Сопровождаемый толпой морских коньков,

В то время как стекал под палицей июлей

Ультрамарин небес в воронки облаков;

Я, слышавший вдали, Мальштрем, твои раскаты

И хриплый голос твой при случке, бегемот,

Я, неподвижностей лазурных соглядатай,

Хочу вернуться вновь в тишь европейских вод.

Я видел звездные архипелаги в лоне

Отверстых мне небес — скитальческий мой бред:

В такую ль ночь ты спишь, беглянка, в миллионе

Золотоперых птиц, о Мощь грядущих лет?

Я вдоволь пролил слез. Все луны так свирепы,

Все зори горестны, все солнца жестоки,

О пусть мой киль скорей расколет буря в щепы.

Пусть поглотят меня подводные пески.

Нет, если мне нужна Европа, то такая,

Где перед лужицей в вечерний час дитя

Сидит на корточках, кораблик свой пуская,

В пахучем сумраке бог весть о чем грустя.

Я не могу уже, о волны, пьян от влаги,

Пересекать пути всех грузовых судов,

Ни вашей гордостью дышать, огни и флаги,

Ни плыть под взорами ужасными мостов.

ИСКАТЕЛЬНИЦЫ ВШЕЙ

Когда на детский лоб, расчесанный до крови,

Нисходит облаком прозрачный рой теней,

Ребенок видит въявь склоненных наготове

Двух ласковых сестер с руками нежных фей.

Вот, усадив его вблизи оконной рамы,

Где в синем воздухе купаются цветы,

Они бестрепетно в его колтун упрямый

Вонзают дивные и страшные персты.

Он слышит, как поет тягуче и невнятно

Дыханья робкого невыразимый мед,

Как с легким присвистом вбирается обратно —

Слюна иль поцелуй? — в полуоткрытый рот…

Пьянея, слышит он в безмолвии стоустом

Биенье их ресниц и тонких пальцев дрожь,

Едва испустит дух с чуть уловимым хрустом

Под ногтем царственным раздавленная вошь…

В нем пробуждается вино чудесной лени,

Как вздох гармоники, как бреда благодать,

И в сердце, млеющем от сладких вожделений,

То гаснет, то горит желанье зарыдать.

* * *

Найди-ка в жилах черных руд

Цветок, ценимый всеми на-вес:

Миндалевидный изумруд,

Пробивший каменную завязь!

Шутник, подай-ка нам скорей.

Презрев кухарок пересуды,

Рагу из паточных лилей,

Разъевших альфенид посуды!

СТЕФАН МАЛЛАРМЕ

* * *

Отходит кружево опять

В сомнении Игры верховной,

Полуоткрыв альков греховный —

Отсутствующую кровать.

С себе подобной продолжать

Гирлянда хочет спор любовный,

Чтоб, в глади зеркала бескровной

Порхая, тайну обнажать.

Но у того, чьим снам опора

Печально спящая мандора,

Его виденья золотя,

Она таит от стекол окон

Живот, к которому привлек он

Ее, как нежное дитя.

ЖЮЛЬ ЛАФОРГ

НАСТРОЕНИЯ

Я болен сердцем, я на лад настроен лунный.

О тишина, простри вокруг свои лагуны!

О кровли, жемчуга, бассейны темноты,

Гробницы, лилии, озябшие коты,

Поклонимся луне, властительнице нашей:

Она — причастие, хранящееся в чаше

Безмолвия, она прекрасна без прикрас,

В оправе траурной сверкающий алмаз.

Быть может, о луна, я и мечтатель нудный,

Но все-таки скажи: ужели безрассудно

Хоть в мыслях преклонить колени пред тобой,